– Окей, – сказала Анна. – Я слушаю.

– Я почти десять лет освещаю для «Таймс» работу издательств и знаю, что со стороны все может выглядеть эдаким клубом джентльменов из романа Эдит Уортон. Но это все же бизнес, основанный на деловых расчетах. Если ваш агент взяла этот роман на продажу, значит, она посчитала, что он достаточно хорош, чтобы им заниматься. И если ваш издатель купила его, она тоже так считает. Вот и все. Возможно, они окажутся правы, возможно – нет, хотя в вашем случае я почти уверена, что они не ошиблись. Но как бы там ни было, вы можете не сомневаться, что к вам не проявляют, я не знаю… какой-то вдовьей снисходительности. Бизнес не делают, совершая красивые поступки. Бизнес делают, издавая книги, в которых читатели найдут что-то для себя.

Анна опустила взгляд в свою чашку. И подумала о бутылочке «Кло Пегас», которая стояла у нее дома в холодильнике, и о том, насколько вкуснее оно теперь покажется.

– Поэтому, какие бы опасения ни входили в вашу первую десятку, этот пункт можете вычеркнуть. Это вовсе не какой-то добрый жест в память о Джейке.

Услышав имя мужа из уст постороннего человека, к чему ей надо было бы давно привыкнуть, она испытала неизменное раздражение.

– Что ж… приятно слышать. Ценю.

– Давайте же поговорим о вас, Анна. Я хочу услышать все что можно о вашем писательском процессе.

Анна с трудом удержалась, чтобы не закатить глаза, но, по крайней мере, этот вопрос она ожидала. И подготовилась к нему. Она одарила Рене решительной улыбкой и выдала тщательно составленный пастиш писательских будней: сосновые благовония (в память о детстве у Тихого океана на северо-западе), кружка чая «Констант Коммент» (любимого с первого курса Вашингтонского университета) и неизменное кресло – любимое рабочее кресло Джейка – возле стола у окна в ее квартире в Гринвич-Виллидж, за которым ее покойный муж написал свой последний роман. (За которым, могла бы добавить она, он последний раз в жизни ел суп, но посчитала такую подробность излишней.)

– Это поможет продать несколько книг! – воскликнула Вэнди.

Они вели трехсторонний телефонный разговор – автор, агент и издатель – во вторник утром в октябре. Сегодня ее роман выходил в свет, и Анну уже вызвали в вестибюль забрать у швейцара роскошный букет белых роз. Выудив конверт, она прочитала: «От гордых издателей „Макмиллана“».

Вэнди, разумеется, имела в виду очерк в «Нью-Йорк Таймс», электронное издание которой было у всех на экранах компьютеров. В бумажной газете очерк должен был появиться в пятницу, но, конечно, все, кто были подписаны на «Таймс», другими словами, все, кто что-то значили для Вэнди и Матильды, могли читать его уже сейчас. И вероятно, именно этим и занимались.

– У меня на уме несколько писательниц, которые сейчас скрежещут зубами, – сказала Матильда.

– Ой, ну что вы, – сказала Анна.

С высокой долей вероятности у всех трех на уме были те же самые писательницы.

– Дорогая, она сравнивает тебя с Кейт Шопен! – воскликнула Матильда. – В смысле… с самой Кейт Шопен! Изумительно!

– Признайте, Анна, – сказала Вэнди, – вы – настоящее открытие. И надеюсь, мне не нужно напоминать, что дело не в вашей биографии. Или не только в ней. Скажем лучше так: все сомнения рассеются, как только люди прочтут первую страницу книги. Я поражаюсь, как долго вы держали вашу свечу под кроватью.

«Под кроватью Джейка», – мысленно добавила Анна. Она догадывалась, о чем они думают и о чем подумают вскоре многие: гениальную писательницу подавлял муж-писатель, внушивший ей, что ей нечего поведать миру и своего голоса у нее тоже нет.

– Похоже, эта писательница тебя полюбила, – сказала Матильда.

«Рене – уж точно», – признала про себя Анна. Писательский профиль, который она составила, был достаточно сдержанным, что приличествовало статусу вдовы, однако передавал восторженное отношение, как бы поднимая вуаль Анны, чтобы помазать ее литературным эквивалентом елея. Ее взгляд скользил по прилагательным, выхватывая их, любуясь ими – смелая, поразительная, ошеломляющая, обжигающая, непоколебимая, – и в особенности по тому, которое затмило бы все прочие в глазах ее покойного мужа: литературная.

«Литературная». Анна слушала с ухмылкой восторженный щебет Вэнди и Матильды. Они вдвоем выпустили массу книг, но случались и такие, которые Вэнди отказывалась брать, или Матильда – предлагать, как и авторы, которые уходили к другим издателям, несмотря на все усилия Вэнди удержать их. Эти двое давно исполняли дружеский и профессиональный дуэт, но, когда звезды сходились, получалось своего рода единогласное ликование, которому они, очевидно, сейчас и предавались.

– Вы понимаете, насколько это небывалый случай? – сказала Вэнди. – В наши дни уже никто не удостаивается профиля в «Таймс». А если кто и удостаивается, то только те авторы, которые уже занимают первые строчки, и газета их просто продвигает дальше. Как ту женщину пару лет назад. Из Тик-Тока.

– Или того паренька, которого я отклонила. Помнишь того паренька?

И они пустились в очередную прогулку по полю общей профессиональной истории.

Анна, слушая вполуха, вернулась к началу профиля и снова перечитала его, стараясь не забегать вперед.

Мы встречаемся с Анной Уильямс-Боннер в одном из кафе Западного Челси. Она опускает взгляд на свой кофе, словно задаваясь вполне логичным вопросом: как так вышло, что ее первый роман «Послесловие» вихрем ворвался в сознание читателей?

Это кафе, как и многие другие, похоже, забито писателями, в основном романистами, строчащими что-то на ноутбуках. Многие из них не один год оттачивали свое мастерство в магистерских программах и публиковали рассказы в престижных литературных журналах. Однако Уильямс-Боннер в свои зрелые годы – совершенный новичок в писательстве, нигде и никогда не издававшийся (за исключением, как она сказала журналистке, одного стихотворения, которое было опубликовано в школьном литературном журнале по настоянию ее приемной матери). Тем не менее «Послесловие», судя по ажиотажу в издательских кругах, вскоре станет одним из самых читаемых и значимых романов этого года, если не нескольких последних лет.

Кажется, никто в кафе не узнает в этой изящной женщине с длинными седыми волосами вдову Джейкоба Финч-Боннера, на редкость одаренного писателя – его второй роман, «Сорока», стал международным бестселлером, экранизацию которого возглавил Стивен Спилберг, – неожиданно покончившего с собой всего за несколько месяцев до выхода в свет его последнего романа «Промах». Но с чего бы кому-то ее узнавать? Уильямс-Боннер не стремилась к личному признанию ни до, ни после смерти своего мужа. В прошлом году она добросовестно провела несколько месяцев в книжном туре, представляя читателям «Промах» Боннера, что он, разумеется, сделал бы сам, если был бы жив, но боˆльшую часть времени она проводила в своей нью-йоркской квартире, обжитой когда-то вдвоем с мужем. Дело в том, что она была занята собственным литературным творчеством.

– Поверьте, я и сама немало удивлена, – признается Уильямс-Боннер журналистке.

В прошлом продюсер на радио в Сиэтле (с мужем они познакомились, когда он пришел на передачу, которую она продюсировала), Уильямс-Боннер утверждает, что никогда не стремилась к писательству и никогда не посещала писательских курсов при Университете Вашингтона, где она изучала связи с общественностью.

– Конечно, у меня были любимые авторы. Джейн Остин и Шарлотта Бронте, Маргарет Этвуд, Тони Моррисон. И живя в Сиэтле, я всегда с удовольствием читала Марию Семпл и Нэнси Перл. Но мне просто не приходило в голову, что я тоже могла бы написать роман. Между нами с Джейком ни разу не заходил разговор о том, что я тоже способна на это.

Сразу после сказанного она как будто спохватывается, бросая взгляд на журналистку, сидящую напротив, словно спрашивая, не будет ли это воспринято как упрек в адрес ее покойного мужа.