Что ж, в здоровом теле – здоровый дух, а в очень здоровом теле и дух здоровенный. Громадный. Необъятный.

Устраивать соревнование по ходьбе в гору Арехин не стал. Не сколько из‑за боязни проигрыша, сколько из нежелания торопиться. Курортный отдых явно подходит к концу, и последние его часы, если не мгновения, стоили того, чтобы провести их по своему хотению, не оглядываясь на щуку, царя и старших братьев.

Мимо Храма Воздуха они прошли, не останавливаясь, Арехин лишь помахал фельдшеру, уже заступившему на пост. Интересно, как рано он приходит сюда? В восемь? В семь? Или не уходит вовсе?

Остановились они у Красного Солнышка – чудного места, с которого вид открывался орлиный. Были бы крылья, полетел бы. Тут даже без крыльев летали, три‑четыре человека в год. Считалось – от неразделённой любви. Ну, и вино, само собой, добавляло романтизм.

Ночные романтики разошлись, романтики дневные только подтягивались к нарзанной галерее, и лучшего места поговорить по душам трудно было сыскать.

Вот только подобных разговоров Арехин не любил. Он любил разговоры гегелевские: тезис, антитезис, синтез. Ясность, говоря языком современности. Прозрачность. Вот как сейчас – видно далеко, Эльбрус яснее ясного. А внизу, у Храма Воздуха муравьями копошилась гудковская троица. Но дальше они не шли, как и давеча. Им и там чудесно.

Устроились на деревянной скамеечке, небольшой, неказистой, но здесь главной была не скамейка, а вид, который с неё открывался.

Сидели он и Лачанов, а милиционеры стояли неподалеку, шагах в десяти. Вроде бы отдельно, но слышат каждое слово, если не шептать. Но шептать никто не собирался.

– Вижу, вам место нравится, – начал Лачанов.

– Кому же оно не понравится? – ответил Арехин.

– Да бывает, знаете ли. Это на месяц если приедешь, и знаешь, что вернешься к равнинам, тогда восторг, охи и ахи. А если приезжаешь надолго, навсегда, тут по другому. Первый год не по себе. Давит. Но потом привыкаешь, а повезет, и полюбишь эти места.

– В чём же везение?

– Нужно, чтобы тебя полюбили.

– Люди?

– Люди – это потом.

– Город?

– Место. Земля, вода, небо, горы. Ну, и город тоже, да.

– Гений места.

– Вы думаете, что шутите, а ведь в точку. У римлян были боги ручьёв, лесов, полей. Даже у домов были божки. Маленькие, слабосильные, но всё равно важные. Последить, чтобы вино не скисло. Или уголёк не выпал из очага на половицу.

– И как же вас приняли местные божки?

– Здесь доминирует он, – Лачанов показал на снежный Эльбрус.

– Не далеко ли?

– Какое далеко… Нарзан – его кровь, скалы и горы – его плоть. Знаете, я ведь торговлей давно занимаюсь, – вдруг сменил тему Лачанов. – Сейчас человек в почёте, если мать его прачка, а отец неизвестен, но Лачановы приехали в Россию из Праги в петровские времена. Торговали книгами, картами далеких и ближних стран и морей, земными и небесными глобусами, а с девятнадцатого века всё больше антикварными изданиями. Я с детства за прилавком стоял, и, в отличие от Чехова, ничуть этим не тяготился. Верно, потому что не Чехов. Или книги не постное масло и спитый чай, не знаю. Покупателей немного, потому я больше читал собственный товар. Про ледяные материки, подземные страны, природных богов – Нептуна, Плутона, Вулкана. И в одной средневековой рукописи вычитал, что с ними, с природными богами, иногда можно заключить договор. В обмен на свою жизнь получаешь капельку жизни природного бога. Но что для бога капелька, для человека – колодец. Черпай ведро за ведром, он не пересохнет.

– Сделка с дьяволом, – согласился Арехин.

– С точки зрения средневекового христианина Вулкан и есть дьявол.

– И вам удалось заключить эту сделку?

– Похоже, да. Точно скажу лет через сто.

– А та рукопись…

– Её купил Петр Александрович Ольденбургский в шестнадцатом году. Боюсь, она пропала. Сожгли в какой‑нибудь печурке тепла ради в гражданскую.

– Если речь о рукописи Герберта Аврилакского, то вряд ли. Её нашли среди прочих диковинок в тайнике дворца Ольденбургских в Воронежской губернии. И переправили в московское хранилище древностей, где она, верно, лежит и по сей день.

– Вы её читали?

– Только проскакал, как Буденный по Красной Площади.

Лачанов кивнул:

– Да, Буденный тоже интересуется этой рукописью. Пустое, не получится. Да и ни к чему Буденному это. Но дело не в Буденном. Дело, полагаю, во мне. Я поторопился, не учёл многого. Недаром Герберт Аврилакский настаивал, чтобы процесс перехода, как и любое герметическое действие, необходимо проводить в уединении. А я попал на заметку власти, и теперь Лачанову вольной жизни не дадут. Все под присмотром. Не совсем то, чего я желал.

– Сегодня вас отпустят, и вы будете жить прежней жизнью, – сказал Арехин.

– Во‑первых, вряд ли. Я представляю научный интерес. Мой организм – организм тридцатилетнего, и, как я полагаю, останется таким надолго. Кто из вождей откажется от подобного? И если меня не поместят в закрытую больницу, то всё равно будут регулярно наблюдать, приставят охрану и тому подобное. А во‑вторых, мне и не хочется жить прежней жизнью. Я теперь способен на большее, нежели заниматься магазинчиками курортных товаров.

– Например?

Лачанов встал со скамеечки и подошёл к скалистому выступу, который огибала дорожка.

– Никогда не пробовал прежде, – сказал он извиняющимся тоном. – Думаю, это решит мои проблемы. Да и ваши тоже. Как написано в одной книге, есть тайны, от которых лучше держаться подальше, – с этими словами Лачанов оперся о скалу – и рука его погрузилась сначала по локоть, а потом и по плечо.

– Это легче, чем я представлял.

– И что дальше?

– Дальше? Я выйду где‑нибудь в другом месте, не в Кисловодске, помолодев и с виду лет на десять или на тридцать. Начну новую жизнь. А уж какой она будет – посмотрим, – и с этими словами он погрузился в скалу полностью.

Арехин осмотрел поверхность. Никаких следов.

– Ушёл! Ушёл, командор! – Аслюкаев бежал, вытаскивая на ходу маузер. Чуть поотстав, за ним бежал и Баранович, но уже с маузером наготове.

– Успокойтесь. В кого вы собираетесь стрелять? Лачанов – это достояние страны, его следует беречь.

– Да мы знаем, знаем. Но ведь ушёл!

– Куда ушёл?

– Ну… Вот… В скалу.

– Не ушёл, а оставлен на свободе. С целью испытания возможностей и выявления связей. И не волнуйтесь, он непременно вернётся.

– К нам?

– Конечно. Как только поймет, насколько станет интереснее жизнь, стань он особым агентом.

– Вы так считаете, шеф? – Баранович вернул маузер на место. С оружием он обращался сноровистей, чем Аслюкаев. Виден навык.

– Только так, и никак иначе.

10

– Чертовщина, волшебство, чудо – это лишь слова, прикрывающие недостаток знаний. Электричество или радио обыватель прошлого века тоже принял бы за чудо, но сегодня мы знаем: это феномены, поставленные на службу человечеству, – мигрень оставила Арехина, и он согласился и на китайский чай, предложенный Дзержинским, и на московские баранки местной выпечки. – Когда‑нибудь учёные откроют и тайну Лачанова.

– Но этот ваш средневековый Герберт – он‑то откуда это знал? – Дзержинский сегодня тоже выглядел бодрее, чем давеча.

– Наследие предшествующих цивилизаций. Не обязательно человеческих.

– И что же с этими цивилизациями случилось? Вымерли? Но у великих цивилизаций и следы должны быть великими.

– Не обязательно. Оставлять за собой горы мусора и циклопические сооружения – признак не ума, а избыточной деятельности. Но пусть о том спорят учёные. Мы видим то, что видим.

– А именно?

– Древние цивилизации существуют рядом с нами. Возможно, они остановились в развитии, возможно даже деградировали, выродились. Или ушли к звёздам, оставив на Земле крохотные гарнизоны. И те гарнизоны изредка, по необходимости, принимают в свои ряды туземцев, одаривая их – то есть нас – огненною водой, бусами и вооружая бронзовыми топорами.