– Я бы поехала, – сказала она, потому что еще не знала, ехать или не ехать, но надо было что-то сказать, и она рассудила, что сделает правильный выбор с вероятностью пятьдесят на пятьдесят.

– Зачет, – сказала Вэнди. – Мы это устроим. Может, передвинем книжный ланч в Атланте. Эти пригласили вас только на прошлой неделе. Будут знать.

Атланта? Вот уж куда ее точно не тянуло. Атланта расположена слишком близко к Афинам, где когда-то прошел целый год ее жизни. Не то чтобы она сейчас напоминала ту студентку – ни внешне, ни по имени. Но все же. Штат Джорджия в целом не привлекал ее, при прочих равных.

– Или можно просто отказать Атланте, – услышала она свой голос.

Подумав немного, Вэнди сказала:

– Это мы можем.

– Я так волнуюсь, – сказала Анна.

На самом деле она ничего такого не чувствовала, но знала, что люди обычно говорят, что волнуются, имея в виду самые разные вещи. Спасибо, что пригласили меня. Или: Как вы? Или: Я впервые столкнулась с этим продуктом/сервисом. Ничего из этого она также не имела в виду, но позже, когда разговор завершился и она еще несколько раз спокойно перечитала свое интервью в «Нью-Йорк Таймс», а потом открыла файл от публицистов «Макмиллана» и воочию убедилась, каким протяженным и насыщенным стал ее дебютный книжный тур, она отметила, что действительно взволнована. В некоторой степени, во всяком случае.

Первым мероприятием стал Бруклинский книжный фестиваль, где ее усадили на помост для романистов-дебютантов вместе с грубоватым трансгендером, голландской девушкой, причесанной под мальчика в стиле я-сегодня-хулиган, и – кто бы мог подумать? – парнем из Дома творчества, тем самым, чей элегически скрипучий фермерский дом на просторах Айовы непроизвольно подтолкнул ее к написанию романа. Он, казалось, не узнал ее, и она не стала возобновлять их знакомство.

Ведущая, сотрудница известного литературного журнала, представила всех четверых с принципиальной беспристрастностью: по одной хвалебной цитате из свежей рецензии, по два предложения об их жизни и краткое пояснение того, почему тот или иной свежеиспеченный роман являет собой Важный Новый Голос. Анна сидела с прямой спиной, держа перед собой книгу, наконец-то обретшую твердую физическую форму, словно посредницу между ней и остальными в этой комнате. «Вот чего я достигла», – казалось, заявляла она всей этой публике, рассевшейся возле помоста. Или, как она подозревала, в случае остальных романистов: «Вот кто я».

Про свой роман она бы такого никогда не сказала, это она понимала. Она успела много кем побывать до того, как освоила эту новую, писательскую ипостась. Она была жертвой и хищницей, студенткой и работягой, авантюристкой и женщиной, пытающейся жить своей жизнью, и все это, как всегда, означало, что она сумела выжить, а значит, она ни о чем не жалела. Теперь же она стала кем-то еще: романисткой-дебютанткой.

Дебютантка.

В этом слове было что-то от Позолоченного века[13].

Романистка.

А в этом – что-то техническое. Машинистка управляется с машинами. Эквилибристка управляется с собственным телом. Романистка управляется с романами, этими странными зверушками, которых ты подчиняешь своей воле. Типичная романистка представлялась ей в борцовском трико, открывающем худосочную фигуру с тонкими руками, которыми она прижимает извивающийся роман к грязному ковру, чтобы всем было видно, кто кого одолел.

Ты. В моей. Власти.

То, что объект, находящийся перед ней, был создан ею, ни у кого не вызывало сомнений – ни у нее, ни у кого-либо еще, как она смела надеяться. В отличие от ее покойного мужа, она не видела необходимости брать у кого-то и присваивать хотя бы малейшую часть своего «Послесловия» – ни слов, ни идей, ни каких-либо элементов, больших или малых. Даже к оформлению обложки она приложила руку, поучаствовав вместе с Вэнди и Матильдой в обсуждении того, какой лучше выбрать сорт белой розы, насколько увядшей она должна быть и в каком ракурсе ее расположить, а также – насколько насыщенным будет лавандовый фон: потемнее (такой атмосферный!) или посветлее (не слишком романтичный?). Она скромно попросила уменьшить размер ее имени и настояла, чтобы название – «Послесловие» – увеличили.

И вот, пожалуйста: ее слова, множество слов, собранных под обложкой того самого лавандового оттенка, с отчетливым бутоном розы (выбор пал в итоге на сорт «Вайт О'Хара»), строго фронтально, приветствующей каждую потенциальную читательницу туманным признанием того, что она уже пережила свою пору расцвета: возможно, миновала пара дней, как ее принесли с похорон или из больницы, где умер человек, которому кто-то не поленился прислать цветы. Так что пусть теперь стоит – не выбрасывать же?

Обложка получилась прекрасной. Безоговорочно прекрасной.

Анна оглядела остальные книги в руках у своих коллег, мельком отметив, что ее больше волнует, насколько лучше смотрится та или иная обложка, чем то, насколько лучше может быть то, что скрыто под ней. «Интересно, почему?» – подумалось ей. Была ли она действительно так уверена в своих новообретенных способностях составлять предложения, выстраивать повествование, придумывать персонажей и в итоге класть на лопатки извивающийся роман?

По всей вероятности.

Ведущая для начала обратилась к голландской девушке, попросив ее рассказать, как изменилось отношение к ней на родине после выхода ее романа. Писателя из Айовы она спросила, как повлияла на его работу знаменитая магистерская программа литературного мастерства. Писателю-трансгендеру она задала щадящий вопрос о возможных провокациях, с которыми приходится сталкиваться автору нетрадиционных историй, и все остальные участливо повернулись к нему. А затем ведущая обратилась к Анне.

– У вашего романа очень необычный путь, и книга получает очень необычные отклики. Вы могли бы рассказать для тех, кто, может быть, незнаком с вашей личной историей, как роман появился на свет?

Она улыбнулась, преодолевая раздражение. Любому было ясно, что она здесь не единственная, у кого есть «личная история» вдобавок к самой книге, но, похоже, именно она была обязана поделиться ею со всеми этими незнакомцами. Анна поборола искушение сказать, что ее роман появился на свет обычным способом: начавшись с первого предложения и закончившись последним. Это была проверка. Просто очень глупая проверка.

– Спасибо, Дженнифер, – сказала она. – Могу только сказать, это такая невероятная честь – попасть на Бруклинский книжный фестиваль. Я была здесь с мужем несколько лет назад, когда он рассказывал об одной из своих книг.

Одной из. Как будто кому-то было неясно, о какой именно. «Бруклин» вряд ли снизошел бы до него в связи с первыми двумя, а к тому времени, как вышла четвертая, он уже был мертв.

– Мы оба считали, что это такой писательский пантеон. Я хочу поздравить всех сидящих рядом со мной с их первыми книгами. Все мы знаем – вероятно, и многие из аудитории тоже, – насколько трудно написать роман и насколько трудно добиться его публикации. Я знаю, что нам, писателям, свойственна особая самокритичность, но надеюсь, мы можем ненадолго отдаться чувству гордости просто за то, что оказались здесь.

Она испытала облегчение оттого, что ей теперь не пришлось хлопать.

– В общем, в моем случае, – сказала она, когда стихли аплодисменты, – как отметила Дженнифер, этот путь был необычным. Я сама не испытывала желания писать. Или лучше, наверно, сказать, я никогда не думала, что могу это. Я была читательницей, а потом вышла замуж за писателя, и возможно, тогда для меня впервые приоткрылся занавес. Раньше я всегда довольствовалась книгой как таковой, объектом, который просто есть. Я никогда не задумывалась, кто написал ее, или откуда автор брал материал. Мне просто либо нравился роман, либо не нравился, и я переходила к следующему, надеясь, что мне, как читательнице, повезет.