Рядом с ней стоял Герман — только не тот, которого Лида знала. Этот был словно выжжен временем: глубокие морщины, шрам через всё лицо, серые глаза, будто выцветшие. И руки — с синими прожилками вен, но присмотревшись можно было понять, что это вовсе не вены, а тончайшие трубки в каких пульсирует синяя жидкость.

Они оба были в странных костюмах — гибких, тёмных, будто сотканных из углеродных нитей. По поверхности пробегали слабые синие пульсации, словно ткань дышала.

Молодой Герман невольно сделал шаг назад:

— Это… что за фокус?..

Старший Герман поднял руку — медленно, умиротворяюще.

— Если бы это был фокус, мальчик… — его голос был хриплым, но в нём чувствовалась невероятная усталость. — Я бы предпочёл, чтобы он закончился двадцать лет назад.

Лида — молодая — ощутила, как у неё холодеют пальцы глядя на себя старую.

Старшая Лида смотрела прямо на неё — как на дочь, как на зеркало, в котором увидела прошлое, давно потерянное.

— Мы — это вы, — сказала она. — Только прожившие настолько длинный цикл… что вы пока представить не можете.

Молодые переглянулись.

— Какой ещё цикл? — спросила Лида. — Вы откуда вообще пришли?

Пространство позади старших слегка сверкнуло — как будто за их спинами открылся вход в другой мир. Мгновенный, но достаточно яркий, чтобы понять: там — совсем иное небо, совсем иная реальность.

Старший Герман выдохнул:

— Мы родом из того, что называем верхним уровнем реальности. Там, где хронополе не просто изучают… там им пользуются. Наш мир — результат сотен слоёв, наложенных друг на друга и он всего лишь один из миллиарда копий отражений вашего мира. Мы не бегаем по времени — мы переплываем его.

Старшая Лида добавила:

— Но за это есть цена.

Мы стареем не в годах — мы стареем циклами.

Старшие говорили, а их слова оживали в воображении молодых:

— Представьте себе города, — говорил старший Герман, — стоящие сразу в трёх эпохах. Улицы, которые утром ведут в 2301 год, а вечером — в 1924, потому что хронополе движется, как прилив. Там есть районы, где время течёт быстрее, и районы, где оно застыло. Дома, где можно прожить год за час… и подземелья, где ты можешь застрять на десятилетия в трёх минутах. Мы живём в мире, где будущее видит нас раньше, чем мы его.

Старшая Лида продолжила:

— Наши технологии — это не магия. Это… биосшивка. Мы используем наноструктуры, которые встроены в нервы. Они позволяют удерживать разум целым, когда реальность вокруг рвётся.

Но это нас изнашивает. Мы раз за разом плывём против течения …и с каждым циклом остаётся всё меньше сил.

— Но зачем вы здесь? — спросил молодой Герман, пытаясь говорить спокойно, хотя голос дрожал.

Старший Герман улыбнулся криво, как человек, который давно разучился смеяться по-настоящему.

— Чтобы закончить то, что начали вы.

Он посмотрел на самого себя — молодого, ещё живого, упрямого.

— Ты — вариант один. Я — вариант сорок два. До нас было сорок один цикл, где вы умирали. Или город умирал. Или время ломалось. Впрочем молодая копия Лиды в курсе, она то как раз проходила все эти стадии, когда раз за разом восстанавливала себя и окружающий мир, но ей не приходилось проходить через что прошли мы…

Тишина была густой, как вода.

Молодая Лида шепнула:

— И что вы хотите от нас?

Старшая Лида протянула руку и едва не коснулась её лица — как будто боялась разрушить что-то хрупкое.

— Мы хотим, чтобы вы не повторили наш путь. Чтобы кто-то наконец выжил. Чтобы мир не разрушился. Чтобы это всё… — она обвела рукой вокруг себя, где всё ещё слышно было глухое эхо монструозных существ, — …не стало бессмысленным.

Старший Герман поднял маленький металлический цилиндр — и молодые увидели внутри нечто напоминающее вращающийся фрагмент пространства, свернувшийся в капсулу.

— Это ключ. И проклятие.

Вы его активировали. Неосознанно. Мы — сделали это намеренно когда-то… и потеряли всё, что имели.

Он посмотрел на молодого Германа почти с жалостью:

— Ты думаешь, случайно оказался в пятьдесят втором году? Нет. Это была только первая трещина. Сейчас рвётся всё полотно времени из-за экспериментов какие проводились в том времени, той части Земли. И нам нужно, чтобы вы закрыли то, что мы уже не в силах закрыть.

Старшая Лида добавила:

— Если вы нас сейчас не примете всерьёз — дальше будет слишком поздно.

Твари снаружи — только начало.

Молодой Герман снова взглянул на разлом позади старших. Там, где пространство мерцало, — как будто горелка держала воздух в расплавленном состоянии.

— Это… ваш мир? — выдавил он.

Старший Герман тихо усмехнулся:

— Нет. Наш мир… в нескольких шагах отсюда. Но вы его увидите.

Он щёлкнул пальцами по цилиндру. Разлом, словно живой, дрогнул — и расширился. И на мгновение молодой Герман увидел нечто вроде панорамы:

Горизонт, на котором сразу несколько солнц стояли в разных точках небосвода.

Дороги, идущие под углом друг к другу, будто пространство было нарисовано на листе, который пытались согнуть многими руками. Башни, светящиеся изнутри, растущие прямо в воздухе, как деревья на ускоренной съёмке.

И фигуры, похожие на людей… но их движения были слишком быстрыми, слишком резкими, как будто они жили в ином темпе времени.

Старшая Лида заметила, как молодой Герман оцепенел:

— Это только поверхность. То, что можно показать без риска.

Наш настоящий мир… он не красивый.

Он — перегруженный.

Молодая Лида нахмурилась:

— Перегруженный чем?

— Временем, — ответила старшая. — Намешанными эпохами. Несовместимыми слоями. Каждый раз, когда кто-то где-то проводит эксперименты вроде тех, что делали ваши учёные в пятьдесят втором…

мир получает удар. И этот удар отдаётся на всех нас.

Старший Герман продолжил:

— Ваши учёные думали, что открывают окно. На деле они пробили стену вот, что важно понять…

Он медленно наклонился к молодому себе — так близко, что тот увидел сетку микроскопических трещин под его кожей.

— Время не любит дыр. Оно пытается затянуть их, как рваную ткань. Но каждая попытка стянуть — разрывает что-нибудь ещё.

Старшая Лида добавила:

— И если это продолжится… слои реальности просто сложатся друг на друга.

Произойдёт каскадная просадка.

Тот мир перестанет быть тем, каким вы его знаете. Будет только шум. Только фрагменты.

— Как города в проекциях, что мы видели? — спросил молодой Герман.

— Да, — ответила она. — Только хуже.

Там, где вы стояли — была лишь тень, слепок, инерция чьей-то погибшей памяти.

Но когда произойдёт просадка — тенью станет всё. И люди…

Люди станут чем-то вроде движущихся воспоминаний.

Не живыми, но и не мёртвыми.

Молодая Лида побледнела:

— Вы хотите сказать, что наш мир — только начало разрушения?

Старший Герман кивнул:

— Ваш — один из первых уровней, где всё пошло не так.

Если его не стабилизировать…волна дойдёт до всех остальных. Включая наш.

Молодой Герман всматривался в старших — и спросил то, что давно висело в воздухе:

— А вы… вы как оказались вместе?

Вы что — были парой?

Старшая Лида и старший Герман переглянулись и впервые в их взглядах мелькнула тёплая искра.

— Нет, — сказал старший Герман. — Поначалу мы были врагами.

— И инструментами, — уточнила старшая Лида, опустив взгляд.

— Меня использовали “верхние”. Я была связующим звеном. Могла стабилизировать участки разрывов — ценой собственных нейронов. Каждый раз, когда я “сшивала” пространство, часть меня оставалась в том слое.

Старший Герман добавил:

— А я… я был погонщиком. Охотником на тех, кто пытался сбежать из слоёв. Мне вживили первые модели нанотрубок, чтобы я мог выдерживать переходы между эпохами.

Но это разрушило моё тело.

— А потом мы встретились, — сказала старшая Лида.

— И поняли, что оба — расходный материал, — усмехнулся старший Герман.