“Она не просила. Гессен сам сказал. Витта об этом не просила”, — эти мысли ураганом вертелись в моей голове.

Витта замерла. Мои пальцы сжали край скатерти — белые от напряжения. Я чувствовала, как кровь отхлынула от лица, как сердце перестало биться, как воздух в лёгких превратился в лёд.

— Да, — улыбнулась Витта, кивнув бабушке. — Я просто очень переживала, что… ее муж что-нибудь придумает… Ну… Попытается похитить ее…

Бабушка кивнула, удовлетворенная ответом. Я выдохнула и взяла вилку в руку. Теплая рука сестры все еще держала меня за руку, словно пытаясь поддержать.

И тут я поняла, что Витта умеет лгать. Лгать с невинным лицом, глядя прямо в глаза. Я вспомнила, как она сказала в карете: «Я сказала бабушке, что платье будет готово в полдень! Чтобы погулять с сестрой!».

Это было не злорадное чувство: «А! Ты тоже не святая!», нет! Ни в коем случае! Это было маленькое открытие, которое меня поразило. Нет, я не осуждала ее. Я просто была удивлена. Удивлена тому, как она мастерски это делает, не меняясь в лице, как убедительно звучит ее ложь…

«И когда она научилась?» — пронеслось в голове, а я вспоминала те два года, что мы пробыли вместе до моего замужества. Она никогда не лгала. Всегда говорила правду.

Завтрак закончился, а я Витта потянула меня к себе в комнату.

— Ну, рассказывай! — прошептала она, глядя на меня жадными глазами. — Что вчера было?

И я рассказала ей все с того момента, как я переступила порог гостиной. Витта перебивала, а ее глаза горели мстительным огоньком: «Неужели? Наконец-то эту старую сплетницу кто-то поставил на место! Так ей и надо!». Я видела восторг в глазах Витты, улыбку, слышала ее хохот, когда я описывала многократные попытки к бегству леди Флинниган и как они пресекались генералом.

— О, это было невероятно! — шумно вздохнула Витта, словно втягивая в себя воздух победы. — Я готова слушать об этом бесконечно!

Потом я стала рассказывать о муже, и лицо Витты стало встревоженным. Она слушала внимательно, пока я говорила о том, как он ползал в ногах у бабушки.

Только сейчас я поймала себя на мысли, что смотрю ей в глаза. Так, словно ничего не произошло. Наверное, воодушевление рассказом так подействовало на меня, что я забыла о том, что было дальше.

— Я рада, что Гессен решил покараулить на балконе, — вздохнула Витта. — Но в следующий раз пусти его в комнату. На улице зима! Он может замерзнуть!

— Да, — возразила я, краснея. — Но это неприлично! Чужой жених сидит в моей комнате…

— Плевать на приличия! — твердо произнесла Витта, глядя мне в глаза. — Всю жизнь бабушка твердила: «Приличия, приличия!». И что? Кому помогли эти приличия? Никому! Приличия еще никого не сделали счастливым! Тем более, что этот мерзавец вполне может подкупить слуг и открыть дверь в твою комнату!

Она промолчала, задумчиво глядя на мои руки.

— Жаль, папы нет, чтобы защитить нас, — вздохнула Витта, а ее голос вдруг стал грустным. — Он бы никогда не дал нас в обиду. Он бы никогда бы не позволил этому негодяю так с тобой обращаться. Он бы приехал и забрал тебя. И даже бы ударил его! А может даже и убил бы!

Я никогда не знала «папу». Его знала настоящая Вилена. Но то, что я слышала о нем, вызывало щемящую грусть о человеке на портрете, который был настоящим мужчиной, отцом, защитником. Мне было так обидно, что он прожил так досадно мало.

— Если бы был жив папа, мы бы никогда не жили с бабушкой, — вздохнула Витта. — У нас были бы игрушки, а не куклы, которые нам давали поиграть на один час в день, потому как безмерные игры и увеселения приводят к развращению души. Все было бы по-другому.

— Наверное, — эхом ответила я, поджимая губы.

— Я столько раз вспоминала те времена, — вздохнула Витта. — И мечтала, что однажды придет тот, кто сможет защитить. Когда ты уехала, мне стало совсем тяжко.

Я смотрела на ее хрупкие плечики, понимая, что хочу ее обнять. Две маленькие девочки с портрета в ее комнате смотрели на нас с грустью в глазах. Все время, что мы жили с Виттой под одной крышей, мы защищали друг друга. Я защищала ее от бабушки. От ее бесконечных придирок, наказаний и нападок. Она пыталась выгородить меня, подставляя себя под удар.

У меня по щеке покатилась слеза. Словно ил, только-только осевший в луже, снова поднялся из глубин души, растворяясь в чистой воде.

— Теперь нас есть кому защитить, — прошептала Витта, шмыгнув носом. — У нас есть Гессен. Нас больше никто не обидит. Никогда… И я так счастлива от этой мысли… Ты себе не представляешь! Честно сказать, я сначала его побаивалась немного… Особенно, когда он приказал вылечить птичку, я поняла, что он не страшный…

— Птичку? — спросила я.

— Я тебе писала в письме, — вздохнула сестра. — Но, видимо, ты его не получила.

И она рассказала мне, как нашла во время бала птичку с перебитым крылом, как генерал оказался единственным, кто позвал слуг и магов, чтобы те починили крыло. А потом он подошел к бабушке и долго с ней разговаривал. После этого последовало предложение.

— Интересно, — вздохнула Витта, глядя в окно, за которым валил снег. — Как себя чувствует сейчас эта птичка? Счастлива ли она? Или уже забыла?

— Не знаю, — вздохнула я, тоже глядя в окно. — Но мне кажется, она благодарна. А что это хоть за птичка была?

— Она не представилась! — вздохнула Витта. — Но она была почти белой. У нее на крылышках были такие серенькие перышки и красная точка на груди. Я сначала подумала, что это — кровь…

Я понимала. Это была моя обязанность, как старшей сестры, первой вышедшей замуж, вытащить Витту из дома бабушки. Но тащить ее в дом, где что ни вечер, то пьянка и разврат, было кощунственным.

Я вспомнила, как в самом начале брака, когда судьба создала иллюзию, что все хорошо, я часто думала об этом. Но потом поняла, что тащить ее в этот ад нельзя. Самой бы выбраться!

— Мисс, — раздался стук.

На пороге стоял Хорас. Безупречный. Холодный. Как будто вырезан из льда, а не рождён женщиной.

Лицо Витты мгновенно изменилось — не в страхе, нет. В нём вспыхнула привычная, почти автоматическая маска: покорность поверх бунта.

— Вы нужны для украшения зала, — произнес дворецкий, глядя на нас холодным взглядом. — Нужно утвердить украшения. Господин генерал хочет знать ваше мнение.

Я снова бросила взгляд на лицо Витты, потом на дворецкого. И тут я заметила, как он сжимает левую руку в кулак так, что даже белая перчатка натянулась, что вот-вот лопнет.

— Вас требуют для украшения зала, — произнёс он, не глядя на меня. — Нужно утвердить декорации. Господин генерал желает услышать ваше мнение.

Моё сердце замерло. Господин генерал.

Я снова бросила взгляд на Витту, потом — на дворецкого. И в этот миг заметила: его левая рука сжата в кулак так, что белая перчатка натянулась до предела — будто кожа вот-вот лопнет, обнажив кость. Уголки губ сестры на мгновенье приподнялись в едва заметной улыбке, словно она не могла ее сдержать.

Мы молча вышли в коридор.

Зал уже пах снегом и магией. Голубой и серебро сплелись в единый сон — хрупкий, ледяной, безмолвный. Как будто Снежная Королева лично выбрала каждую деталь. В вазах — розы, окрашенные заклинанием: лепестки — нежно-голубые, края — окутаны мерцающей серебряной пылью. Служанки смеялись, завязывая банты на бокалах, скалывая их серебряными брошками в форме снежинок.

Красиво. Невыносимо красиво.

Но это был не мой мир. Это был мир Витты — светлый, чистый, целый. А у меня… У меня был только пепел и поцелуй, который я не имела права помнить.

— Что скажете? — спросил Хорас, и в этот миг я увидела его.

Генерала.

Он стоял у камина, плечи широкие, как стена, которую невозможно обойти. Мундир — алый, как кровь на снегу. Взгляд — прикован к сестре.

Но я чувствовала, как его внимание тянется ко мне. Как невидимая нить — леска, обмотанная вокруг сердца, натягивается, сжимая сердце до крови и заставляя дышать чаще.