И вот вчера у нас был полный зал «этожеребёнков». Весь спектакль они бесились, орали, швыряли на сцену попкорн, фантики от конфет и даже стакан с остатками колы полетел в нашу Бабу-Ягу, и прилетел бы, да я отбила. Дети пришли в восторг и бросили ещё один, пришлось и его отбивать. Ну вы что, круто же – стоит на сцене девушка и шпагой отбивает весь тот мусор, что они бросают, обделаться можно от крутости. И можете представить, как я была к финалу зла! Утешало только то, что это последний спектакль, и всё, я свобо-о-оден! Завтра получить деньги, на которые, кстати, уже планы – новый костюм заказать, я сама-то не швея ни разу, и досвидос.

И вот, выходим мы после спектакля в фойе, где ёлка стояла, и видим, что от той ёлки тоже рожки да ножки остались. Как ураган пронёсся – как только она вообще стоять осталась, бедная. Игрушки разбитые валяются, мишуру в клочья порвали, гирлянда не работает. Я так офигела, что прямо с ходу и спросила:

– Это что за кабздец? У вас так всегда в финале?

Можно было и не спрашивать, потому что я слышала обрывки разговоров, как все билеты разлетелись, и даже два дополнительных спектакля давали, потому что не было отбою от желающих прийти. Ну вот, пришли, называется. Если это новогодняя ёлка, то я Чебурашка, не меньше.

Мой партнёр Лёха тут же и слинял, надо было ему куда-то бежать. А я почему так же не сделала, до сих пор не понимаю. Театральную компанию я так толком и не узнала, потому что в общих репетициях мы почти не участвовали, только пару раз, когда наш номер встраивали в спектакль. И зачем я пошла со всеми этими тётеньками и девушками в гримёрку – ну, сначала чтоб снять костюм, а потом уже и еда-питьё, конфетки-бараночки. У меня-то, кроме жвачки, ничего в карманах не было, и я честно предложила поделиться, но на меня замахали руками – мол, не парься, всё сейчас найдём. И не поверите, нашли – и выпить, и закусить, и быстро накрыли на одном из столов. У банки оливок оторвалось колечко, за которое её открывать, пришлось достать из рюкзака нож и открыть ножом. На меня удивлённо смотрели, а я пояснила, что не дура по нашим закоулкам без ножа и без баллончика ходить.

И вот когда мы разлили по первой, всё и случилось. Дверь открылась и вошёл нет, не режиссёр, как все мы сначала подумали, и не кассир – сказать, что деньги будут сегодня, а не завтра. А какой-то левый мужик в костюме Деда Мороза.

Это сейчас я вспоминаю и понимаю, что и костюм был не театральный вовсе, куда там театру такой шёлк на шубу и такую опушку на шапку! И снежинки на той шубе будто настоящие. И навершие посоха так и искрило – чтоб сделать такой посох из диода, говна и палки, нужно сильно заморочиться, плавали, знаем. И холодом от него понесло будь здоров, мне даже сначала показалось, что окно на улицу какой-то дурак открыл, а на улице, между прочим, честные минус двадцать пять.

И вот этот зверь лесной, чудо морское, как откроет рот, да как скажет-скажет!

– Вы что наделали, охальники?

Мы вылупились на него, потому что не врубились вот совсем. Кто охальники? Мы охальники? Ну ты, дед, и загнул!

Я прям не удержалась даже и спросила:

– Дед, ты чего, с дуба рухнул? Мы-то тут причём?

Можно подумать, мы этих детей вместе с родителями где-то на улице нашли и в зал силком притащили, вот они и взбесились.

– Я, устав от трудов праведных, хотел отдохнуть, а что увидел?! В храме искусства детей дурному учат, плохое поведение одобряют!

Три раза одобряют, конечно. Ты, дед, прости, но тут было без вариантов, только пережить, как стихийное бедствие. Ураган неуправляем.

Мои невольные коллеги принялись всё это деду на пальцах объяснять – и что не виноватые они, дети сами пришли, такие, какие есть, и что режиссёр заставил, и что Машка, актриса на главной роли, его любовница, потому и выпендривается, и ещё что-то, но только деду, как я понимаю, всё это было по боку. Глянул он на нас свирепо, стукнул своим посохом по полу со всей дури, и сказал:

– Что ж, теперь вы узнаете, каково это – в этих сказках жить! Вы поймёте, как это важно, чтобы в сказке всё случилось правильно, как в волшебных книгах тысячи лет назад записано! И помяните моё слово: коли и в этот раз сказки испортите, так глыбами ледяными и останетесь!

От посоха полетели в разные стороны снежинки, здоровенные, сверкающие, и одна такая снежинка плюхнулась прямо на меня. Я ощутила, что замерзаю – вот как на остановке в нашу сторону стоять зимним вечером, только там постепенно, а тут раз, и готово. И когда я поняла, что всё, больше не могу, сознание-то и отключилось.

И включилось обратно вот теперь.

И стою я такая, посреди роскошно разубранной комнаты, глазами хлопаю, а вокруг меня куча народу копошится. Туфельки с бантами, чулочки вышитые, платье пышное на огромном кринолине, волосы в кудряшки завили и ленточками украсили. Трусы только забыли надеть, да какие ж тут трусы, в сказках же про трусы не рассказывают?

Ну что ж, значит, нужно разбираться, что и к чему. Потому что мне домой надо, мне нельзя в сказку, у меня мама, папка, клуб и экзамен по термеху.

Меня привели в здоровенный зал – ну точно, как в музее каком. У нас в городе таких больших и нет, наверное. А тут – паркет блестящий и скользкий, шторищи на окнах в складочку, люстры хрустальные с подвесками на солнце переливаются, везде позолота, на потолке картина – ну вот зачем она там, кому её там вообще смотреть, эту картину?

На стенах тоже картины. На них боёвочка, прямо загляденье, я бы рассмотрела поподробнее – во что там люди одеты и чем сражаются. Но сначала нужно рассмотреть кое-что другое. Точнее – кое-кого.

Зала была заполнена людьми, разодетыми ещё почище меня. У меня так, платье пышное, кудряшки да цветочки, а у этих – и шитьё золотое, и драгоценности сверкают, и все на моё лицо да платье уставились.

А мы с вредной тёткой шли-шли, и примерно в середине зала остановились.

– Принцесса Элиза! Госпожа гофмейстерина Матильда Мариборгская! – объявил распорядитель торжества, тощий человек в чёрном.

– Кланяйтесь, ваше высочество, – злобно прошипела гофмейстерина Матильда.

Сама она не очень-то изящно склонилась, отклячив пышный зад и взмахнув всеми своими огромными юбками. На репетициях спектакля за такой косячный поклон актёры могли и поджопник от помощника режиссёра получить, я сама видела.

Я дерзко улыбнулась ей и сделала балетный реверанс – с рукой в сторону, глубоким плие, не отрывая пяток от пола – чтобы на собственной юбке не поскользнуться, на таком паркете это как нефиг делать. А потом ещё и в другую сторону. И не стала подниматься из плие, сижу, такая, на пол гляжу – пусть меня поднимают, кто там должен это делать.

Вы не подумайте, я всё это знаю чисто потому, что в клубе к игре готовилась в прошлом году. Правда, не по этой дурацкой сказке, а по «Трём мушкетёрам», но там тоже был король, и мы все его приветствовали. А балетные поклоны на артфехе выучила и на танцах, танцы-то у нас в клубе тоже есть.

– Дочь моя, поднимитесь и подойдите, – услышала я мужской голос.

Поднялась, юбку хвать осторожненько, чтоб и на подол не наступить, и посередь залы не завалиться, и пошла себе вперёд. И гляжу – ага, сидят, двое. Мужичок постарше папки, папке сорок лет осенью было, а этому – полтинник, наверное. Но одет – прямо ух. Надо запомнить хорошенько, потом домой вернусь – всем расскажу. Хотя, конечно, это сказка, это образцом брать можно, но только если не историчка.

Так вот, король, его величество, значит. Весь в синем с золотом, столько вышивки, что камзол должен колом стоять. И стоит, наверное, потому что – почему он так прямо сидит, будто тот кол проглотил? Корона здоровенная и тяжёлая, такая лёгкой быть не может. Но по виду – то ещё величество, вид у него какой-то несерьёзный. Такое ощущение, что крикнешь на него посильнее, а он убежит и спрячется.

А рядом с ним, значит, королева. Она мне мать? Или не мать? Почему-то смотрит так злобно, что понятно – эту просто так не испугаешь. И платье у неё очень даже ничего, фиолетовое, тоже с золотом. И корона ничуть не меньше, чем у короля, а то и побольше. С огромными камнями. А такие вообще бывают, или только стекло? Или в сказке всё бывает?