– Для войны с нами?

– Вряд ли. Скорее, сторожить подступы к потаенному саду. Или просто туземцы должны прислуживать им – подавать воду, отгонять мух и пугать лягушек, чтобы те по ночам не докучали кваканьем.

– То есть мы – вроде лягушек? Но французы едят лягушек!

– А русские брезгают. Русскому лягушку хоть сахаром обложи – не соблазнится. Но да, изучают. Некоторые оригиналы даже препарируют. Не по злодейскому умыслу, а лишь из живости характера. Интересно им, как лягушки устроены, что у лягушек внутри. Лачанов и есть та самая лягушка, которая нашла подход к гусям и теперь летит, летит в неведомые края, держась за прутик.

– А кто же тогда умер?

– Лачанов и умер. Полагаю, совершенно нечувствительно. И гуси тут же воссоздали его, скопировали, а копия, как это порой бывает, вышла много лучше оригинала.

– Они скопировали и одежду, и золотые часы? – Феликс проштудировал рапорты Аслюкаева и Барановича. Возможно, гудковцы тоже писали рапорты, но тут Арехин уверен не был. Пятьдесят на пятьдесят. То есть то, что гудковцы рапорт писали, он уверен на все сто, но вот для кого? Возможны варианты.

– Для того, кто способен скопировать живую материю, материя мёртвая – сущие пустяки. Но если существование живой материи в течение ста, тем более трёхсот или пятисот лет – достижение огромное, то распад золота через те же сто или даже триста лет огорчительно. Хотя сроки тут устанавливают гуси, и золото существует лишь покуда у гусей есть в нём нужда. Цивилизация, не оставляющая следов, помните?

– Вы наверное знаете, или…

– Или. Просто вспоминаются легенды о чёртовом золоте, норовящем обернуться во всякую дрянь – угольки, черепки, просто дым.

– Но нельзя ли договориться с… с гусями? Чтобы они нам долголетие, а мы им то, в чем они нуждаются, уж не знаю, что это.

– Вдруг и можно. Не знаю. Ольденбургские, с которыми я знаком с детства, прилагали немало усилий для установления контакта, но, боюсь, не преуспели. Аграфена фон Закернау пыталась заполучить здоровье для своей дочери, но ничего не вышло, напротив, та умерла в процессе попытки вызвать гусей. Но если заниматься этим серьезно, на научной основе, проверяя теорию практикой – как знать. Рукопись Герберта Аврилакского хранится в особом архиве, если, конечно, Будённый её не позаимствовал.

– Будённый? Этот кавалерист?

– Я дважды встречался с ним, и поверьте: Семен Михайлович умнейший человек.

– Я встречался с ним раз сто, и великого ума не заметил.

– А он его не выставляет на показ, не кичится. Как те древние цивилизации. Конечно, он не сам копается в древних рукописях и ставит эксперименты, на то есть научспецы.

– Научспецы и у нас найдутся, а понадобится – из‑за границы выпишем, наилучших. Но закончим с Лачановым. Он ушёл в скалу? Как это возможно?

– Не знаю. Либо структура его нового тела позволяет проходить сквозь преграды, либо ему открылось четвертое пространственное измерение, либо есть и другие возможности. Этот вопрос к научспецам.

– Но почему он ушёл? Он настроен враждебно к нам?

– В смысле – лично ко мне? К ЧеКа? К Советской власти? Ко всему человечеству? Нет, нет и нет. Он получил бронзовый топор, даже стальной, который после каменного кажется верхом совершенства. Ну, и рубит, что на глаза попадётся. Сейчас он познаёт новые возможности. Но затем вернётся к людям. А именно – к ЧеКа, если повести игру умно. Не беспокоить его жену, не разорять его магазины, в общем, выказать добрую волю.

– А зачем ему возвращаться?

– Туземцы, нанятые колонизаторами, любят покрасоваться перед соплеменниками. Похвастаться топорами, бусами и огненной водой. А если племя встретит их уважительно, то и помочь племени по мере сил и возможностей. Если это позволят гуси.

– А они позволят?

– Почему нет? Геракл тому пример. Хотя опять это гадания на чайной заварке. Что же делать сейчас, вы и сами знаете.

– Знаем, – согласился Дзержинский. – Трюки заезжего афериста‑гипнотизера, рассчитывающего завладеть имуществом покойного. Мы выявили и пресекли.

– А могила…

– Могила приведена в соответствующий вид. И гроб не пустой – в нем останки одного из кладбищенских воров.

– А второй вор?

– Вы не хотите этого знать.

– Не хочу, – согласился Арехин. – Мне вообще‑то пора.

– Уже уезжаете? – спросил без удивления Дзержинский.

– Да. Хорошего в меру. И петух в третий раз прокричал.

– Причина серьёзная. Что ж, не буду задерживать. Время не деньги, время много дороже. Это я знаю по себе.

А ведь он попробует. Не сейчас, но через год наверное. Попробует что‑то предложить в обмен на здоровье и долголетие. Потому что работы с каждым днем всё больше, а сил…

Арехин пожал протянутую на прощание руку.

– Думаю, зимой свидимся.

– Надеюсь, – ответил Дзержинский, но что стоит за надеждой, не сказал.

На улице Арехина поджидали Аслюкаев и Баранович. Хоть дело и завершилось, они должны были проводить Арехина. Из северокавказского гостеприимства. Или по приказу начальства.

Ситроен неспешно двигался по вечернему Кисловодску, заходящее солнце освещало город последними лучами. Фланирующая публика смотрела вслед. Интересно, при коммунизме у каждого будет свой автомобиль? Вряд ли, да и хлопотно. Больно сложная техника. Автомобили будут в общественном пользовании, и всякий при необходимости сможет позвонить в гараж и заказать моторизированный экипаж с шоффёром для поездки по общественно‑значимым, а затем, по мере укрепления коммунизма, и по личным делам. Если, конечно, к тому времени личные дела не упразднят.

Аслюкаев нес чемодан Арехина, Баранович – корзинку с едой («На станциях кормят нехорошо, недолго с поезда в больницу угодить!»), а сам Арехин помахивал тросточкой, как заправский нэпман. Провожающие усадили Арехина в купе и оставались вместе с ним до самого отхода поезда: купе в голубом вагоне было выкуплено на одно лицо.

И лишь когда паровоз зашипел и подал назад, сдвигая состав, кисловодская милиция покинула вагон.

– Служба даст – свидимся! – сказал на прощание Баранович.

И очень может быть. Пошлют Барановича в Варшаву или в Париж, и они повстречаются вновь. Человек явно способен на большее, нежели быть милицейским шофёром.

Поезд выполз из города и медленно покатил дальше. Ближе к Ессентукам светлое ночное небо сменилось небом тёмным, предгрозовым, над горизонтом полыхнула зарница.

В купе же темнота была мягкая, бархатная, лишь тусклая полоска света под дверью не давала мраку победить абсолютно.

Арехина это устраивало, и зажигать свечу в купейном светильнике он не стал. Просто снял очки и положил в стальной футляр.

Стоянка в Ессентуках была недолгой. Судя по звукам, в вагон вошли трое. Ну да, как же без этого.

Арехин сел в угол у окна и стал ждать.

– Вот ваше купе, граждане, – сказал за дверью проводник.

– Спасибо, папаша, – поблагодарил знакомый голос.

Дверь открыли. Тусклый свет наполнил купе.

– А что это темно так?

– Сейчас свечечку зажгу.

Зашипела, разлетаясь искрами, спичка, и свеча, помещенная в фонарик, замигала неровно.

– Всё, папаша, дальше мы сами. Ба, какая неожиданность! Товарищ гроссмейстер! Гора с горой не сходятся, а мы – ну просто как два берега одной реки! – сказал Илья и закрыл дверь купе.

Гудковцы расположились напротив. Багажа при них – небольшие, килограмма на три поклажи, баульчики. Одеты уже не по курортному: брюки, пиджаки, шляпы, всё новенькое, словно из магазина. Даже не словно, просто – из магазина.

– А уж я‑то как удивляюсь! – сказал Арехин. – Билеты на все места в купе у меня.

– Не может быть! – пока говорил один Илья. – Как так? Да это же и дорого, одним миллионерам по карману.

– Вдруг товарищ миллионер, – подал голос Женя.

– У нас в стране миллионеров нет, об этом фининспекция позаботилась, – ответил Илья. – Но спрошу на всякий случай: товарищ гроссмейстер, вы миллионер?

– На керенки?

– На червяки.