Линкоры так же развернулись в линию бортами, вступив в артиллерийскую дуэль, а шхуны ринулись за уходящими кораблями. Мы разнесли заслон, расстреляв фрегаты ядрами, кугелями и книппелями. Сражаясь до последнего, своим подвигом они дали возможность уйти шести линкорам и четырём фрегатам. На поверхности воды держались три потрёпанных линейных корабля и фрегат, а остальные суда догорали или затонули. Нам тоже досталось – пошли на дно два турецких фрегата, был разбит один 60-пушечный линкор, а второй сгорел. И сейчас в море плавали наши и голландские моряки, которые смогли спастись с утонувших или горящих судов. Вокруг кружили почуявшие кровь акулы.

Пока матросы меняли паруса, рубили перебитые мачты, реи и порванный такелаж, чтобы восстановить ходовые качества наших судов, я размышлял над дилеммой, что делать с голландцами? Если бы эти парни согласились служить на моих судах – было бы замечательно. Столько профессиональных моряков заполнили бы все вакансии. Однако гарантировать, что они не захватят корабль, а то и город, я не мог. В Коро или Пунто-Фихо было не так уж много солдат, чтобы подавить восстание нескольких тысяч вооружённых матросов. Так что спасать их я не видел смысла. До ближайшего берега было километров 20, а то и больше, поэтому вряд ли они выживут. С другой стороны, если их раскидать по городкам и использовать на производствах, смысл заморочиться с ними имелся. В итоге отдал приказ и наши матросы стали поднимать на борт всех моряков. Наши раненые в первую очередь, а следом и голландцы оказывались на медосмотре, получая первичную помощь.

К вечеру поднялся обычный в этих широтах ветерок, море заволновалось, набежали тучи, пролившие на землю сильнейший экваториальный ливень. Он погасил огонь и утопил раненых или обессиленных борьбой со стихией голландцев из тех, кого не успели выловить. Утром мы собирали разбросанные волнами корабли, высаживая на них десант. По настилу верхней палубы перекатывались не смытые волнами погибшие матросы, сломанные мачты, пушки, обрывки парусов и прочего такелажа, а на нижних, поболтавшись в шторм на волнах, молились о спасении выжившие матросы и офицеры. Выживших выводили на верхние палубы, где они приступали к уборке судов, раненых сортировали и перевозили на наши корабли, где ими занимались врачи и медбратья, а все потерявшие ход суда брались на буксир.

На следующие сутки эскадра бросила якорь в Пунто-Фихо. После этого я побывал на всех кораблях, где находились пленные голландцы. Везде меня встречали угрюмые, молча ожидающие своей участи люди. Пришлось на каждом судне произнести перед ними речь на голландском языке, чтобы все меня поняли.

– Моим пращуром был голландец Михель Кирк. Несмотря на это, ваши власти выгнали меня из Нидерландов, запретив вести торговлю. В ответ я выгнал голландские власти отсюда. Вы – мои враги и, чтобы мне спокойно жилось, вас надо убить. Но Бог сохранил вам жизни, дав возможность выжить в этой мясорубке. Я также решил дать вам шанс, тем более, вы мои земляки. Я не государство, а частное лицо, поэтому вы не являетесь военнопленными. Отныне все вы – мои рабы, которые будут трудиться на моих плантациях и мануфактурах.

Гул разочарованных голосов пронёсся над стоящей толпой. Я подождал, пока они заткнутся, и продолжил:

– Однако мои рабы живут совсем по иным законам, чем рабы всех остальных рабовладельцев. Это значит, что вы будете получать жалование, жить в своих домах, которые вам построят мои строители, можете заводить семьи и, главное, выкупиться из рабства. Там в лазарете лежат ваши раненые товарищи. Правильнее было бы выбросить их в море, но я буду их лечить, тратить лекарства и еду, пока они не смогут вернуться к нормальной жизни. Где вы видели, чтобы победитель лечил побеждённых? Как живут ваши военнопленные? Скажу больше, я бы с удовольствием определил бы вас на корабли, но не доверяю вам. В общем, моё условие – вы работаете честно, и я не мешаю вам жить. В случае побега одного будет расстреляна вся бригада, сбежите бригадой – расстреляю сотню оставшихся. В случае бунта будут расстреляны все. Если согласны, прошу перейти на эту сторону.

– А кто не согласен?

– Берег Кюрасао в той стороне – плывите. Я отпускаю вас домой.

2 тысячи здоровых и легкораненых моряков были распределены на предприятия: одни расширяли верфь, другие ремонтировали корабли, третьи попали на мануфактуры, четвертые стали строителями, возводя новые цеха и дома для себя и других невольных переселенцев. Порядка двух тысяч раненых по мере выздоровления выписывались из госпиталя и определялись на производства. Калек не бросали на произвол судьбы, пристраивая на доступные им работы.

С момента боя прошёл месяц. В гавань Амстердама входила эскадра из 10 военных кораблей, и капитаны держали ответ перед большим начальством из морского ведомства. В это же время из Пунто-Фихо в море с полными трюмами вышли пять отремонтированных линкоров, направившись в Европу. Мы поднялись к Багамам, обошли Саргассы и, подгоняемые западными ветрами, пересекли океан на широте Шотландии.

Раз шли мимо, решили заглянуть в Глазго. Вдоль берегов было слишком много рифов, отчего пришлось отойти мористее. Вдали виднелся небольшой скалистый островок, на котором лежало «мёртвое» судно. Погода была хорошая, море не штормило, поэтому я приказал спустить паруса и подать шлюпку. Добравшись до берега, матросы полезли на судно, чтобы осмотреть трюмы. Вскоре на палубе корабля появился матрос и просемафорил нам, что судно называется «Новый Глазго». Я переглянулся с Лобовым и на воду спустили вторую шлюпку, на которой на берег прибыл я сам. Осматривая корабль, увидел поломанные мачты, пробитое камнями дно и останки погибших моряков. На палубе лежали изъеденные рачками и птицами трупы нескольких матросов, среди которых находился капитан Барбер. Трюм был заполнен лежащими в лужах воды загнившими и покрытыми плесенью фруктами и мешками с кофе.

– Месяц лежит, а то и больше. Шторм выбросил корабль на остров.

– Маловато матросов.

– Возможно, их смыло в море, когда проспали шторм. Не успели зарифить паруса.

– Похоже. Они поломали мачты, теперь полощась на ветру серыми обрывками, а неуправляемое судно волны выбросили на берег.

Вернувшись на наше судно, десяток моряков произвели залп из мушкетов, отдавая дань памяти моим старым знакомым, а затем эскадра продолжила свой путь. Собственно говоря, только я был близко знаком с этим капитаном, проведя полгода на одном корабле. Для остальных моих спутников это были совершенно чужие люди. Когда-то Голицын и компания тоже хорошо знали Барбера, но сейчас, скорее всего, забыли о его существовании. Ведь и я за прошедшие годы практически забыл о бывших гардемаринах, с которыми оказался в том плавании. Затем бросили якоря в гавани Ланкастера. «Коттон филдс» работала как часы: в цеха были набраны новые мастера и ученики, закуплены новые станки и прочее оборудование. Я привёз столько хлопка-сырца, что Кэролл обалдел от такого количества. Фабрика часть продукции продавала, а часть шила по моему заказу, так что управляющему не надо было думать, куда продавать товар. После побывали в Голуэйе, Лондоне и Антверпене. Дела у Донуля тоже шли замечательно. Мужик разбогател на моих поставках драгоценных камней, а вместе с ним богател и я.

Пройдя мимо берегов Голландии, в конце мая корабли входили в порт Петербурга. В выкупленной мной когда-то, а ныне заброшенной деревне, нас дожидался караван, который привели Маша, Альбер и Федот. Мария осталась у родителей, где я её и нашёл. Она рассказала, что прошёл первый выпуск в морском училище и юный мичман Александр Ростовцев ходит на фрегате капитана Поповкина, поучаствовав в морских баталиях с турками. Суда остались в столице. Все привезённые караваном снаряды, прялки «Дженни», сельхозинструмент, десятка два «михайловок» и прочие заказанные изделия погрузили на корабли. Я же сдал на императорскую мануфактуру обработанные драгкамни, Шевин с тыловиками занимался распродажей карибского и таганрогского товара, а Шубян объезжал окрестные города и деревни, покупая выставленных на продажу крепостных.