Прищуренные глаза моей мамы внимательно следили за мной, анализируя то, что видит и слышит. Всего через несколько секунд я поняла, что она осмыслила все детали, и мне не нужно было ничего объяснять. Ее лицо разгладилось, и она медленно выдохнула.

— Позволь мне разобраться с этим, Алан.

Как ни странно, папа согласился. Он поджал губы и покачал головой.

— Честно говоря, Ава, подробности не имеют значения. — Она провела руками по своему брючному костюму, эффективно избавляя себя от того, что произошло. — Я не знаю, что этот человек здесь делал, но, оглядываясь назад, очевидно, что...

— Этот человек? — тихо повторила я, уставившись на нее. — Этот человек? Вы, ребята, любили Мэтью. Эшли изменила ему, когда они должны были пожениться, а теперь ты называешь его этим человеком?

Мама тихо рассмеялась, а когда папа начал говорить, подняла руку.

— Ава, — она медленно покачала головой, — если у тебя когда-нибудь будут дети, ты поймешь, каково это, хорошо? Реальность для нас, когда мы смотрим на эту ситуацию, выглядит немного иначе, чем для вас. Очевидно. — От ее ехидного тона волосы у меня на руках встали дыбом, а пальцы сжались в кулаки. — Ваши плохие отношения с Эшли не секрет, но клянусь тебе прямо сейчас, что если ты испортишь ей эти выходные из-за того, что вы с ним делаете, по какой бы причине он ни был здесь, я никогда тебя не прощу.

О да, мои слезы давно высохли. На смену им пришло странное оцепенение. Я даже не могла найти в себе сил, чтобы сдержать гнев, хоть каплю праведного негодования или как-то защитить себя. В тот момент апатия накрыла меня тяжелым одеялом. Из тех, под которые ты прячешься, когда не можешь уснуть, и надеешься, что это убаюкает тебя ложным чувством безопасности.

— Ты никогда меня не простишь, — повторила я глухим голосом.

— Ни слова ей об этом, Ава, — продолжила она. — Ты меня понимаешь?

Папа смотрел в пол, скрестив руки на груди. Лицо мамы слегка покраснело, и я наклонила голову, чтобы получше рассмотреть ее. Я была совсем не похожа на нее. Ни волосы, ни глаза, ни то, как мило вздернут ее носик.

Все иллюзии, которые у меня были об этих выходных, развеялись. Как воздушные шарики, выпущенные в большое пустое небо точными щелчками острых ножниц.

Чик.

Чик.

Чик.

— Я прекрасно тебя понимаю, — спокойно сказала я.

Она не уловила двойного смысла моих слов. Затем раздраженно выпрямилась.

— Итак. Мы опаздываем на подачу напитков. Именно поэтому мы и пришли к тебе. — Она бросила на меня беглый взгляд. — А теперь вытри лицо и расправь блузку. И ущипни себя за щеки, чтобы вернуть румянец. У тебя все получится.

Я рассмеялась, и этот звук заставил моего отца поднять голову впервые за несколько минут.

— Я не собираюсь спускаться.

— О да, ты собираешься.

— Эбигейл, — тихо, но твердо сказал папа.

Я встала с кровати и сделала глубокий вдох.

— Нет, мама, я не буду. Я буду на церемонии. Сохраню улыбку на лице, потому что я не такая, как Эшли. Я смирюсь с этим и не устрою сцену, как это сделала бы она, если бы мы поменялись ролями. Такую, которую ты бы простила, потому что это она. Такую, которую ты бы оправдала, потому что это она.

Мама открыла рот, как рыба, пойманная на крючок, а папа поморщился.

— Но сегодня вечером, — продолжила я, — я закажу как минимум одну бутылку вина по неприлично высокой цене в номер, возможно, какой-нибудь шоколадный торт, в который я смогу поплакать, потому что сегодня вечером я так сильно облажалась с очень важным для меня, что я возьму все это за счет этого номера, который вы оплачиваете, и ты не станешь спорить со мной по одному поводу.

Есть поговорка, что умный солдат знает, когда отступать. А мои родители были неглупы. Один долгий взгляд на мое лицо, которое, вероятно, из-за потеков туши напоминало потрепанного енота, и они начали выходить из моего номера.

Папа повернулся, прежде чем уйти, и открыл рот, чтобы что-то сказать, но я поднял руку.

— Не сегодня, папа. Только... не сегодня.

Я была похожа на своего отца. У меня был такой же прямой как лезвие нос. Такие же глаза. Та же улыбка, когда он решал ее использовать. Глядя на него в дверном проеме, я не была уверена, что смогу точно определить, что именно я увидела на его лице, но отказывалась называть это чем-то похожим на жалость, потому что тогда я потеряла бы контроль над своими странными колеблющимися эмоциями.

Стыд.

Смущение.

Отчаяние.

Боль.

Любовь.

Разочарование.

Гнев.

И ничего. Просто ничего.

Я едва могла переварить все то, что чувствовала за последний час, неделю или месяц, не говоря уже о том, чтобы попытаться дать им названия и сохранить душевное равновесие.

Отсюда вино и шоколадный торт.

Я надела пижаму и стала ждать доставки. Подписала счет с отсутствующей улыбкой. Забралась в большую пустую кровать, выпила прямо из бутылки и съела торт пальцами, как могут только люди с разбитым сердцем.

После первой бутылки я уставилась на свою переписку с Мэтью и попыталась не разрыдаться. Когда я была пьяна, мне казалось, что мои слезы — это красивые блестящие дорожки, стекающие по лицу. Я сказала себе, что позвонить ему было ужасной идеей. Я даже не знала, удалось ли ему выбраться с острова. Он мог бы пройти пешком пять минут и найти другой отель и остановиться в нем. Он мог бы нанять самолет или вертолет, которые доставили бы его обратно в Сиэтл (о, радость быть неприлично богатым).

Я перевернулась на спину, положив телефон над собой, и решила отправить сообщение. Только одно. Всего одно маленькое сообщение, от которого он проснется.

Вот тогда-то я чуть не сорвалась. Потому что, если бы он вернулся в Сиэтл, я бы знала, что он в своей постели. Я знала, как он лежал — на спине, скрестив руки на животе, потому что так было лучше для его спины, — и знала, в какое время он клал голову на эти свои удивительные дорогие подушки. И все мое тело пульсировало от тоски по нему. С реальностью того, что произошло всего за один короткий вечер в моей жизни.

Я: Я скучаю по тебе. Мне жаль. Я ужасна, и ненавижу все это, и да, может быть, я пьяна, но это все равно делает все вышесказанное правдой.

Я: Ненавижу находиться здесь без тебя. Где угодно без тебя, правда.

Я: Дерьмо. Я сказала себе, что отправлю только одно сообщение, а теперь пишу третье, и кажусь эгоистичной сукой. Ирония судьбы, да? Я понимаю, что тебе нужно немного на меня разозлиться. Но мы еще не закончили, Мэтью. Никто не испытывает к друг другу таких чувств, как мы, и с этим нельзя просто покончить. Не так.

Я: Я уже говорила, что я ужасна и мне жаль? И пьяна? И что я скучаю по тебе?

— Ну, — пробормотала я, бросая телефон на свободную сторону кровати. — Это быстро переросло в ссору.

На мгновение я уставилась на вторую бутылку вина, которая обошлась моим родителям примерно в шестьдесят долларов, и решила сжалиться над собой завтрашней, поэтому встала, выпила немного воды, а затем упала лицом в постель.

Простыни были холодными. Как и моя подушка. Но, тяжело вздохнув, я смогла свернуться калачиком и заснуть.

На следующее утро я отлично изобразила Ава-бота. Я обняла свою сестру, когда она порхала с места на место, успешно ускользнув прежде, чем смогла вовлечь меня в разговор. Я помогла координатору мероприятия обвязать лентами цвета слоновой кости ярко-белые стулья, расставленные на изумрудно-зеленой траве с видом на сапфировые воды залива, окруженные серыми, коричневыми и белыми горами.

Вид был великолепен.

Я была в отчаянии.

Мой телефон молчал.

Улыбка не сходила с моего лица.

Внутри у меня сердце и желудок сжались в комок.

Я витала в облаках, думая о Мэтью.