Загнанный в угол зверь опаснее всего.

Теперь она такой зверь.

Кое-как успокоив детей и отправив перепуганную няню с ними наверх, Виктория снова осталась наедине с телефоном. Палец так и не нажал кнопку. Некому. Осознание ударило наотмашь. В этой жизни у неё не было своего отряда. Не было боевых товарищей, которые придут на зов, не спрашивая. Не было даже возможности для тактического отступления — уйти, пусть не с честью, а хотя бы прикрыв собой детей.

Адреналин требовал выхода. Она резко поднялась, прошла в гардеробную, скинула платье. Надела просторные тренировочные штаны и лёгкую майку — единственное, в чём тело не чувствовалось тюрьмой. В подвале, некогда обустроенном Мериданом под спортзал, теперь пахло пылью, тоской и её собственной капитуляцией.

Год назад её ошарашило известие о его гибели. По иронии судьбы, муж погиб при схожих обстоятельствах. В последнем донесении с его фрегата сообщалось, что он вступил в бой с армадой жуков, чтобы прикрыть отход основных сил. На такой конец она, солдат в душе, могла лишь молча уважительно кивнуть. Но женская часть души заставила её сорваться на Гиантию, на орбитальный форпост, потратить месяцы, чтобы из уст его командира услышать то, что знала с первого дня: приговор окончателен. Тела нет. В таких мясорубках не выживают. Она вернулась — в пустой дом, где сразу слегла Линея. Всё это время тренировки, уже и так считавшиеся в её кругу неприличным чудачеством, были невозможны. Не до того было. А теперь, вернувшись сюда, Виктория ощущала своё тело чужим, непослушным, неуклюжим. Не оружием.

Она попыталась начать с ката — отработанных, плавных движений, пытаясь вернуть мышцам память, а духу — хоть тень контроля. Но сосредоточиться не получалось. Перед глазами стояли то испуганные лица детей, то масляная улыбка Ратибора, то холодные, как сталь, глаза князя. Удар по груше вышел сбивчивым, неточным.

«Так не убьешь, разве что рассмешишь до смерти» — скривилась Виктория.

Иногда Меридан, видя её бессилие перед светскими условностями, утешал: «Не переживай. Ты же моя валькирия — спасаешь от лжи и лицемерия. Со всем справимся». Не справились. Значит, теперь ей впору и вправду быть валькирией. Вырывающей из пасти смерти своих детей. Где бы взять для этого доспех…

— Шанс. Мне нужен один чертов шанс, — слова вылетали сквозь стиснутые зубы, обжигая губы. — Один, бля! Порву любого, но не просру!

Грохот дверного молотка, тяжёлого, словно им стучали не в дверь, а в гроб, прокатился по всему дому.

В проёме, закрывая собой весь свет с улицы, возвышался Вистест Коварди. Его плащ был лишён вычурности, но сшит идеально, будто из литого металла. Кожаные перчатки — без изысков, но безупречны, как и его манеры. Он смотрел на неё сверху вниз, и в его взгляде не было ни тени того «старика-спасителя» из парка. Лишь расчётливый, холодный интерес хищника, который наконец-то загнал добычу в угол и теперь изучает, с какого бока начать есть.

— Виктория Андреевна, — его бас не оставлял места для возражений. — Мы должны поговорить. Наедине.

Он шагнул в прихожую без приглашения, и пространство вокруг сразу сжалось.

— Говорите, — отрезала она, не отступая.

— Обстоятельства перестали быть двусмысленными, — начал он, не снимая плаща. — На ваших детей совершено нападение. Их безопасность под угрозой. Род Тухонестов, с которым мы связаны узами договора через Линею, на грани исчезновения. Я здесь, чтобы исполнить долг чести перед Мериданом. Дети — Аррест и Линея — сегодня же переезжают под охрану моего клана на Гиантию. Там они будут в безопасности.

Слова падали, как удары топора. Чётко, беспощадно, логично. И от этого становилось только хуже.

— Нет, — ровно сказала Виктория без намёка на сомнения.

Вистест слегка приподнял бровь, будто услышал неуместную шутку.

— Это не просьба. Это необходимость. Ваши чувства в данном случае — роскошь, которую вы не можете себе позволить.

— Мои дети никуда не поедут. Они остаются со мной.

— С вами? — в его голосе прозвучала лёгкая, убийственная насмешка. — С женщиной, которая довела дела до визитов ростовщиков? Вы — не защита. Вы — причина опасности.

Он сделал шаг в сторону лестницы, ведущей наверх. Этот простой, самоуверенный жест стал последней каплей.

Она рванулась, опередив его. Её рука вцепилась в массивную хрустальную вазу с консоли. Не думая, она швырнула её о дубовый косяк лестницы. Глухой удар, хрустальный звон — и в её руке остался тяжёлый, зубчатый осколок с лезвием, острым и непредсказуемым, как сама её ярость.

Теперь она стояла на нижней ступени, держа перед собой осколок вазы, как оружие последней надежды. Кривой. Смертельный. Отчаянный.

Её глаза, как два радара, отслеживали цель — запястья.

— Стоять, — её голос был тих, но в нём звенела командирская сталь.

Вистест остановился. Не от страха. От изумления. Глаза его сузились.

— Вы с ума сошли? Дети наверху! Им нужна мать, а не сумасшедшая.

— Больше ни шагу!

Вистест раздраженно вздохнул. Быстрым, почти невидимым движением его рука метнулась под плащ. Оттуда, с шипением рассекая воздух, вылетел кнут. Петля из полированной кожи, точная как щупальце, чтобы обвить и стянуть её запястья, вырвать оружие.

Глаза девушки, годами прошлой жизни натренированные читать язык тела противника за долю секунды до удара, уже поймали этот едва заметный сдвиг тела, напряжение плеча и лёгкий разворот корпуса.

Виктория не отпрыгнула. Она рванула вперёд, в мёртвую зону удара, где свистящий хлыст был лишь беспомощным хвостом. Инстинктивный замах осколком был направлен не на него — на его руку, на источник угрозы.

Он отпрыгнул с грацией, невероятной для его размеров, но острый кристалл хрусталя чиркнул по манжете его рубашки, зацепив массивную запонку. Раздался неприятный скрежет. Резкая, жгучая боль, пронзившая её ладонь, заставила пальцы рефлекторно разжаться. Девушка неуклюже отскочила, а осколок едва не выпал из окровавленных пальцев.

Они замерли в немой сцене. Он — с опущенным кнутом, не сводя глаз с царапины на идеальной запонке. Она — прижимая к груди окровавленную руку, по пальцам которой уже струилась тёмно-алая кровь. Боль была ничто по сравнению с ослепительной яростью и… странным удовлетворением. Она действовала. Не терпела, не подчинялась — сражалась. Наконец-то!

Вистест медленно опустил руку, кнут бесшумно скользнул под плащ. Его лицо было каменной маской, но в глазах, глубоких и чуть раскосых, мелькнуло нечто новое. Изумление. Потом — быстрая, как тень, цепкая догадка. Он знал эту женщину — вернее, знал ту, кем она была: изнеженной, капризной куклой, сияющей как драгоценный камень внешне и пустой внутри. Перед ним стояло нечто иное, новое. С глазами загнанного волка и упрямством, достойным горного тролля. Выходит, Меридан разглядел в ней то, чего не видел никто.

— Вы… удивили, — произнёс он наконец, и в его голосе не было ни капли лести. Была констатация факта. — Ваши попытки глупы до безрассудства, но удивительны. Уберите эту стекляшку. Вы истекаете кровью, и это точно не то, что поможет нам спокойно поговорить.

— Сначала вы отойдёте от лестницы, — выдохнула она, чувствуя, как дрожь от боли начинает пробиваться сквозь адреналин.

Старик отступил на два шага, жестом уступая поле боя. Она спустилась, положила осколок на тумбу и, не сводя с него глаз, подошла к комоду, где лежала аптечка. Одной рукой, зубами и здоровой рукой она разорвала упаковку стерильного бинта и начала, не глядя, накладывать повязку на глубокую, но неопасную царапину. Движения были точными, практичными, без тени кокетства или слабости.

Вистест наблюдал. И снова поражался. Такая… компетентность в бытовом ранении не вязалась с образом светской львицы… И хладнокровие… Она же совсем не боится крови.