Мы выехали ранним утром, без лишнего шума. Повозки с вещами уже отправились в путь, а мы с Эдит ехали в карете Генри. Он задумчиво смотрел в окно, но я видела, насколько он напряжён. Тем не менее брат сохранял спокойствие, и я была признательна ему за эту стойкость.

В особняке нас встретили слуги. Они быстро и молча забрали багаж. Марс выпрыгнул из корзины и, нервно подёргивая хвостом, направился к лестнице. Леди Агата поочерёдно обняла нас, а Фелисити, не произнося ни слова, взяла Эдит за руку и повела её в комнату, расположенную рядом с моей. Старинный особняк был уютным и тёплым. Он словно хранил память о нашей семье. Каждый уголок напоминал о первом бале, когда мы с сестрой впервые вышли в свет. Запах яблочного пирога из кухни, скрип лестницы на втором этаже, старые картины в гостиной — всё это оживало в памяти. Но теперь дом стал не просто местом воспоминаний, а убежищем. Мои прежние тревоги казались ничтожными по сравнению с тем, что я чувствовала сейчас. Слишком много горя обрушилось на меня за короткий срок.

Впереди был ещё целый месяц до вступления в наследство. По закону завещание открывалось публично, при свидетелях и представителях суда. После этого — подача заявления, рассмотрение дела, выдача официального разрешения на управление имуществом. Всё это время наследство оставалось как бы в подвешенном состоянии: расходы шли, но решения принимать было нельзя.

Женщины редко управляли крупными владениями без опеки мужчины. Я знала, что если не назначу доверенное лицо, всё пойдёт в руки вре́менного управляющего от короны, а это могло обернуться потерей части доходов и хаосом в хозяйстве. Поэтому решение назначить Генри моим официальным представителем было не просто вынужденным, а стратегическим.

Я понимала, что передача формальной власти Генри — не умаляет меня как наследницу. Это была мера предосторожности, политический манёвр, который позволял мне сохранить контроль, оставаясь при этом в рамках приличий.

Мы оформили доверенность у нотариуса. Генри получил право действовать от моего имени, подписывать документы, распоряжаться средствами, вести переписку с арендаторами и представителями поставщиков. Всё это оформлялось в присутствии свидетелей и с печатью, подтверждающей подлинность.

В суде нам помогал Эван Грэхем. Он посоветовал опытного адвоката — мистера Холбриджа, который, казалось, знал все закоулки правовой системы. Холбридж лично составлял ходатайства, встречался с чиновниками и добивался того, чтобы процесс оформления прошёл как можно быстрее. Каждое письмо, каждый документ мы согласовывали втроём — я, Генри и он.

Я старалась держаться отстранённо, но всё же ощущала, что шаг за шагом меня втягивают в мир, в котором Николас был как рыба в воде, а я — лишь гостья. Бумаги, счета, налоги, инвентаризация имущества… Даже мебель в некоторых комнатах нужно было внести в опись для последующей оценки. Всё это было тяжёлым и сухим делом, в котором не оставалось места ни скорби, ни воспоминаниям.

Вечерами мы с Генри обсуждали предстоящие шаги. Он объяснял мне, какие налоги придётся оплатить, чтобы вступить в полноправное владение, и какие расходы следует сократить, пока дела не улягутся. Его холодная деловая хватка казалась мне спасением: там, где я видела хаос, он видел план.

Но в глубине души я понимала: всё это лишь внешний порядок. За ним всё ещё стояли вопросы, на которые никто не давал ответа. Кто убил Николаса? Почему именно теперь? И самое страшное — смогу ли я когда-нибудь снова чувствовать себя в безопасности в собственном доме?

Эдит в это время жила как в тени. Она не мешала, но и не радовалась ничему. Иногда я ловила её взгляд — долгий, задумчивый, как будто она хотела что-то сказать, но не находила слов. Она часто сидела у окна, наблюдая за происходящем во дворе, и едва ли не вздрагивала, когда кто-то из слуг проходил слишком близко.

***

Тот осенний вечер выдался тихим. В камине в столовой потрескивал огонь, отбрасывая тёплый свет на стол, сервированный к ужину. Мы уже начали трапезу, когда в дверях появился Эван Грэхем. Он, как всегда, вошёл без лишней помпы, но в его лице я сразу заметила усталость и сосредоточенность.

— Простите за вторжение, — сказал он, садясь рядом с Генри. — Дорога была длинной, но мне показалось, что откладывать разговор не стоит.

Мы переглянулись. Генри кивнул, подавая слуге знак поставить перед Грэхемом приборы.

— На днях я беседовал с герцогом, — начал Эван. — Он интересовался, как продвигается расследование по делу… — он замолчал, и в наступившей тишине отчётливо прозвучало потрескивание поленьев. — По делу убийства лорда Сеймура.

Я почувствовала, как сжались пальцы на столовом ноже. Генри медленно поставил бокал на скатерть.

— И что же? — спросил он.

Грэхем чуть наклонился вперёд.

— Я намекнул ему, — голос Грэхема был ровным, но в глазах мелькнула тень напряжения, — что в городе ходят упорные слухи. Будто бы Эштон причастен к смерти Сеймура. Более того, якобы есть свидетели, что он следил за ним… и за вами, — он посмотрел прямо на меня, — ещё задолго до трагедии.

Вилка дрогнула в моей руке, я положила её на край тарелки.

— Слухи, — тихо сказал Генри. — Они никогда не возникают на пустом месте.

— Он спросил, откуда у меня такие сведения, — продолжил Эван. — И ещё он сказал, что герцогиня лично видела письмо, отправленное Эштоном маркизе Роксбери. В нём он писал, что уезжает и не желает даже слышать имени графини Элдермур.

В столовой послышался тихий вздох. Эдит подняла голову от тарелки и посмотрела на Грэхема широко раскрытыми глазами.

— Герцог всё же предостерёг, что подобные догадки слишком серьёзны, чтобы ими разбрасываться, — добавил он. — И что обвинения такого рода требуют доказательств, а не домыслов.

Эван говорил бесстрастно, его голос был лишён эмоций. Он лишь сухо пересказывал факты. В воздухе повисла напряжённая пауза. Слуги бесшумно переставляли блюда, словно стараясь не нарушить натянутую тишину.

— И всё-таки, — задумчиво произнёс Генри, — мы так и не знаем, кто вошёл в дом в ту ночь.

В этот момент я заметила, что Эдит сидит необычно прямо, будто вся внутренняя энергия сосредоточилась в ней. Её взгляд стал отрешённым, губы чуть приоткрылись, словно она слушала что-то невидимое.

— Это был человек с разноцветными глазами, — тихо сказала она.

Все мгновенно замерли. Тишина за столом стала почти осязаемой. Никто не шелохнулся.

— Я вспомнила, что видела его раньше в особняке, — продолжила Эдит. — И потом в коридоре… в ту ночь, когда была гроза. Он шёл тихо, но я испугалась и побежала к вам, — она повернулась ко мне, — в покои.

В столовой можно было услышать, как падает ложка на фарфор. Сердце у меня колотилось так, что казалось — его стук раздаётся на всю комнату.

— Эдит… — начала я, но слова застряли в горле.

Я поднялась, обошла стол и взяла её за руку.

— Простите, — произнесла я в сторону Генри и Грэхема. — Нам нужно выйти.

Она послушно поднялась, и я быстро увела её в сторону от чужих глаз. Когда мы оказались в моей комнате, Марс — свернувшийся на кресле, поднял голову и уставился на нас своими янтарными глазами.

«Дар пробуждается», — прозвучало в моей голове его привычное глухое мурлыканье, которое слышала только я. «Она видит. Но об этом никто не должен знать… пока».

Я прижала Эдит к себе, чувствуя, как её хрупкое тело всё ещё дрожит. Теперь я знала — в ту ночь она видела больше, чем могла понять. И это знание было опаснее любых слухов.

Таверна стояла на перекрёстке двух дорог, подальше от людских глаз и шумных трактов. Её фасад казался уставшим от времени: потемневшие доски, облупившаяся краска на ставнях, выцветшая вывеска с силуэтом совы, который был едва различим под дождём. Внутри пахло хмелем, копчёным мясом и чем-то затхлым — будто воздух не менялся здесь годами.

Генри Арлингтон и Эван Грэхем приехали первыми. За ними, спустя десять минут, подошёл Лоример, подняв воротник и молча кивнув остальным в знак приветствия. Мужчины заняли стол в углу, подальше от окон. За стеклом дождь барабанил по крыше, приглушая общий гул голосов.