— Иди. Но если засада — не геройствуй, отходи. Нам не нужны мёртвые герои, нужны живые солдаты.
Легионер не ответил. Просто развернулся, пошёл к периметру длинными шагами, не торопясь, но и не медля. Взял дополнительный магазин из ящика, сунул за пояс, холодный металл прижался к пояснице. Нож проверил не глядя — пальцы нащупали рукоять, потянули, лезвие вышло из ножен бесшумно, зашло обратно с мягким щелчком. На месте. Пошёл вдоль колючей проволоки, пригнувшись ниже линии парапетов, смотрел на дома впереди. Искал выход, слабое место в периметре. Проволока везде, три ряда, натянута туго, внизу противопехотные мины — французские, импровизированные. У южного угла был проход — старая калитка, заваренная металлическими полосами, но с дырой внизу, где кто-то выломал прутья. Французы использовали её для ночных патрулей, для разведки, для вылазок. Шрам подполз на локтях, протиснулся, цепляясь разгрузкой за острые края металла, оказался по ту сторону.
Тишина накрыла его как одеяло. Город был мёртвый, опустевший, выжженный страхом. Все попрятались в подвалах, в погребах, в тех домах где стены ещё держались. Те, кто не успел — лежали на улицах трупами, раздувшимися от жары, чёрными, с обтянутой кожей и оскаленными зубами. Мухи облепляли их толстым слоем, жужжали, поднимались тучами при приближении. Пьер шёл вдоль стен, автомат в руках, ствол опущен под сорок пять градусов, палец лежит вдоль спусковой скобы. Взгляд скользил по окнам, по дверям, по крышам, по теням в переулках. Окна зияли пустыми глазницами, стекла выбиты, шторы колыхались на ветру как саваны. Двери висели на одной петле или валялись на земле, разбитые, исполосованные автоматными очередями. На стенах следы от пуль — россыпи белых оспин на саманной глине. Кровь, много крови, потёки бурые и почти чёрные, высохшие на солнце. Лозунги на арабском и французском, нацарапанные углём или нарисованные краской: "Смерть неверным", "Селека победит", "Аллах акбар", "Убирайтесь из нашей страны". Мёртвый город, съеденный войной, превращённый в декорации ада.
Дом, откуда стреляли, был впереди, метрах в пятидесяти. Двухэтажный, саманные стены толстые, крыша плоская обнесённая невысоким парапетом, лестница с торца, открытая, каменная. Окна второго этажа смотрели прямо на аэропорт, прямой обзор, никаких помех. Идеальная позиция, выбранная человеком который понимал геометрию войны. Шрам подошёл с тыла, прижался спиной к горячей стене, прислушался. Замер, остановил дыхание, фильтровал звуки. Тишина. Потом шорох — кто-то двигался на втором этаже, осторожно, медленно. Ткань тёрлась о бетон, металл лязгнул тихо — затвор винтовки. Снайпер на позиции, работает.
Русский обошёл дом, нашёл лестницу. Узкая, каменная, ступени обвалились местами, открытая солнцу и взглядам. Опасная. Но другого пути не было. Начал подниматься, медленно, ставя ноги на края ступеней, там где камень крепче. Шаг, пауза, прислушаться. Шаг, пауза. Автомат прижат к груди, указательный палец скользнул со скобы на спуск, безымянный ощупал переводчик огня — на автомате. Дыхание через нос, медленное, беззвучное. Сердце билось спокойно, привычно, как на тренировке. Адреналин поднимался волнами, сладкий, липкий, обостряющий чувства. Зрение стало ярче, слух острее, время замедлилось.
Наверху была терраса, огороженная низкой стеной из тех же саманных блоков. Снайпер лежал у парапета, спиной к лестнице — первая ошибка, не прикрыл тылы. Чёрная одежда, галабия длинная, платок на голове повязан по-бедуински, лицо закрыто шемагом. Винтовка на сошках, раскладных, металлических. СВД, старая советская, но ухоженная — дерево приклада обмотано изолентой чёрной, оптика крупная на кронштейне, самодельный глушитель на стволе, труба толстая обмотанная тряпками. Рядом лежали гильзы — штук десять, может больше, латунные, отблескивающие на закате. Снайпер смотрел в прицел, медленно водил стволом слева направо, искал цель, высчитывал поправки, ждал момента.
Легионер шагнул на террасу. Бетон под тяжёлым берцем хрустнул тихо, песчинка скатилась, звук крошечный но достаточный. Снайпер услышал, инстинкт сработал раньше сознания. Дёрнулся всем телом, начал разворачиваться, правая рука рванула к поясу, где висел пистолет — старый ТТ в кожаной кобуре.
Пьер шагнул, быстро, экономно, два шага закрыли расстояние, прыжок короткий. Ударил ногой, берцем, каблуком, всем весом тела сверху вниз, прямо между лопаток, в место где позвоночник тоньше, где позвонки соединяются хрящами. Вся масса в удар — семьдесят восемь килограмм обрушились на спину как топор. Хруст — громкий, отчётливый, сухой, как ломается толстая сухая ветка. Позвоночник лопнул, диски разошлись, костные отломки пробили спинной мозг. Снайпер выдохнул, воздух вышел из лёгких с хрипом и свистом, тело обмякло мгновенно, упало ничком на бетон. Руки и ноги дёрнулись, судорожно, нервные импульсы бились в обрывках нейронов, потом замерли. Паралич полный. Хребет сломан, связь мозга с телом оборвана.
Шрам наступил на шею, придавил голову ботинком к горячему бетону, вдавил лицо в пыль. Снайпер хрипел, пытался дышать сквозь платок, не мог. Глаза открыты, смотрели в сторону, мутные, расширенные, испуганные. Понимал что умирает, чувствовал как жизнь вытекает, как лёгкие не слушаются, как темнота наползает с краёв зрения. Умирал медленно, задыхаясь, давясь собственной слюной и кровью. Легионер смотрел на него сверху вниз, без эмоций, без жалости, без злости. Просто ждал. Подождал минуту, длинную, тягучую, пока хрипы стихли, пока грудь перестала подниматься, пока глаза замутнились окончательно. Убрал ногу. Мёртв. Ещё один труп в городе полном трупов.
Обыскал тело быстро, профессионально. Пистолет — ТТ старый довоенный, затёртый до металла, но смазанный, рабочий. Патроны к СВД — сорок штук, в двух брезентовых подсумках китайского производства. Бинокль армейский советский, тяжёлый, в потёртом чехле. Рация японская, маленькая, выключенная, батарея села. Фляга с водой, почти пустая. Деньги — местные франки, пачка грязных купюр, бесполезных. Карты нет, документов нет, ничего личного. Просто боевик. Один из тысяч, что воюют здесь за деньги, за веру, за месть, за что угодно. Лицо под платком молодое, лет двадцать пять, борода редкая, шрамы на щеках — ритуальные, племенные. Местный, значит. Но стрелял хорошо, слишком хорошо для пастуха. Может учился где-то, может воевал в другой стране. Не важно теперь.
Взял СВД, осмотрел внимательно. Винтовка тяжёлая, килограммов шесть с оптикой и патронами. Ствол чистый внутри, смазан, без раковин. Затвор работает плавно, мягко, без заеданий. Оптика — советский ПСО-1, старая ещё, с сеткой дальномерной и крестом прицела, но стёкла чистые, механизм подкручен, работает чётко. Глушитель самодельный — труба из нержавейки, набитая стекловатой и металлическими сетками, обмотанная тряпками для теплоизоляции. Работает или нет — проверить можно только стрельбой, но раз снайпер пользовался, значит эффект есть. Магазин полный, десять патронов длинных, тяжёлых, латунные гильзы блестят. Калибр 7.62x54R, винтовочный, пробивная пуля весом девять с половиной грамм, летит на километр с половиной, убивает насмерть на любой дистанции. Хорошее оружие. Не новое, времён афганской войны, может вьетнамской, но надёжное. Советы умели делать винтовки.
Русский сел у парапета, положил СВД на сошки, устроился удобно. Приклад в плечо, щека на гребень, глаз к окуляру. Посмотрел в прицел на аэропорт. Картинка чёткая, увеличение кратное. Видно всё как на ладони — палатки серые, грузовики в ряд, людей маленьких, снующих между укрытиями. Видно периметр, колючую проволоку в три ряда, мешки с песком, позиции пулемётов. Хорошая позиция, не зря снайпер выбрал её. Отсюда можно бить по любой точке аэропорта, видно всё, укрыться легко.
