— Вот, просили передать.

— Кто просил?

— А мужичок, помните, у Ямного пристал. Низенький такой.

— Помню. А сам он не мог?

— Сам он, поди, уже из Воронежа выехал. Сгрузил свой ящик рядом с тем, нашим, где картины, дал мне лист, передай, мол, московскому чекисту, как повезешь его на квартиру.

Ага. Это он так намекает, что пора в «Бристоль» отправляться. А в листке что?

Он развернул.

'Александр Александрович, я ведь не зря годил, не спешил увидеться. Смотрел, не под стать ли Вы своему коллеге, тоже прибывшему из московского уголовного сыска и первым делом повесившему мужика на воронежском рынке.

Вижу — нет, и потому коллегу вашего Вам же возвращаю. Делайте с ним, что хотите. Он жив, только глубоко спит. Подобный метод применяют кое-где в нашей губернии в голодные годы: опоят человека специальной водицей, уж не знаю, как лучше назвать ее — живой или мертвой, вернее всего — ни живой, ни мертвой, — и в погреб, где присыпят знаменитым черноземом, ну, и навозца для тепла подбросят. Так до поздней весны и лежат, пока крапива да лебеда не вырастут. Корни лопуха тоже едят.

Оживить вашего московского сослуживца просто: очистите его от земли, положите в прохладное, но не морозное место, а главное — чтобы света было побольше, и он за день придет в себя. Не совсем в себя — сознание впредь будет с провалами в памяти, и рассудок как при олигофрении в стадии умеренной дебильности, но мало ли подобных людей на Святой Руси?

Ну, а не оживет — значит, судьба такая. Кстати, я лично о нем узнал случайно, его закопали люди, которые не любят, когда их братьев (в самом широком смысле) вешают. Волею того же случая они отдали его мне, но в Париж вести подобное добро совершенно нет надобности, потому и передаю его Вам, оставаясь к вашим услугам покорнейшим слугой Хижниным Павлом Ивановичем.

Арехин протянул письмо Анне, та перечитала его трижды, стараясь понять.

— Это шутка, да? — наконец, спросила она.

— Много загадочных историй случается на русских просторах — немного выспренно ответил Арехин.

— Позвольте? — протянул руку Валецкис.

Арехин позволил.

Валецкис читал не спеша, хотя почерк Хижнина был вовсе не врачебным, напротив, четким и разборчивым.

— Да, слышал и я о таком… — ответил он. — В детстве. Считал, сказки. Да и сейчас считаю. Но придется посмотреть, убедиться.

Ящики вместе с рамами поместили в комнату под замком, видно, считали, что картины в обоих. Или не считали, поскольку второй ящик был много тяжелее и пах навозом. В пути это не чувствовалось — и лошади не одеколоном спрыснуты, и ехал мужичок позади всех, а здесь второпях уложили ящики, особо и не принюхиваясь. Велено уложить, значит, велено, чего рассуждать.

Пришлось ящик этот перетаскивать в другую комнатушку, а то картины и мертвец — как-то нехорошо. Ломиком пожилой чекист ловко поддел крышку ящика, оказавшегося домовиной.

Земля, навоз и — тело.

Домовину перевернули. Он и есть, товарищ Лютов, только весь усыпанный присосавшимися красноватыми червячками, маленькими, тоненькими, слегка шевелящимися. Анна-Луиза ахнула и согнулась, освобождаясь от ужина.

Арехин наклонился поближе. Не червячки, а корешки, вот что это. Никаких следов разложения, пахнет лишь землей да навозом.

Ничего, чекисты — люди не брезгливые. Отряхнули Лютова от земли, за руки, за ноги поближе к окну. Сейчас, положим ночь, но ведь будет и утро, и свет. Подействует, нет?

Об этом он думал в ту ночь в «Бристоле». Анна, выпив коньяку (велика бутылка, а и ей подходит конец), забылась тревожным сном, а Арехин недвижно сидел на стуле, сидел и думал. Со стороны он казался ничуть не живее товарища Лютова.

К счастью, со стороны никто и не смотрел.

— А товарищ Оболикшто вас теперь особенно зауважал, — тезка Он сидел на корточках перед буржуйкой, занимаясь престодижитацией и гипнозом. Гипнозу буржуйка поддавалась плохо, требовала дров и побольше, побольше. — Картинки, говорит товарищ Оболикшто, картинки пустяк, одна морока и срам. А вот что он — то есть вы, товарищ Арехин, — своего боевого товарища отбить сумел у врага, выходить и до Москвы живого довести — это, говорит, стоит всех картин мира. Теперь, говорит он, я точно знаю — наш человек товарищ Арехин, хоть и белая кость.

— Так и сказал? — полюбопытствовал Арехин.

— Слово в слово, — подтвердил тезка Аз. — Он даже на «ты» хотел перейти, но увидел, как товарищ Дзержинский с вами выкает, и передумал. Нечего, мол, поперек батьки в пекло соваться.

— Я рад, что моя репутация выросла и окрепла. А более того рад, что наш боевой товарищ Лютов идет на поправку. Ради этого стоило съездить в далекую Рамонь, — Арехин сидел за своим столом и просматривал бумаги, поступившие за последние дни. Ещё недавно весь бумагооборот сводился к малограмотным крохотным записочкам, и надо же — канцелярия первой достигла и превзошла дореволюционные объемы производства.

— Мы как раз договорились — сегодня после полудня двое навестят Лютова в госпитале. Один — это от начальства, товарищ Оболикшто. А второй — боевой товарищ. Меня хотели послать, а потом решили, как можно, если здесь вы, его спаситель.

— Значит, после полудня?

— Аккурат в полдень, — обрадовал тезка Он.

Во избежания лишних слухов, домыслов и московских комиссий они с Валецкисом там, в Воронеже решили историю упростить: Лютова нашел Арехин в бандитской хате, где негодяи морили голодом и измывались над доблестным Лютовым и довели того до тяжелого сыпняка, или нервного истощения — это уж врачам решать.

Врачи вторую неделю лечили пострадавшего. Дело явно шло на поправку, и можно было надеяться, что товарищ Лютов скоро вернется в строй.

Интересно, а ну как ближе к лету придут и остальные двое, те, кто ездил с Лютовым в далекую деревеньку Глушицы? Не такую, впрочем, и далекую, раз успели доставить к отъезду Арехина из Рамони. Хотя… Зимой почтовый за сутки должны были при Николае Первом проезжать за сутки двести двадцать верст. Сейчас времена новые, но если тот мужичок имел две-три подставы, пятьдесят верст для него вполне преодолимы.

Впрочем, Глушицами пусть кто другой занимается. Ему некогда. Вот навестит боевого товарища и сразу же возьмется за новое, срочное, неотложное дело, которое три дня как дожидалось Арехина и только Арехина…

Конец первой книги. Вторая книга — «Арехин в Арктике»

1

– Гражданин Арехин! Гражданин Арехин! – подбежавший обыватель хотел схватить его за руку, но в последний момент передумал. Может, случайно, а, может, что‑то почувствовал.

– Что вам угодно? – стараясь не раздражаться, ответил Арехин.

Его застали посреди улицы, на солнцепёке, и Арехину это не нравилось. Ни солнцепёк, ни то, что к нему обращается совершенно незнакомый человек.

– Вы должны помочь! Нет, вы просто обязаны помочь! – незнакомец картинно размахивал руками, словно артист, представляющий местечкового брадобрея во второразрядном водевиле. И одет соответственно, одна австрийская кепка чего стоит, трофей империалистической войны.

– Хорошо, но давайте пройдем в тень, – Арехин подошел к скамье, стоящей под деревом.

Незнакомец шёл рядом, забегая вперед и заглядывая Арехину в лицо. На вид ему было лет шестьдесят, шестьдесят пять.

– Что я могу для вас сделать? – спросил Арехин, сев на скамью.

– Не для меня, не для меня! Для человечества! Для всего человечества! – незнакомец чуть не пустился перед Арехиным в пляс.

– Хорошо. Для всего человечества. Простите, но с кем я имею честь разговаривать? – Арехин решил и сам подпустить водевильного духа. Иногда юмор может сделать то, что не под силу вежливой строгости. Тем более, строгости грубой.

– Я – Каннинг. Павел Каннинг. Ассистент Константина Эдуардовича Циолковского.

– И что, по‑вашему, я способен сделать для всего человечества?