Было уже холодно. Люди, закутанные в старые фуфайки, платки и шали, медленно стягивались к зданию местной больницы. Здесь должно было состояться собрание. В лицах читалась тревога, смешанная с усталостью. Время было тяжёлое, и каждый день приносил новые испытания.

Особенно выделялась старушка в длинной чёрной юбке и выцветшем платке, плотно обмотанном вокруг головы. В её руках дрожала трость, а взгляд был устремлён в землю. Казалось, что она несла на своих плечах всю тяжесть пережитого горя. Ещё одна женщина, молодая совсем, с заплаканными глазами, крепко держала за руку маленькую девочку в стареньком пальтишке. Ребёнок испуганно жался к матери, чувствуя царящее вокруг напряжение.

Все они, такие разные, но объединённые общей бедой, шли к больнице. Собрание обещало быть непростым. В воздухе витала неопределённость, страх перед будущим и надежда на то, что вместе они смогут найти выход из этой непростой ситуации. Ветер продолжал шелестеть опавшими листьями, словно отсчитывая последние спокойные минуты перед началом собрания. Никто толком не знал, по какому поводу собрание. Многие, думая, что будет эвакуация, взяли с собой какие-то необходимые вещи.

Прошла всего неделя, но складывалось впечатление, что посёлок превращался в лагерь-поселение, пока ещё со свободным перемещением. Возле больницы стояли вооружённые люди в чёрном, из местных жителей, которые свысока смотрели на своих соседей. Иванкин, казалось, расцвёл. В глазах горел зловещий огонёк власти. Ещё недавно конюх, теперь он командовал людьми с автоматами, определял, кому жить, а кому нет.

Собравшихся провожали в просторный зал. Белые стены больничного коридора, обычно гулкие от шагов медперсонала и тихих стонов пациентов, сегодня казались неестественно тихими. Запах хлорки, въевшийся в каждый уголок, казался более резким, контрастируя с нервозностью, витавшей в воздухе. Помещение, скорее функциональное, чем уютное, едва вмещало всех собравшихся. Окна были плотно зашторены, отрезая от внешнего мира и усиливая ощущение замкнутого пространства.

В зале возвышался длинный, полированный стол из тёмного дерева. Его поверхность, обычно заваленная бумагами и медицинскими отчётами, сегодня была на удивление пуста. Тихий шёпот, перемежающийся кашлем и вздохами, создавал нервный фон, предвещавший нечто важное и, возможно, неприятное. За столом сидел Кадинский, бросая взгляд на людей, как будто пересчитывая их.

– Граждане, тишина! – громко выкрикнул Кадинский. – Сегодня мы собрались, чтобы выслушать выступление Андрея Петровича Отбойникова.

Откуда-то из толпы появился Отбойников, подошёл к столу и стал держать речь:

– Товарищи! Двадцать четыре года мы жили в тени, в страхе перед советской властью. Двадцать четыре года нас кормили обещаниями светлого будущего, а подсовывали горькую пилюлю несвободы. Двадцать четыре года мы терпели унижения, притеснения и молчали, стиснув зубы, в надежде на то, что однажды настанет и наш час. И вот, этот час пробил!

– Я знаю, многие из вас помнят те времена, когда за одно неосторожное слово можно было лишиться всего. Когда стукачество и доносительство стали нормой жизни. Когда родные люди боялись друг друга. Но теперь всё это в прошлом! Теперь мы свободны! Свободны говорить, что думаем, свободно выбирать свой путь, свободно строить своё будущее.

– Не будем же оглядываться назад, на прошлое, полное горечи и разочарований. Давайте забудем о советской власти как о страшном сне. Давайте смотреть вперёд, с надеждой и верой в светлое будущее! Давайте строить новую жизнь, где царит справедливость, свобода и процветание для всех!

В зале повисла звенящая и давящая тишина. Казалось, даже воздух перестал циркулировать, застыв в ожидании неведомого. Лица, секунду назад оживлённые спором, теперь напоминали серые маски, обращённые к Отбойникову. Ни звука, ни вздоха – будто все разом разучились дышать. Напряжение достигло такой концентрации, что, казалось, вот-вот лопнет, подобно перетянутой струне.

Даже завсегдатаи, обычно не отличающиеся скромностью в выражениях, прикусили языки. Кто-то робко опустил взгляд, кто-то судорожно сглотнул. В глазах читалось смешение страха, удивления и, пожалуй, даже какого-то детского любопытства. Что же будет дальше? Какое слово последует за этим зловещим молчанием?

Несколько мгновений, тянувшихся словно вечность, каждый был предоставлен сам себе. Тишина говорила громче любых слов, намекая на нечто грандиозное и, возможно, опасное. Казалось, зал превратился в безмолвный театр, где все зрители одновременно стали актёрами, замершими в ожидании решающей реплики.

В толпе стояла Тамара Тихоновна. Её голос, обычно мягкий и участливый, сейчас зазвенел. Казалось, сама земля под её ногами дрожит от праведного гнева.

– Предатель! – выплюнула она, прожигая Отбойникова взглядом. –Продажная шкура! Готов родную землю под немецкий сапог отдать! Кто-то хотел её остановить, пытаясь разрядить обстановку, но Тамара Тихоновна была неумолима.

– Что ж это такое, товарищи, – обращалась она к пришедшим людям. – Что ж это делается! – кричала она.

Из толпы раздался громкий мужской голос:

– Собака продажная! Хватайте его, товарищи!

Внезапно появился Иванкин со своими головорезами, вооружёнными до зубов. Он медлить не стал, поднял трофейный немецкий автомат, который забрал у отступающих красноармейцев и выстрелил очередью. Толпа замолчала. Иванкин медленно обвёл всех взглядом, словно сканируя каждого, выискивая зачинщиков. Не отрывая взгляда, скомандовал своим людям:

– Забрать её, – указав на Тамару Тихоновну. Кадинский ехидно улыбался, словно хотел расправиться со всеми, кто ему не мил. Отбойников даже глазом не пошевелил. Он знал, что такая реакция людей возможна. Он понимал, что это собрание – знак устрашения беззащитных людей. Он взглянул на мужчину, который ранее назвал его собакой и спокойно сказал:

– Ну а вы, голубчик, чего стоите, – бросил взгляд на Иванкина, который лично повязал пожилого мужчину и вывел из помещения.

– С сегодняшнего дня, – продолжил выступления Отбойников. – Я возлагаю на себя обязанности старшины посёлка. Моим заместителем назначается Кадинский Константин Константинович. За безопасность отвечает Иванкин Николай Фёдорович. Желающие служить новой власти, и взять безопасность людей в свои руки, прошу приходить в здание бывшей администрации посёлка, где отныне будет располагаться штаб нашего Локотского округа.

– А то, что, заберёте или расстреляете, – кто-то выкрикнул из толпы.

– Несогласные могут покинуть посёлок и направится на те территории, где ещё господствует советская власть, – уверенным тоном, добавил Отбойников.

Отбойников выдержал паузу, наслаждаясь произведённым эффектом. В толпе перешёптывались, но никто не решался возразить. Лица людей были полны страха и непонимания.

– Что касается Тамары Тихоновны, – продолжил Отбойников, – то она оказала сопротивление новой власти и с ней будет проведена работа. Уверен, после беседы она поймёт свою ошибку.

Иванкин и его люди вывели Тамару Тихоновну из помещения. Женщина шла, гордо подняв голову, не произнося ни слова. В её глазах не было ни страха, ни мольбы – только презрение. За ней, словно тени, двигались вооружённые люди, готовые силой пресечь любую попытку сопротивления.

Отбойников окинул взглядом опустевшее пространство. У многих на глазах стояли слёзы. Мужчины хмурились, женщины украдкой крестились. Казалось, вот-вот разразится гроза.

– На этом собрание окончено, – завершил Отбойников, и, повернувшись, направился к выходу, сопровождаемый Кадинским и остатками отряда Иванкина. За спиной раздался тихий шёпот, который постепенно перерастал в гул. Люди приходили в себя, осознавая, что их жизнь изменилась навсегда.

Тамару Тихоновну отправили домой, словно опасную дичь. Она являлась довольно авторитетным человеком в посёлке и могла спутать все карты Отбойникову. Он это прекрасно понимал, но и казнить её нельзя, люди не поймут. Один из провожающих остался её охранять. Тамара Тихоновна, дождавшись ночи, тихо собрала необходимые вещи и покинула посёлок, пока новоявленный полицай дрых на её кровати, выпив предварительно, пол-литра самогона.