– Разве его не похоронили?

– Кого у нас только не хоронят. Вы у тех, кто хоронили, и поспрашивайте.

– Непременно спрошу. Но ведь свидетельство о смерти выдал врач.

– Каких только свидетельств не напишет врач, если к нему найти подход.

– Вы обвиняете врача?

– Нет, что вы. Обвинять не по моей части. Просто Ивану Петровичу девяносто один год, и разум его временами отделяется от тела и странствует по полям его юности. А временами возвращается. Вот в какую фазу его застанет больной ли, проситель или ещё кто‑то, и зависит исход.

– И ему в подобном состоянии разрешают практиковать?

– Кто ж запретит, если он лечил весь Кисловодск от дедушек до внуков. Да и собственный внук его большой человек во власти. Пусть по местным меркам, но большой.

– Вы так смело это говорите…

– Это не смелость, это печаль. Что делает с нами время.

– Не рано ли вам бояться времени?

– По отношению ко времени определения рано или поздно теряют смысл, – девушка убедилась, что чернила на бумаге высохли и протянула листок Арехину.

Тот пробежался по тексту. Лачанов Антон Сергеевич, одна тысяча восемьсот семьдесят четвертого года рождения, рост сто семьдесят пять сантиметров, вес семьдесят два килограмма, пульс в покое шестьдесят шесть, давление сто двадцать пять и семьдесят миллиметров ртутного столба…

Арехин отправил лист в могущественную папку «Дело номер 0625».

– А теперь я бы хотел взглянуть на совершенно здорового человека.

– Пройдемте, здесь недалеко: спецфлигель «А».

– И здесь «спец»?

– На случай карантина. И прочие случаи, когда требуется уединение.

– Карантин – это хорошая идея. Благодарю.

Спецфлигель, действительно, оказался рядом, но, окруженный зарослями кавказской акации, для праздного глаза отдыхающего оставался незрим. Но слышим.

– Мне здесь отдыхать некогда, дорогие. Спасибо за ласку, но минуты свободной нет. Магазин на мне, дом на мне, ну, и всякое‑разное тоже на мне. Приказчик, он на то и приказчик, что приказы исполняет, а кто приказывать должен? Хозяин! – голос звучный, сочный, как у первого трагика в приличной труппе, даже и столичной.

В ответ слышались увещевания доктора, Бориса Леонидовича Берга, но тот говорил и тише, и проще, так что если не прислушиваться, то и не разобрать, о чем речь. А речь была о необходимости соблюдать лечебно‑охранительный режим: пить, есть и отдыхать, набираться сил.

Арехин пустил Веронику Петровну первой, сам же чуть замешкался.

– Теперь и вы, Вероника Петровна! Что у вас, своих больных мало? Прекрасная палата, в этой палате наркому здоровье поправлять, а я, что я, одни убытки.

– Насчет убытков не беспокойся – вышёл из‑за спины ассистентки Арехин. – Как‑нибудь сведем концы с концами.

– А вы кто? Новый доктор? Может быть, вы объясните, что случилось?

– Объясню. Но сначала послушаю вас.

– Да я уже пять раз рассказывал.

– Рассказ подобен коньяку – чем больше звёздочек, тем лучше.

– Да? Ну, если хотите… – Лачанов и в самом деле мог дать фору иному сорокалетнему, сменить только больничную пижаму на цивильный костюм, побрить и причесать. – Что со мной было вчера, помню четко и ясно. Пришёл домой в обед, выкушал окрошки, прилёг вздремнуть. Просыпаюсь – тормошат меня. Смотрю – ночь кругом, я на кладбище, и два ханурика меня натурально грабят: пиджак снимают. Я сдержался, отвалил обоим по плюхе, только и всего. Потому что рука у меня тяжелая, недолго и до греха, а так – поваляются немножко, да и очухаются.

Дожидаться того я не стал, а побрёл домой. По ночному времени свежо, приятно, и такая легкость в теле необыкновенная, кажется захоти – и до самого Эльбруса допрыгнешь.

Смотрю, ключа от дома нет. То ли ханурики вытащить успели, то ли просто обронил. Стучу. А супруга моя, Евдокия Пименовна – в крик, будто не я это, а злодей какой. Соседей перебудила, да что соседей – вся улица набежала. И милиция тож. Скрутили меня, против власти я не воюю, дался. Привезли сначала в участок, а потом вот сюда. Зачем – не знаю.

– А как же вы на кладбище попали?

– Нелегкая вынесла. Я в детстве во сне ходил, и батюшка мой, царствие ему небесное, ходил, и брат непутёвый, что в Турции сейчас, тоже подобное обыкновение имел. Лунатизмом называется. Но всегда я брожу неподалёку. По дому, в саду. Почему на кладбище занесло – ума не приложу. Думаю, из‑за песни, знаете, «Как хороши, как свежи были розы» – недавно в ресторане слышал, и запала на душу. Или просто без причины. На свою голову.

– Покамест вашей голове ничего не угрожает, напротив, вам предоставлена возможность отдохнуть за счёт профсоюза, членом которого вы не являетесь.

– Но магазин…

– Если дело поставлено хорошо, трёхдневное отсутствие хозяина на нём никак не скажется

– Трёхдневное? Трёхдневное ещё ничего, трёхдневное я выдержу.

Арехин покинул палату, вслед за ним потянулись и остальные, за исключением немного успокоившегося Лачанова.

– Ещё три дня? А нельзя ли побыстрее? – завел своё Борис Леонидович.

– Значит, так. Три дня – это я для успокоения Лачанова сказал. На самом деле он пробудет в изоляторе столько, сколько нужно.

– Но, может быть, его лучше перевести в инфекционное отделение кисловодской больницы?

– Лучше кому? Уж точно не Лачанову. У вас и кадры отличные, и условия великолепные, не говоря уже о состоянии пациента, при котором транспортировка может только повредит.

– Какое же состояние у пациента? – спросил Борис Леонидович, подпустив в голос едва заметную капельку скепсиса.

– Эпидемический сомнамбулизм.

– Что‑то я не слышал о такой болезни.

– Есть многое на свете, уважаемый доктор, о чем вы не слышали. И потому то, что я вам скажу, должно быть исполнено непременно и в точности.

– Но вы не врач.

– Считайте, что у вас во флигеле больной… ну, пусть с азиатской холерой, – пропуская реплику Бориса Леонидовича, продолжил Арехин, – и обращайтесь с ним соответственно. Организуйте круглосуточный сестринский пост, и дайте сестре в помощь двух санитаров – да не старушек, а молодцев, таких, как он – Арехин показал на Аслюкаева, который принял вид скромной гордости, то ли от похвалы Арехина, то ли от присутствия ассистентки.

– Такие молодцы в милиции служат, жалование санитара мужчина в дом принести не может. У нас хоть и северный, а Кавказ.

– Уверен, если хорошенько поискать, то и у вас отыскать можно, пусть не таких, но все же. Завхоз, плотник, повар, вахтер, садовник, сторож.

– Но они не согласятся.

– Вы начальник? Отдайте приказ. А если кто‑то забудется, решит, что можно саботировать приказ во время эпидемии – что ж, сменить северный Кавказ на южные Соловки дело недолгое. И вахтеру найдётся место, и главному врачу, – и, без перехода:

– Нам пора. Вечером навестим вашего больного, посмотрим, как развивается процесс, – и быстрым шагом пошёл к выходу из лечебницы. Главврач смотрел ему вслед растеряно, ассистентка – задумчиво, а безмолвная Анюта не смотрела вовсе, с ужасом чувствуя, как вытекает раствор бриллиантового зеленого (в быту «зелёнки») из пузырька, спрятанного в пришитый под юбку тайный карман.

4

Мнимый покойник жил в собственном доме в переулке товарища Свердлова. Несмотря на скромное название, переулок стоил иной улицы – был тенист, широк, мощён булыжником, а дома по обе стороны из‑за высоких каменных заборов смотрелись дорого, если не сказать роскошно, у ворот часто стояли вазоны с цветами. Недаром при царе переулок именовался Душистым бульваром, ароматы тех времен сохранились и доднесь.

– Кто же живет в этих палатах? – спросил Арехин.

– Уважаемые люди, – лаконично ответил Аслюкаев.

Дом мнимого покойника ничем не выделялся среди прочих: построенный в том стиле, которые провинциальные архитекторы южных губерний называет «мавританским», увитый плющом, он и горя не знал, даром что хозяин пребывал в неясном положении.