Тысяча девятьсот сорок первый год. Солнце, словно изнемогая под бременем грядущих бед, лениво сочилось сквозь дымку, выкрашивая поля в зловещие багровые оттенки. На самом краю посёлка, словно отгородившись от всеобщей тревоги, высилось здание техникума. Его директор, Андрей Петрович Отбойников, интеллигент с тихим голосом и пронзительным взглядом, казался оплотом невозмутимости. Но за этой маской покоя клубилась глухая обеспокоенность, смутное, зловещее предчувствие.

Местная жительница, Тамара Тихоновна, спешно приближалась к техникуму, точно бежала от наступающей беды. Робко вошла в кабинет, судорожно комкая в руках цветастый платок.

– Андрей Петрович, простите за беспокойство… Но я боюсь. Говорят, немцы уже у ворот. Что же с нами будет?

В глазах женщины плескался ужас, а во взгляде Отбойникова – что-то иное, сложное, змеиное. Словно предвкушение, отвратительное и манящее.

– Не стоит сеять панику, – голос его был обманчиво ровным. – Ещё не известно, что ждёт нас впереди. Может, и минует нас чаша сия. А если нет… – Он осёкся, словно прикидывая варианты, взвешивая слова.

– Сия… – Тамара Тихоновна криво усмехнулась. – Вы, Андрей Петрович, точно из царских времён вынырнули. Немцы, говорят, в десяти километрах, а вы будто воды в рот набрали. Люди-то не могут эвакуироваться. Ни лошадей, ни телег не осталось… А начальник администрации, и тот след простыл… Кто, если не вы, возьмёт ответственность за людей? Мужики-то все на фронте, кто в партизаны подался. Ну чего молчите, Андрей Петрович! – вскрикнула женщина, видя, что её собеседник погружен в свои думы.

Директор вздохнул, сочувственно.

– Увидим. Главное, соблюдать порядок. Не высовываться. Власть есть власть. Нужно уметь приспосабливаться.

Тамара Тихоновна побледнела.

– Вы их не боитесь?

Вместо ответа Андрей Петрович отвернулся к окну, и в сгущающемся полумраке кабинета Тамаре Тихоновне почудилось, что на его губах скользнула странная, едва уловимая улыбка.

– Понятно! – воскликнула она с отчаянием. – Пойду я, Андрей Петрович. Кто-то должен мужские обязанности выполнять, пока вы тут ждёте…

Сделав пару шагов, Тамара Тихоновна обернулась, словно её что-то остановило.

– А может, вы ждёте немцев? А-а-а, Андрей Петрович… Люди поговаривают, что вы у нас, как в ссылке… Образованный, весь из себя интеллигент… А что… К нам всех уголовников да антисоветчиков ссылают, будто во всём Союзе места не нашлось, – выпалила Тамара Тихоновна.

– Ступайте, голубушка, – прозвучал в ответ спокойный, даже вальяжный голос, но взгляд Отбойникова наполнился ненавистью. – Да… Кстати, Тамара Тихоновна, а сын ваш где? Говорят, в партизаны подался… Как думаете, новая власть пощадит вас, как мать партизана?

– А ты моего Тимофея не трожь! Он не штаны в кабинете просиживает, как некоторые, – взвилась Тамара Тихоновна и, хлопнув дверью, выскочила из кабинета директора.

Отбойников проводил её взглядом. Сухое лицо не выражало, ни грусти, ни сожаления. Высокий лоб, тронутый сединой, нависал над пронзительными, ледяными очами. Когда-то в юности, Андрей Петрович носил красноармейскую будёновку. За крамольные разговоры схлопотал срок, затем смирился и зажил тихой жизнью, получив распределение в Локоть. Но дух измены, предательства, всегда жил в его душе.

Звук моторов вермахта приближался, делая необходимость скрывать свои истинные намерения излишней. Одетый в идеально выглаженный костюм, он застыл в своём кабинете, ожидая наступления решающего момента. В кармане лежал безукоризненно составленный, полный лести документ, предназначенный для нового правителя. Отбойников предвкушал триумфальное прибытие немецких солдат, готовый склониться перед властью, которая, как ему казалось, несла долгожданную месть.

Сидя в своём кабинете, Отбойников окончательно принял решение подчиниться грядущей немецкой администрации. Это решение вынашивалось долго, преодолевая сомнения и страхи. Он видел неизбежность перемен. Закончив свои размышления, он направился домой через посёлок. У здания администрации собралась толпа, в основном женщины и пожилые люди. Они обсуждали планы эвакуации в более безопасные места. Отбойников, надев маску безразличия, прошёл мимо, игнорируя взгляды местных жителей. В их глазах читалось отчаяние, просьба о помощи, даже ненависть. Он избегал зрительного контакта. Но в его сознании уже формировалось другое будущее, где ему обещано особое положение. Его собственное будущее, окрашенное в чужие цвета.

Дом Отбойникова стоял на окраине посёлка, задней стороной к полю. Это не было сделано намеренно – просто дальше не было земли. Выкрашенный зелёной краской, местами облупившейся до серой древесины, он напоминал пожилого человека в поношенном пиджаке. Два окна устало смотрели на улицу, словно высматривали выпускников, давно покинувших родные края.

Мебель была прочной, но без изысков: стол, диван, книжный шкаф с книгами в советских переплётах. На стене висела выцветшая фотография: молодой Отбойников, улыбающийся, что он почти никогда не делал в последние годы. Дома ждала его жена, Мария, с которой он познакомился в Астрахани. Она знала всю его биографию и с первого дня знакомства являлась его соратницей.

Хозяин зашёл в дом.

– Ну, как там? – спросила Мария Павловна, заглядывая ему в глаза.

– Холодно становится, нынче зима будет крепкая. И тошно, – пробурчал Отбойников, проходя внутрь.

– Мария, достань бутылку самогона. И сала. Кусок, да побольше.

Мария Павлоана нахмурилась и спросила:

– Что-то случилось?

– Пойду я в гости схожу к Николашке, – сказал он, опускаясь на лавку.

– На кой он тебе сдался… Говорят, бегает он.

– Такие, как он, как раз и нужны сейчас, – сказал Отбойников и задумался.

– Ну-ка рассказывай, что задумал, – присев рядом, жена начала расспрос.

– Немцы вот-вот будут, говорят, совсем близко отсюда. Что ж мы с тобой делать будем… Вот и будем свою власть здесь устанавливать… Хватит с нас… Наигрались в коммунистов.

Мария Павловна молча открыла резной буфет. Скрип старых петель эхом отозвался в комнате. Достала поллитровку мутноватой жидкости и шмат сала, завёрнутый в холстину. Положила всё на стол, негромко сказала:

– Я тебя поддерживаю.

Отбойников задумался и спросил:

– От дочки-то никаких известий?

Мария Павловна молча изобразила грустное лицо, по которому было видно, что от дочери никаких новостей. Накануне войны дочь Отбойникова Настя уехала в Москву поступать в институт. Прошло более двух месяцев, получили лишь одну телеграмму, в которой она писала, что собирается домой. Она взяла мужа за руку и повторила:

– Делай как задумал.

Мария Павловна смотрела на мужа взглядом, в котором плескались не осколки льда, а целые айсберги тихой, неумолимой решимости. Лицо её красотой не блистало – скорее, поражало суровой статью. Впалые щёки лишь подчёркивали эту каменную выразительность, а жёсткая линия губ, вечно поджатых, хранила тайну. В глазах не было и тени страха – лишь холодный, почти стальной блеск. Шептались, что именно она, а не тщеславный Отбойников, являлась истинным рулевым их союза, проницательной и дальновидной. Она видела дальше мужа, дальше всех, и сейчас, глядя на него, словно сквозь толщу лет, уже рисовала в уме узор их будущего.

Отбойников направился к Николаю Иванкину – крестьянину по происхождению, работавшему на конном заводе конюхом. Конюх Иванкин, даже в самый жаркий полдень, носил картуз на затылке так, будто готовился к аудиенции у самого царя. Гонор из него пёр, как пар из самовара.

Когда весть о войне прокатилась по посёлку, картуз Иванкина съехал на глаза, закрывая лицо. Гонор словно сдуло, как ветром прошлогодний лист. Мужики один за другим, мрачные, коренастые, собирались у администрации, записываясь и отправляясь на войну. Иванкин же, чистил стойла, отводя глаза. Его никто не трогал. Все знали – Иванкин без лошадей, как рыба без воды. Да и кони были нужны фронту. Но когда всех лошадей забрали для нужд фронта, Николашка остался без работы. Он понимал, что мобилизация и его коснётся, уехал в лес к своему пожилому дядюшке отсидеться. Пару месяцев он прятался, а после, когда Красная Армия отступила, приехал в посёлок. Наступала осень, жёлтая и холодная. По деревне поползли слухи о потерях в Красной Армии. Однажды ночью к нему заглянул сосед, дядька Степан.