Все началось больше чем за десять лет до смерти доктора Келли. Когда Саддам Хусейн, правитель Ирака, вторгся в Кувейт в 1990 году, его остановила международная коалиция, и Организация Объединенных Наций направила инспекторов для наблюдения за его программой вооружения. Дэвид Келли, британский специалист по биологическому оружию, был в числе этих инспекторов. За семь лет, с момента окончания первой войны в Персидском заливе и по 1998 год, он посетил Ирак тридцать семь раз.
В 1998 году Хусейн перестал пускать инспекторов. Последовали годы напряженных отношений, когда весь мир пытался настаивать на необходимости тщательной проверки иракского оружия, которой Ираку по большей части удавалось избежать. Мир черпал информацию о создаваемом в Ираке оружии благодаря разведке. Дэвид Келли продолжил работу на британское правительство — он и дальше изучал и анализировал получаемую из Ирака информацию. Кроме того, он отвечал за неофициальные контакты с прессой.
Предполагаемые связи Ирака с террористами, убившими огромное количество людей 11 сентября 2001 года, вероятно, способствовали тому, что в начале нового века было принято решение о вторжении.
Главной же заявленной целью было остановить предполагаемую программу вооружения Хусейна. На этот раз военные действия не получили международной поддержки — более того, против войны начались международные протесты.
В марте 2003 года США при поддержке нескольких союзников, включая Великобританию, но без одобрения ООН, вторглись в Ирак. Тридцатого апреля вторжение, но не сам военный конфликт было завершено. Хусейн потерял контроль над страной, и началась оккупация Ирака, спорная с социальной, политической и военной точек зрения.
Британское правительство продолжало настаивать на том, что вторжение было необходимо. Свои доводы они четко изложили в досье, представленном в сентябре предыдущего года, за шесть месяцев до начала наступления. В предисловии к нему Тони Блэр написал:
«В последние месяцы я все больше встревожен поступающими из Ирака доказательствами того, что, несмотря на санкции, несмотря на его подорванные в прошлом возможности, несмотря на четкие запреты резолюций Совета безопасности ООН, несмотря на все его отрицания, Саддам Хусейн продолжает разрабатывать оружие массового уничтожения, которое позволит ему нанести сокрушительный удар по региону и мировой стабильности… Подготовленная им военная инфраструктура позволяет приводить часть ОМУ[43] в боеготовность всего за сорок пять минут после получения соответствующего приказа».
22 мая 2003 года, когда военный конфликт в Ираке все еще доминировал в новостных заголовках, доктор Дэвид Келли согласился дать неофициальные комментарии журналисту «Би-би-си» Эндрю Гиллигану. После этого, 29 мая, Гиллиган дал интервью в эфире популярной программы «Сегодня» на «Радио 4», сказав следующие слова по поводу сентябрьского досье и, в частности, предположения о том, что Хусейн может развернуть оружие массового уничтожения всего за сорок пять минут:
«Теперь это утверждение вышло мистеру Блэру боком — если бы оружие массового уничтожения действительно располагалось в зоне столь быстрого доступа, его наверняка бы уже обнаружили. Конечно, это могла быть искренняя ошибка, только вот мне сообщили, что государство было в курсе сомнительного характера этого заявления, причем еще до войны, еще до того, как они написали об этом в своем досье.
Мне удалось поговорить с британским чиновником, который принимал участие в подготовке досье, и он сообщил, что еще за неделю до его публикации черновик досье практически полностью состоял из уже известной широкой общественности информации. Он сказал: „В течение недели, предшествовавшей публикации, его переписали, чтобы сделать интереснее. Ярким примером было заявление, будто оружие массового уничтожения готово к применению в течение сорока пяти минут. В оригинальном черновике этой информации не было. Мы были против того, чтобы ее включали в досье, поскольку она не была достоверной. Бо́льшая часть сведений из досье была подтверждена разными источниками, но у этой информации источник был только один, и мы полагали, что он ошибался“.
Еще этот чиновник сказал, что досье было переделано в интересах британского правительства, и добавил: „Большинство людей из разведки были недовольны этим досье, так как оно не отражало их объективной точки зрения“».
Эта история поставила под сомнение правомерность войны и добросовестность правительства. Она получила широкую огласку и вызывала сильные трения между правительством и «Би-би-си». Все это доставляло все более острый дискомфорт Дэвиду Келли, потому что все указывало на то, что он как-то причастен к разглашению информации. Пока не стало ясно, что именно он предоставил ее прессе.
Что же на самом деле он сказал Эндрю Гиллигану? Возможно, больше, чем собирался. Вероятно, меньше, чем рассчитывал Гиллиган. Этого мы никогда не узнаем. Даже судебное разбирательство Хаттона не смогло установить настоящей правды, хоть в ходе него Гиллиган и подвергался открытой критике. В результате этой рассказанной «Би-би-си» истории Дэвид Келли оказался под невероятным давлением, невыносимым для него. Его работодатели решили, не позаботившись об этом предупредить, позволить прессе узнать, что именно он стал источником этой информации. Вне всякого сомнения, он воспринял этот поступок как предательство с их стороны. После стольких лет добросовестной службы он получил публичный выговор, который воспринял как личное унижение. Ему было велено предстать перед двумя парламентскими комитетами. В первом его допрашивали, как ему показалось, слишком грубо и агрессивно. К его ужасу, все заседание транслировалось по телевизору. Это было настоящей пыткой. Один из членов комитета даже спросил: «Почему вы сочли своим долгом согласиться с просьбой явиться, с которой к вам обратились с явной целью бросить вас на растерзание не только средствам массовой информации, но и этому комитету?»
Этот крайне замкнутый трудоголик оказался в центре общественного внимания, полагая при этом, что ему грозит увольнение, а дело всей его жизни обесценено.
В ходе судебного разбирательства Хаттона обоснованность его переживаний не раз подвергалась сомнениям. Тем не менее именно эти переживания и привели его к самоубийству.
После изнурительной пытки перед двумя парламентскими комитетами Дэвид Келли вернулся домой. На следующее утро, в день смерти, он, как обычно, пошел в свой кабинет (по большей части он работал из дома), как вспоминала его жена в ходе судебного разбирательства Хаттона.
«В.: Семнадцатого июля был четверг. Во сколько вы в тот день встали?
О.: Примерно в полдевятого. Обычно я встаю раньше.
В.: Каким он вам показался?
О.: Уставшим, расстроенным, но не подавленным. Понятия не имею. С тех пор как это все началось, он никогда не казался мне подавленным, но был очень уставшим и очень расстроенным».
Теперь мы знаем, что в то утро он получил электронное письмо с рядом парламентских запросов. Они были сделаны членом парламента Бернардом Дженкином в адрес министра обороны — по сути, он призывал провести расследование контактов между Дэвидом Келли и Эндрю Гиллиганом, а также принять против Дэвида дисциплинарные меры. Должно быть, доктор Келли понимал, что от этой проблемы ему просто так не отделаться, и ситуация действительно накалялась.
Он спокойно выпил кофе с женой и вернулся в свой кабинет. Ответил на электронные письма различных коллег со словами поддержки, подтвердив, что ему приходится нелегко, а также написав, как сильно ему хочется вернуться в Ирак и продолжить там работу. Он просидел за своим столом недолго. Рассказывает Дженнис Келли:
«О.: Несколько минут погодя он уединился в гостиной, не говоря ни слова, что было для него весьма необычно.
В.: Когда он уединился в гостиной?
О.: Думаю, около половины первого… Он просто сидел и выглядел очень уставшим. К этому времени у меня ужасно разболелась голова, и мне стало дурно. На самом деле мне уже не раз становилось физически плохо, потому что он выглядел совершенно отчаявшимся.
В.: Он пообедал?
О.: Да, пообедал. Я настояла — он не хотел, но все-таки немного поел. Я сделала сэндвичи, и он выпил стакан воды. Мы сели за стол друг напротив друга. Я попыталась завести разговор. Мне было паршиво, как и ему. Он казался растерянным и понурым.
В.: Как бы вы его описали в этот момент?
О.: Ох, мне показалось, что он ужасно огорчен. Очень-очень сильно — он ушел в себя. Казалось, он замкнулся в себе, но тогда я понятия не имела, что он может сделать после этого, абсолютно ни малейшего понятия.
В.: Вы много говорили за обедом?
О.: Нет-нет. Он едва мог связать два слова. Он был не в состоянии говорить.
В.: Вы сказали, кажется, что эти дни вам нездоровилось?
О.: Это так.
В.: И что вы сделали?
О.: Я пошла прилечь после обеда, я часто так делала из-за своего артрита. Я спросила: „Какие планы?“ — он ответил: „Пойду, наверное, прогуляюсь“.
В.: Как думаете, во сколько вы поднялись наверх? Можете вспомнить?
О.: Я бы сказала, что в полвторого, может, без четверти два.
В.: А где в это время был он?
О.: Ушел к себе в кабинет. Потом, вскоре после того, как я прилегла, он зашел и спросил, в порядке ли я. Я сказала, что в порядке. Потом он пошел надеть джинсы. Днем по дому он обычно ходил в спортивном костюме или штанах. Так что он пошел переодеваться и обуваться. Потом, как я подумала, он вышел из дома.
В.: Потому что он собирался на прогулку?
О.: Да. Он собирался на свою обычную прогулку. У него была больная спина, так он с ней и справлялся.
В.: Так он и правда сразу пошел на прогулку?
О.: Ну вскоре зазвонил телефон, и я думала, что он ушел… Потом я услышала, как Дэвид тихо разговаривает по телефону.
В.: Где он находился в этот момент?
О.: У себя в кабинете.
В.: Вы помните, во сколько это было?
О.: Около трех вроде бы.
В.: Так доктор Келли все-таки пошел гулять?
О.: В три двадцать его уже точно не было.
В.: Получается, что между тремя ноль-ноль и тремя двадцатью он ушел гулять?
О.: Получается так».
