— Почему читаешь здесь? — спросил Шрам. — После боя, ночью. Молитва?

— Не совсем, — Малик усмехнулся, горько. — Привычка скорее. Успокаивает. Слова знакомые, ритм мерный. Как мантра для буддистов, понимаешь?

— Понимаю. У каждого свои ритуалы. Кто-то читает, кто-то пьёт, кто-то просто сидит и смотрит в небо.

— Ты во что веришь? — алжирец посмотрел на него, глаза тёмные, усталые. — В Бога? В судьбу? В что-то?

Легионер затянулся, выдохнул дым, подумал. Вопрос сложный, требующий честного ответа. Можно соврать, отшутиться, уйти от темы. Но Малик спрашивал искренне, после боя где оба могли умереть, в ночи где ложь не имеет смысла.

— Не знаю, — сказал наконец. — Раньше верил, может, когда ребёнком был. Дед рассказывал про войну, про то как молился перед боем, как Бог спас его несколько раз. Но потом… — замолчал, вспоминал. — Потом увидел слишком много смертей. Хороших людей, плохих, детей, стариков. Умирают все одинаково, без разбора. Где там Бог? Если он есть, то либо не всемогущий, либо не добрый. Либо вообще не вмешивается, сидит где-то наверху, смотрит как мы режем друг друга. Какой смысл в таком Боге?

Малик кивнул, понимающе:

— Теодицея. Проблема зла. Классический вопрос. Если Бог всемогущ и благ, откуда зло? Богословы бьются над этим века, придумывают объяснения — свободная воля, испытание, непостижимость замысла. Но на войне эти объяснения звучат пусто, как издевательство.

— Ты тоже задаёшь себе этот вопрос?

— Постоянно, — алжирец погладил Коран, как живое существо. — Я вырос в Алжире, в семье религиозной. Пять молитв в день, пост в Рамадан, всё по Шариату. Отец был имамом, строгим, праведным. Учил меня что Аллах видит всё, судит всё, воздаст каждому. Я верил тогда, искренне. Потом попал в армию, воевал с исламистами. Они тоже верили, искренне, кричали «Аллах Акбар» и резали горла мирным. Я убивал их, тоже с именем Аллаха. Оба кричали одно и то же, оба считали себя правыми. Кто из нас прав? Кого Аллах поддерживает? Или он вообще не выбирает, смотрит как мы убиваем друг друга во имя его?

— И что решил?

Малик посмотрел на небо, на звёзды, молчал долго. Потом сказал тихо, почти шёпотом:

— Решил что Бога нет. Во всяком случае такого Бога, какого нам описывают. Нет всемогущего судьи, нет рая и ада, нет воздаяния. Есть только мы, люди, на маленькой планете, в огромной вселенной, пытающиеся выжить и придумывающие смыслы чтобы не сойти с ума от бессмысленности.

Шрам посмотрел на него удивлённо. Малик всегда казался верующим — молился пять раз в день, читал Коран, соблюдал правила. И вот оказывается…

— Но ты молишься, читаешь Коран, — сказал русский. — Зачем, если не веришь?

— Потому что это часть меня, — алжирец открыл книгу снова, провёл пальцем по строкам. — Я вырос с этим, это язык моего детства, моего отца, моего народа. Когда читаю Коран, слышу голос отца, вижу мечеть где молился ребёнком, чувствую связь с прошлым. Это не вера, это память, корни. Плюс ритм успокаивает, слова красивые, поэзия. Не обязательно верить чтобы ценить красоту текста.

— Понимаю, — Шрам кивнул. — У меня тоже есть воспоминания, связанные с религией. Дед водил в церковь иногда, на Пасху, на Рождество. Я не верил даже тогда, но атмосфера нравилась — свечи, пение, запах ладана. Спокойствие какое-то. Но потом всё оборвалось, я ушёл, вырезал прошлое. Теперь даже в церковь захожу редко, когда совсем тоскливо. Сижу в последнем ряду, смотрю на распятие, пытаюсь понять что чувствуют верующие. Не получается.

Малик усмехнулся:

— Мы оба потерянные. Без веры, без родины, без корней. Легионеры — армия призраков, людей которых нет. Мы умерли в прошлой жизни, родились в новой, но не живём по-настоящему. Просто существуем, выполняем приказы, убиваем, ждём когда убьют нас.

— Мрачно сказано.

— Но правдиво.

Молчали, курили, смотрели на звёзды. Город позади дымился, в лагере кто-то храпел, часовой окликнул кого-то, получил ответ. Жизнь текла, война продолжалась, мир вращался безразлично.

— А звёзды? — спросил Шрам. — Ты смотришь на них часто. Что видишь?

Алжирец откинул голову назад, смотрел в небо широко открытыми глазами:

— Вечность. Бесконечность. Равнодушие вселенной. Эти звёзды горели миллионы лет до нас, будут гореть миллионы лет после. Им плевать на наши войны, на наши боги, на наши жизни. Мы для них как бактерии на песчинке. И это… странно, но успокаивает. Когда понимаешь что ничего не важно в масштабах космоса, перестаёшь бояться. Смерть — это просто переход в небытие, возвращение в звёздную пыль из которой мы состоим. Не страшно, не больно, просто конец. Ты о чём-то подобном думаешь когда смотришь на небо?

Русский кивнул медленно:

— Да. Дед говорил мне то же самое, когда был жив. Ветеран войны, дошёл до Берлина, видел горы трупов, сам чудом выжил. Говорил: «Звёздам на нас плевать, мы для них как мухи». Тогда я не понимал, сейчас понимаю. Вся наша суета, вся наша важность, все смыслы которые придумываем — это иллюзия. На самом деле мы ничего не значим. Родились случайно, живём случайно, умрём случайно. И это либо ужасает, либо освобождает.

— Ты выбрал освобождение?

— Пытаюсь. Не всегда получается. Иногда всё-таки ужасает — особенно когда вижу товарища убитого, когда понимаю что завтра может быть я. Но потом смотрю на небо, вспоминаю деда, думаю что всё равно рано или поздно умрём все, так какая разница завтра или через пятьдесят лет? Результат один — небытие. И становится легче.

Малик повернулся к нему, посмотрел внимательно:

— Ты нигилист, Пьер. Чистый нигилист. Отрицаешь смысл, ценность, будущее. Живёшь только настоящим, делаешь что приказано, не спрашиваешь зачем. Это опасная философия. Может привести либо к святости, либо к безумию.

— А ты кто? — ответил Шрам. — Читаешь Коран не веря в Аллаха, носишь пистолет вместе со святой книгой, убиваешь единоверцев за деньги. Ты не лучше меня.

— Я? — алжирец засмеялся тихо, без радости. — Я прагматик, циник, наёмник. Не притворяюсь что у меня есть принципы. Просто выживаю, использую что помогает выжить. Коран помогает — читаю. Пистолет помогает — ношу. Легион платит — служу. Завтра предложат больше — может уйду. Нет привязанности ни к чему. Свободен, как песок в пустыне, гонимый ветром.

— Тогда мы похожи, — сказал русский. — Оба без веры, без корней, без иллюзий. Просто дрейфуем по жизни, пока не кончится.

— Да, — Малик кивнул, закрыл Коран, спрятал в карман. Взял пистолет, проверил затвор, вернул в кобуру. — Похожи. Поэтому и разговариваем сейчас, под звёздами, после боя. Потому что понимаем друг друга без слов. Легионеры-призраки, солдаты пустоты.

Встал, отряхнул песок с формы. Посмотрел на Шрама сверху вниз:

— Спасибо за разговор. Редко встретишь человека с кем можно говорить честно. Обычно все врут — себе, другим, Богу. Ты не врёшь. Это ценно.