– И, наконец, главное – Николай Николаевич протянул Арехину папочку, на которой красным карандашом было выведено «Дело номер 0625» – Следователь без папки, как наган без патронов.

Арехин взял папку. Тоненькая, внутри несколько листов. Но вверху – лиловый штамп «Спецотдел ОГПУ», что в определенных условиях действеннее парабеллума.

Он вышёл из секретной дачи, нагруженный бумагами, помощниками и автомобилем «ситроен» – словно шахматист‑подмастерье, вызубривший «Великую Книгу Дебютов» и почувствовавший за собой всю королевскую конницу и всю королевскую рать.

Пойдёт игра, и ходу на двадцатом подмастерье почувствует, что и конница, и рать куда‑то делись. То ли разбежались, то ли нарочно отстали. Как шотландцы Карла Первого. Или конвой его императорского величества Николая Второго. Вместе с генералами штаба. Но он, Александр Арехин, уже давно не подмастерье. И вряд ли станет Карлом Первым или Николаем Вторым. Не очень‑то и хочется. Но царский урок усвоил: на шотландцев надейся, а сам не плошай.

К Арехину быстрым шагом ревностного подчиненного подошёл давешний провожатый:

– Старший милиционер Рустам Аслюкаев в ваше распоряжение прибыл!

– Вижу, – Арехин оглядел его внимательно. Внимательно он оглядел его и раньше, ещё у храма воздуха, но тогда Аслюкаев был величиной неизвестной, а теперь – подчинённый. А подчинённому следует показать, что начальство его ценит. Или, во всяком случае, оценивает. Вот и он смотрел оценивающе.

Аслюкаев выглядел так, как его охарактеризовал Николай Николаевич: комсомолец, надёжный и местный. Но комсомолец из поздних, двадцатипятилетних.

– Почему не партийный? – строго спросил Арехин.

– Осенью обещали дать рекомендацию, – скромно, но с достоинством ответил Аслюкаев.

– Почему не женат?

– Осенью, когда вступлю в партию, – и, чувствуя, что нездешний человек не понимает, добавил: – За партийного жену отдадут даром, без калыма. Логично, да?

– Мудро, – похвалил Арехин, и тут же сменил тему:

– Где лошади?

Действительно, коновязь была свободной.

– Лошадей в конюшню увели. Отдохнут немного, и в патруль.

Постовой поспешил распахнуть ворота, и во двор, тихо урча мотором, въехал автомобиль цвета глубокого неба.

– Вот и Баранович, – сказал старший милиционер.

Шофер лихо соскочил на землю – молодой, едва ли за двадцать, что ж не скакать.

– Казимир Баранович прибыл в распоряжение начальника особой следственно‑розыскной группы – лихо, не без молодцеватости доложил он, приставив два пальца к кожаному шлёму.

– Вольно, пилот, – сказал Арехин. – Называть меня так длинно – только время тратить. Что порой чревато.

– Как же к вам обращаться, товарищ начальник особой следственно‑розыскной группы? – поинтересовался и старший милиционер.

– Шеф, что означает – начальник. Или командор, сиречь – подполковник прежних времен.

– Шеф! – выбрал пилот.

– Командор – мгновение спустя сказал старший милиционер. – Командор повнушительнее будет. И с поваром не спутают.

– Пусть только попробуют спутать! – Баранович хлопнул по кобуре маузера.

Подчинённые явно испытывали границы дозволенного.

– Разговорчики! – сказал Арехин негромко. – Обращаться будете – товарищ командор, в боевой обстановке – шеф. Пилот, сколько бензина на борту?

– Полный бак, товарищ командир.

– Аслюкаев! Ваше место рядом с пилотом. Обеспечиваете беспрепятственный проезд. Я сяду сзади. Курс – клиника Ленина. Приказ ясен?

– Так точно, – ответили милиционер и пилот, и поспешили в автомобиль.

Арехин же прежде обошёл его пару раз. Приглядеться. Примериться.

Ситроен, тип «А». На вид отлично сохранился. Нет пулевых отметин, ни явных, ни скрытых. Хорошо бы и дальше не было. Затем он встал на подножку, открыл дверцу.

Сидение если и было пыльным, то едва‑едва. Он пригнулся, стараясь не задеть тент, сел, устроился поудобнее. На мгновение показалось, будто он в Париже, и таксомотор повезёт его ну хотя бы на набережную Сены. Нет, ерунда. Тут гораздо приятнее, нежели в Париже, и он знал дюжину парижан, которые с удовольствием переместились бы на лето сюда, попить кизлярки и нарзана, посмотреть на горы, просто отключиться от каждодневной гонки в беличьем колесе.

– Разрешите начать движение? – спросил Баранович.

– Разрешаю, – сказал Арехин тоном бывалого солдафона, которого хлебом не корми – дай помуштровать подчинённых.

Выехав за ворота, Баранович дал волю автомобилю: он ехал по принципу «кто не спрятался – я не виноват». Обыватели, впрочем, не обижались, напротив, приветствовали автомобиль, словно он был вишенкой на торте.

– По городу ехать не быстрее пятнадцати километров в час! – громко, чтобы перебить мотор, приказал Арехин.

– Слушаюсь, товарищ командир, – и пилот сбавил ход втрое.

И на этой скорости добрались они до клиники имени Ленина менее, чем в четверть часа.

Баранович посигналил, и ворота распахнулись.

Они въехали во двор.

Их ждали: представительный доктор и две сестры милосердия. Слишком много для обыкновенного визита.

– Вы приехали? Наконец‑то, наконец‑то, – торопливо говорил доктор, всем видом показывая, как он устал ждать.

– А чем больной вас беспокоит? – спросил Арехин.

– В том‑то и дело, что он не больной. На нём воду возить можно, нарзан. Большими бочками. Рвётся домой. Пустите, говорит, меня дело ждёт, некогда мне прохлаждаться. Нас настоятельно попросили держать его до вашего приезда, и мы, конечно, не против, но вдруг он буянить станет? У нас заведение гражданское, мы силу применять не имеем права, да и нет у нас силы. А больные здесь люди заслуженные, с надорванными сердцами, им покой требуется, тишина, уют. Так что забирайте вашего э‑э‑э… Лачанова по возможности быстрее.

– Забрать нетрудно, но… Простите, как вас зовут?

– Борис Леонидович Берг. Главный врач этого учреждения.

– Борис Леонидович, каково состояние гражданина Лачанова?

– Могу вас уверить, что он здоров. Прекрасное сердце, чистые легкие, острое зрение… Наблюдается, правда, избыточная активность моторных рефлексов, но, вероятно, это следствие перевозбуждения. Я считаю, что можно ограничиться применением бромистого кали.

– Вы лично осматривали Лачанова?

– Разумеется! Я и моя ассистентка, Вероника Петровна, молодой, но способный врач.

– Чудесно. Вы можете предоставить письменное заключение о состоянии Лачанова?

– Да, его переписывает набело Вероника. Мой почерк, знаете ли…

– Как долго она будет переписывать?

– Совсем недолго. Анюта, пойди, посмотри, готово ли.

– Мы сходим вместе – сказал Арехин. – Нет, вы не беспокойтесь. У меня с Вероникой Петровной разговор конфиденциальный.

– Но я должен…

– Вы должны всемерно содействовать следствию. Проводите пока нашего сотрудника к гражданину Лачанову, – и, не дожидаясь ответа, Арехин пошёл за безмолвной Анютой.

Больничные палаты никогда не могли равняться с палатами княжескими, ещё менее соперничество это касалось делопроизводства. За шатким столом сидела девушка и скверным пером на скверной бумаге ужасными чернилами писала «Медицинское заключение о состоянии гражданина Лачанова Антона Сергеевича, одна тысяча восемьсот семьдесят четвертого года рождения».

– А, так это вы тот самый знаменитый сыщик‑гроссмейстер, которого по нашу душу прислал Дзержинский? – не отрываясь от бумаги, спросила девушка Арехина.

– Ваша душа ведомство, которое я сейчас представляю, не интересует.

– А что интересует ваше ведомство?

– Состояние, в котором пребывает Антон Лачанов.

Девушка дописала строку, поставила точку, и только затем взглянула на Арехина.

– Состояние Лачанова можно считать образцовым. Совершенно здоровых людей нет, особенно после пятидесяти, но в данном случае я готова сделать исключение: он в прекрасной форме, хоть в цирке выступай.

– Но ведь он считается умершим.

– Кем считается? У нас нет никаких оснований полагать, будто он умирал.