– А этот, значит, не откусил себе язык, – протянул Вархан Серрос, и в глазах его блеснуло высокомерие и холодная насмешка. – Трусливый оказался.

Я выдержал его взгляд. Пусть внутри все кипело. А потом разомкнул пересохшие, растрескавшиеся губы.

– Не трусливый, – тихо произнёс я. – А тот, кто променял пустую смерть на цель поважнее.

Вслух я не стал говорить про месть, но по моему взгляду архонт все понял.

И не велел снести мне голову, а поднял брови, шагнул ближе и выдохнул:

– Раздери меня бурмило… он говорит на нашем языке. Гельд – говорит на нашем.

– Нет-нет, что вы, благостин! – воскликнул одноглазый, осторожно вклиниваясь между нами. – Вам, наверное, послышалось!

Он стоял поодаль и не разобрал моей речи.

– Послушай, ты, одноглазый, – повернулся к нему Вархан. – Мне никогда ничего не кажется. Запомни.

– Да-да… конечно… – забормотал Урхан, пятясь. – Вы правы, правы. Он говорит на нашем языке, благостин. Сейчас… сейчас… Эй ты! Дикарь! Варвар! Ну-ка скажи ещё что-нибудь! Что молчишь, пёсий сын?!

Одноглазый ударил меня плетью. Кожу обожгло, но я не издал ни звука. Я молчал. Мой взгляд был красноречивее слов, и архонту он явно не понравился.

Он вытащил стилет. Тонкий, узкий, как жало степного шмеля. Сталь поблёскивала тусклым голубым отблеском, валессарийская работа.

Я посмотрел на клинок, презрительно щурясь. Слишком мелкий инструмент.

Вот топор – другое дело. Северный, тяжёлый, с зазубринами. Одним взмахом валит молодой дубок толщиной с руку. А этим жалом… только в зубах ковыряться.

Архонт уловил мое выражение и тонко, зло усмехнулся.

– Думаешь, это игрушка, дикарь? – произнёс он тихо, делая шаг ближе. – Что, клинок тебя насмешил? В ножнах заложен яд. Острие стилета пропитывается им каждый раз, как погружается в чехол.

Он говорил тягуче и спокойно, медленно приближаясь.

– Как прибрежная ракушка пропитывается солью… так и эта сталь пропитана ядом пещерной глотницы. Стоит мне лишь царапнуть тебя – и ты будешь харкать кровью, а потом твои собственные глаза лопнут от давления, когда в теле начнёт сводить жилы.

Он наклонил голову чуть ближе.

– Сгинешь в таких муках, что смерть твоих соплеменников покажется наградой.

А я молчал. Смотрел на него. Ждал.

Я слышал о яде пещерных глотниц. Старейшины рассказывали о нём, когда я только учился натягивать лук. Эта змея не водилась в наших краях. Мы знали о ней лишь по рассказам да редким пузырькам, которые воины привозили из дальних земель. Один пузырёк стоил как десять шкур северной рыси. Дорогой обмен, но и ценность яда была велика.

Велика, потому что безотказна.

С такой отравой стрелы наших охотников становились страшнее копий. Одной капли хватало, чтобы убить бурмило – огромного медведя. Но к цене прибавлялся ещё расход: мясо становилось ядовитым. Чтобы съесть добычу, её приходилось варить часами, пока огонь не разрушит яд.

Архонт держал стилет так, что острие остановилось у моей груди, почти коснувшись. Ещё чуть-чуть, и жало оцарапает кожу.

– Одной царапины хватит, чтобы свалить воина на дни, – проговорил он. – Болезнь будет жечь изнутри, как пламя под кожей. Если же вонзить клинок хоть на чуть-чуть – смерть неминуема.

Я смотрел на стилет. Мои руки скованы над головой, плечи ноют от натуги. Но ноги свободны. Сапоги тяжёлые, с коваными пряжками. Если мне суждено умереть, то я перед тем хотя бы ударю его так, чтобы он помнил это до конца своих дней. Сломаю рёбра ногами.

Я уже просчитывал замах, силу, дистанцию. Стоит ему сделать ещё хоть маленькое движение, и я обрушу удар под рёбра всем весом, всем телом.

Архонт смотрел мне прямо в глаза, не мигая. Рука его замерла – пока что.

И я был готов.

– Постойте, прошу вас, – взмолился одноглазый. – Чёрный Волк выкупит его и отправит в Кровавый Круг. Он дорого стоит, благостин, не портите мне товар, умоляю!

– Если хочешь, я куплю его, заплачу и убью прямо здесь, – хмыкнул архонт.

Глаз Урхана на миг вспыхнул алчностью, и он мгновенно выдал цену:

– Пятьдесят золотых, благостин архонт! Пятьдесят, не меньше!

– Что? – скосил на него взгляд Вархан. – Такие деньги стоит чемпион арены. Элитного бойца покупают за тридцать – сорок. А этот новичок тянет на пятнадцать – двадцать.

– Но вы же сами видите, он особенный! Он говорит на нашем языке, – пролепетал Урхан, пока жадность в нём боролась с трусостью. – Но, мне кажется, благостин архонт, смерть от стилета будет слишком скоротечна для дикаря… Если хотите принизить его… лучше бросьте горсть риса на его труп, когда его разрубят на арене. Швырните серым рисом в знак презрения. И вот тогда вы насладитесь его смертью, и весь город увидит её. Император, императрица, вся высокородная семья. Это будет великое удовольствие для всех, когда этого дикаря одолеют наши чемпионы или… даже новички. Какие-нибудь горцы или степняки.

Вархан Серрос задумчиво кивнул и произнёс:

– В твоих словах есть толк, одноглазый.

Кивок выражал одобрение, но взгляд – оставался тяжёлым.

– Тогда так, – сказал он. – Передай Чёрному Волку: как только он купит этого варвара… завтра же пусть тот выйдет на арену. Я приготовлю горсть риса завтра.

– Как – завтра? – удивленно пробормотал Кривой Урхан.

– Завтра лунные игры. Луна взойдёт полным оком. Завтра будет битва лучших кругоборцев. И только насмерть.

Он указал на меня пальцем:

– Пусть этот оборванец выступит.

Одноглазый зажевал губу и вытер со лба пот грязным рукавом суконной рубахи.

– Прошу прощения… благостин! – пробормотал он, простирая руки к архонту и тут же отдёргивая их. – Позвольте заметить… варвар истощён дорогой. Он не готов к бою. Нужны дни… недели, может, месяцы тренировок, прежде чем он сможет…

– Я сказал – завтра, – медленно произнёс архонт. Тон не терпел возражений.

Он резко вытянул руку со стилетом, нацелив острие в единственный глаз Урхана. Тот взвизгнул и попятился.

– Да-да! – заскулил надсмотрщик. – Конечно, благостин! Я передам Чёрному Волку… передам устроителю игр… передам вашу просьбу владельцу Кровавого Круга…

– Ты не понял, смерд… Это не просьба. Это приказ. И Чёрный Волк подчинится.

Архонт убрал стилет, даже не взглянув на одноглазого, а тот с облегчением выдохнул.

При имени «Чёрный Волк» я уловил едва заметное движение на лице архонта. Тень, что легла на его рубленые черты, словно напомнив о чём-то неприятном. Он скривился так тонко, что никто, кроме меня, этого не заметил.

И в этом жесте было что-то своё, тайное. Будто имя владельца арены связывало их общей историей, которой Вархан Серрос предпочёл бы не касаться. Даже его власть и влияние не стирали этой тени.

Потому что Чёрный Волк – не простой горожанин. Не обычный воротила, нажившийся на боях и драках. Это был устроитель имперских игр. Человек, ради зрелищ которого приезжали знатные роды со всей Империи. И главное, император и императрица лично были к нему благосклонны. Его слово на Кровавом Круге звучало почти так же весомо, как слово в Совете Архонтов.

Вархан Серрос понимал, что арена – не просто место бойни и зрелищ. Это символ Империи. Столп, на котором держится власть.

Дай плебеям зрелищ, и они станут тише. Заставь их ждать игр, и они забудут о голоде, налогах и тяжёлой работе. Пока кровь льётся на песок, недовольство гаснет само, а покорность растет.

Пока с купленной степнячки снимали оковы, чтобы отправить по адресу, архонт развернулся и удалился вместе со своей охраной. Одноглазый Урхан дождался, пока кромники скроются за рыночной площадью, после чего подошёл ко мне и прошипел прямо в ухо, так близко, что я почувствовал смрад его гнилых зубов:

– Помни мою доброту, варвар.

Он оскалился желтыми зубами, как у старого бобра.

– Я только что отсрочил твою смерть, пёсий сын, – процедил он, явно довольный собой.

– Ты не обо мне пёкся, плёточник, – бросил я холодно. – Ты защищал свой навар. Ведь мёртвого раба никто не купит.