– Давно не пересчитывал, – ответил Арехин.

– А вы не стесняйтесь, пересчитайте. Мы же все одна семья, не так ли, товарищ? – Илья явно накручивал себя, пытаясь выйти на уровень наглеца и хама, а там, как знать, и на уровень страшного человека.

Арехин гудковцам помогать не стал. Молча достал из внутреннего кармана пиджака футляр с сигарой, неспешно раскрутил, вытащил сигару, маленьким, но очень острым ножичком золингеновской стали обрезал кончик и золотой зажигалкой «Неймур» поджег. Все, курортная жизнь закончилась. Он курил редко, одну‑две сигары в месяц, и только на людях – для поддержания образа гроссмейстера, способного бросить вызов самому Капабланке. Не богатого, но старающегося выглядеть богатым.

Илья попытался зайти с фланга:

– Вам бы, товарищ гроссмейстер, турнир организовать в Кисловодске. Пригласить весь цвет шахмат – Капабланку, Ласкера…

– Не забудьте доктора Григорьева, – и Арехин выпустил клуб дыма. Вулкан в стадии пробуждения.

– Почему Григорьева?

– Очень достойный шахматист. Любитель, практики маловато, но державу бы не посрамил. И не волнуйтесь: турнир будет, ближе к концу года. И Капабланка приедет, и Ласкер, и другие.

– В Кисловодск?

– На первый раз турнир будет в Москве. Нужно же побаловать москвичей. У них ни нарзана нет, ни Эльбруса, ни приличной кизлярки.

– Но новая водка…

– Прошу вас, не говорите о новой водке. Водка не бывает тридцатиградусной и сивушной, вас обманывают. Подлинная водка не пахнет ничем, и в ней должно быть не менее сорока градусов.

– Мы люди простые, считай, не считай, не миллионеры. Нам и рыковка сойдет, и самокрутка с махоркой. Была бы страна родная. Вам‑то всё равно, вы космополит, товарищ. Или всё‑таки господин? С господами у нас разговор короткий. Руки вверх!

Арехин выпустил ещё один клуб дыма:

– Не верю.

– Прекратите, Илья, – вмешался, наконец, Михаил Афанасьевич. – Давайте начистоту. Нам нужно, чтобы вы вернули нам одну вещь, а именно – золотые часы гражданина Лачанова.

– Вернуть – возвратить по месту принадлежности. Вы, как журналист и писатель, знаете значение слов. Часы принадлежат Лачанову, и, когда он придет за ними, я ему их верну. Для этого я их, собственно, и взял. Похоже, здесь становится душно, да ещё я накурил… Сейчас я это исправлю, – Арехин встал и открыл окно.

Ночной воздух ворвался в купе, вымел из него духоту и сигарный дым, и заодно погасил свечу фонаря.

В темноте слышалась возня, тихие, вполголоса, матюки (все‑таки культурные люди, газетчики) и наконец темноту разогнал свет карманного электрического фонарика. Его держал в правой руке Михаил Афанасьевич.

– Вы что, в окно прыгать собрались? Не советую. Хорошо, пусть не верните. Отдайте часы, и мы покинем вас. Поедете, как барин, до самой Москвы.

– Я пишу статью в «Гудке» с пистолетом в пиджаке, кто меня читать не будет, будет с дыркой в голове" – продекламировал Арехин. Свежий воздух и ночь оказали обычное действие. Добавили бодрости, сил и желания действовать.

– Не смешно, – сказал Михаил Афанасьевич.

– А мне смешно – пойманный в луч электрического фонаря (неприятно, но пустяк, свет слабенький), Арехин поднял руки. В каждой руке по пистолетику. Маленькому, дамскому. – Тульская версия «лилипута»? Молодцы туляки. Батюшка мой ценил их работу. И Ольденбургские тоже. Жалько, а что поделаешь, – с этими словами он сел, положил пистолеты на столик, быстренько разобрал и стал бросать детали и патроны в окно. По одной детальке, по одному патрону.

Пистолет длинною в километр пути.

– Ой! – совсем по‑детски сказал Женя. – Наши пистолеты!

– Да нам совсем и не нужны пистолеты. Нас трое, вы один. Никаких шансов, – сказал Евгений. – Отдавайте часы и разойдёмся по‑хорошему.

Арехин выбросил последний патрон, и лишь за тем ответил.

– Вы не со своим братом связались, мальчики. Вас не предупредили? Жалко. Вас жалко. Из вас могут получиться сносные писатели. Даже большие писатели, тут я не знаток. На бумаге вы можете сочинить, что отобрали у меня часы, бриллиантовый гарнитур, золотое блюдо, да что угодно. Но в реальности… В реальности у вас два выхода. Первый в дверь на своих ногах. Второй в окно, с переломанной шеей. Выбирайте. Только быстро. После Минвод выбора не будет.

– Шутить изволите, господин хороший – сказал

Евгений с неподдельной злобой. Дошёл до нужного уровня.

Арехин промолчал, только выпустил новый клуб дыма в окно.

Вместо Арехина ответил Михаил Афанасьевич:

– Уходим.

– Но нас трое! – возмутился Евгений.

– И три мышки не справятся с котом. Тем более, с рысью. Уходим. Ответственность я беру на себя. Позвольте один вопрос – обратился он к Арехину.

– Позволяю.

– Почему вы нас сразу – не в окно?

– Потому что мы на одной стороне. Фигуры одного цвета. Вами решили пожертвовать, но эта жертва некорректна. И ещё – я на отдыхе. Но после Минвод отпуск завершиться.

Поезд начал тормозить – они приближались к Пятигорску.

– Нам пора, – скомандовал Михаил Афанасьевич, и гудковцы без лишних слов подхватили баульчики и покинули купе.

Раскат грома, близкий, но ещё не оглушительный, пронесся в небесах.

Арехин закрыл окно. До самой Москвы ничего интересного не будет.

Он положил на столик свои часы, рядом – часы Лачанова. Маячок.

Они шли ровно, минута в минуту. Двое часов – пожалуй, перебор. Свои он подарит доктору Григорьеву. И будет ждать, когда Лачанов пожалует за своими.

Часами не разбрасываются.

Глава 1

Утопающий за соломинку хватается лишь тогда, когда поблизости нет предмета более подходящего. Пробкового круга, брошенного каната, протянутой жерди. Лучше всего – пары спасателей, курсирующих на лодке вдоль купальных как раз на такой случай. А соломинка, что соломинка. Пустое соломинка. Раз дело до соломинки дошло – пиши пропало.

И ведь пишут. Достань соломинку во что бы то ни стало, вот что пишут. Нет, чтобы своевременно внести необременительный взнос в общество спасения на водах и купаться в строго отведённых для того местах. Кстати, сведущие люди считают, что неумелые пловцы тонут редко, поскольку боятся глубины. Часто тонут пловцы умелые, которым кажется, что вода – их родная стихия. Родная, может, и родная, да где ж и умереть, как не среди родни.

Вот и рассылают панические письма и телеграммы – достань соломинку!

Остальные средства, верно, перепробованы и найдены безнадежными.

Арехин сложил письмо Крупской. На прогулке и выбросит – на всякий случай. Рвать на мелкие клочки здесь, в отеле, или жечь в пепельнице, а пепел спускать в унитаз казалось излишним. Да и запах горелой бумаги привлекает внимание. С нюхом у горничных в порядке, да и обучали их, без сомнения, мастера. Если постоялец что‑то рвёт и сжигает, следует это включить в ежедневный отчёт. А кому нужно, разберутся, не числится ли тот среди лиц, подлежащих особому надзору. И, если не числится – причислят.

Он вышел из номера, прошёлся по коридору, спустился по широкой лестнице в холл. Отель «Злата Гуса» был из разряда тех, которые может позволить себе господин с претензиями не слишком большими и не слишком маленькими. Второй руки – по классификации Гоголя. Портье поприветствовал постояльца, одновременно показав, что увы, что новых писем, тем более, телеграмм, сейчас нет. Быть может, позже.

Краем глаза Алехин заметил себя в зеркале. Вид для господина второй руки вполне приемлемый. Хороший костюм (пошит в Вене месяц назад у портного не знаменитого, но и не совсем безвестного), чудесные туфли пражского сапожника, классическая шляпа, купленная буквально на днях в солидном («основан в тысяча семьсот пятнадцатом году») английском магазине. В руке трость, да не щегольская тросточка, а та, что делают на заказ для людей опять же не без амбиций. Ну, и очки тёмного стекла для полноты картины.