С надрывом. С хриплым всхлипом. С ощущением, что душа покидает тело, потому что больше не может жить внутри него — тела, которое предало сестру одним дыханием. Одним поцелуем. Одним желанием.

Я просто хотела жить по правде… Я хотела быть честной… Перед ней.

Но если я скажу правду, то за правду придётся заплатить.

И платить буду не я.

А она. Моя светлая, добрая, невинная Витта заплатит за правду своей болью. Моя дорогая сестричка, которую я люблю так сильно, что готова отдать за нее жизнь. И если бы мне сказали умереть вместо нее, я бы сделала это не раздумывая.

— Прости, — прошептала я в пустоту, — я не имела права даже мечтать о нём.

То, что случилось, — это просто ошибка… Я не должна была так поступать. Не должна была… Он — твой. Только твой. И так будет… навсегда.

Даже если я сгорю заживо от этого «навсегда».

Я легла спать, как будто умирая.

Не просто «легла» — упала. Как солдат, выживший после боя, но уже не верящий, что мир ещё может быть тихим.

Платье, подаренное им, всё ещё лежало в коробке — нераспакованное, будто прикосновение к нему снова вызовет те же мурашки, тот же жар, что и прикосновение его губ.

Я велела себе: «Забудь. Забудь его взгляд. Забудь его руки. Забудь, как его палец касался твоего языка, как его голос шептал: “Ты моя”».

Но тело не слушалось. Оно помнило. Оно жаждало. И стыдилось своего желания. Теперь, когда я знала вкус его губ, мне стало еще хуже. Раньше я еще могла придумать себе отговорку, что мне что-то показалось в его взгляде, что я просто себе придумала его страсть, его желание, его жажду. Но сейчас нет. Я ощутила ее. Попробовала на вкус и… пропала.

Во сне он пришёл. Не как жених сестры. Как хозяин. Обнажённый, с расправленными крыльями, с чешуёй на шее и огнём в глазах. Он не говорил. Он просто снял с меня всё — платье, стыд, прошлую жизнь — и прижал к себе, будто я — его дыхание, без которого он задохнётся.

Я проснулась с криком, сжимая простыни, с горячими щеками и пульсацией между бёдер.

И сразу же — стыд. Такой глубокий, что хотелось провалиться сквозь пол и никогда не возвращаться.

Я лежала, считая секунды, которые отмеряли старые часы. И пыталась понять, как теперь жить дальше. Да, сон немного стёр воспоминание. Казалось, что всё, что вчера происходило в здесь, в комнате, было лишь сном. И что этот поцелуй мне тоже приснился. От этой мысли мне стало чуточку легче.

Служанки вошли без стука — уже не как тогда, когда я пришла в лохмотьях, а с почтением, почти с трепетом.

Они несли тёплую воду, шёлковую рубашку, корсет и — да — то самое зелёное платье, скромное, без кружев, без блёсток. То, что говорит миру: «Я не претендую. Я — тень».

Я молчала, пока меня одевали. Мои пальцы дрожали, когда служанка застёгивала пуговицы. Сердце — тоже дрожало. Не от страха перед мужем. Не от бабушки. А от одного только мысли: «Как я посмотрю в глаза Витте после того, что случилось?»

Она — свет.

Я — пепел.

А вчера ночью я целовалась с её будущим мужем, как будто он был моим.

Как будто весь мир рухнул, и мы остались вдвоём среди руин.

— Вас ждут за завтраком, в столовой, — послышался голос Присциллы. Я кивнула, чувствуя, как меня мутит от одной мысли, что сейчас мне придётся это сделать. Посмотреть ей в глаза.

О, как же счастливы такие, как мой муж! Как же счастливы люди, у которых нет ни капли совести! Они могут смотреть в глаза после предательства, улыбаться, пряча за спиной нож или шаря рукой в чужом кармане, вытаскивая оттуда всё, что загребут. Они могут хохотать над твоей шуткой, заверять в вечной дружбе, но стоит тебе только уйти, тут же облить тебя помоями.

Я вышла в коридор. Шаги — тихие, будто я не имею права на шум. Сердце колотилось громче, чем часы на стене.

В столовой уже пахло свежим хлебом и кофе. Казалось, этот уютный запах всегда пробуждал во мне желание жить, но не сейчас.

Бабушка сидела во главе стола — прямая, как штык, с чашкой чая в руке. Однажды мы с Виттой считали, сколько кружек чая бабушка может выпить за день. И сбились на сорок восьмой.

Это воспоминание чуть-чуть согрело мне душу, словно на мгновенье я снова оказалась в тех временах, когда меня ещё не выдали замуж и когда я не встретила его.

Рядом с бабушкой на месте почётного гостя восседал Гессен.

В алом мундире, с орденами, с теми же чёрными волосами, с теми же серыми глазами, которые вчера смотрели на меня так, словно я — весь его мир. Он поднял на меня глаза, я почувствовала дрожь. Он не мог скрыть то, что прячется в глубине души. Его глаза выдавали его и губили меня.

И Витта — чуть впереди, сияющая, как солнце после метели. Она ела пирожное маленькой ложечкой, мечтательно листая каталог.

Когда я вошла, Витта подняла голову и улыбнулась. Не вежливой улыбкой светской гадюки, не скучной улыбкой: «А, привет, это всего лишь ты!», а искренней, настоящей улыбкой, которая проникала лучом света в любую душу.

— Велли! — прошептала она, и в её голосе — только радость. — Ты пришла! Как ты себя чувствуешь после вчерашнего? Прости, я уснула… Ты же мне расскажешь, что вчера было!

«Вчера. Было», — пронеслось в голове, я лишь кивнула, понимая, что Витта жаждет подробностей моей встречи с мужем, которого она ненавидела всей душой.

Я попыталась улыбнуться в ответ.

Растянула губы. Сжала челюсти — чтобы не дрожали. Но внутри всё трещало.

— Конечно, расскажу, — прошептала я, усаживаясь на своё место.

Дворецкий галантно отодвинул стул, а я присела, поднимая руки, чтобы служанка расстелила у меня на коленях салфетку.

Бабушка кивнула мне — вежливо, холодно. Словно приглашение на этот семейный ужин было для меня милостью.

Но её взгляд…

Он скользнул по мне, как штык по горлу.

И тут я присмотрелась и заметила: она выглядела иначе. Сегодня — не старая салфетка в скучном домашнем платье, а леди. Самая дорогая брошь на воротнике — та, что она надевает только на балы. Причёска — аккуратная, с завитками, не просто пучок. И… губы подкрашены. Не ярко. Едва. Но сам факт!

Если честно, то такой бабушку я видела крайне редко. А без повода — вообще никогда.

Что-то мне подсказывало, что она пыталась впечатлить.

Но кого? Генерала?

Было бы забавно.

Они говорили о помолвке. О гостях. О цветах. О том, как Витта наденет бриллианты, полученные от него в подарок. О том, что бабушка лично проверит каждое блюдо — «чтобы ни одна муха не испортила впечатление». Всё должно было быть идеально.

Я ела.

Механически. Каждый кусок просто попадал в рот, потом пережевывался и глотался. Я не чувствовала вкуса, не наслаждалась ароматом. Я просто уставилась в тарелку, лишь бы не поднимать глаз на сестру.

— Ты плохо ешь, — тихо сказала Витта, наклонившись ко мне. — Тебе нехорошо?

Я посмотрела на неё.

В её глазах — забота. Не подозрение. Не страх. Просто: «Ты моя сестра. Я волнуюсь».

— Всё в порядке, — выдавила я, улыбаясь. — Просто… немного тяжело… Да…

Витта кивнула, но не отвела взгляд.

— Я понимаю, — шепнула она, склонившись ко мне. — Ничего страшного. Я же сказала, что мы защитим тебя? Значит, защитим. Ты не вернешься к этому мерзавцу. Больше никогда. Обещаю…

А потом протянула руку — и сжала мою под столом.

Тёплая. Доверчивая. И в этом прикосновении я почти расплакалась. Потому что я её предала. Поступком. Мыслью. Желанием. Поцелуем.

И в этот момент бабушка заговорила.

Голос её был ровный. Спокойный. Почти ласковый.

— Кстати, Витта…

Она сделала паузу. Помешала ложечкой чай, звякнула ею о край кружки и отложила на салфетку.

— Правда ли, что ты попросила господина генерала вчера ночью подежурить ночью у твоей сестры?

Вилка выскользнула из моих пальцев.

Звон по фарфору — как выстрел.

Тишина обрушилась на стол, как гробовая плита, придавив все мои мысли, чувства, надежды.