Я сделала шаг — и все черепа разом повернулись. Уставились на меня.

Дыхание перехватило. Рациональные объяснения умерли.

Избушка скрипнула и медленно развернулась. Дверь оказалась передо мной.

Дверь распахнулась с таким скрипом, что у меня заложило уши. Из темноты избушки потянуло затхлостью, дымом и чем-то кислым — будто квашеная капуста перебродила до состояния химического оружия.

Сначала показалась нога. Необычная — костяная, желтоватая. Она стукнула о порог, и следом из мрака выползла сгорбленная фигура.

Баба-Яга.

Нос крючком свисал почти до подбородка. Глаза — мутные, но цепкие, как у хищной птицы. Волосы торчали седыми космами, похожие на паутину после дождя. А когда она оскалилась, я увидела зубы. Железные. Ржавые. Щёлкающие при каждом слове.

— Фу-фу-фу! — Яга втянула носом воздух. — Чем это у нас пахнет! Давненько не бывало гостей незваных.

«Спокойно, — приказала я себе. — Это просто пожилая женщина с… нестандартной внешностью. Установи контакт. Покажи, что ты для неё не угроза».

Я выпрямилась, посмотрела ей прямо в глаза — важный момент для создания доверия — и поклонилась. Не слишком низко, чтобы не показаться подобострастной, но достаточно уважительно.

— Здравствуй, бабушка. Меня зовут Василиса. Я пришла с просьбой.

Яга приблизилась, хромая на костяную ногу. От неё пахло землёй и старостью. Она обошла вокруг меня, принюхиваясь.

— По делу пришла али так, шляешься без толку? — прошамкала она, щёлкнув железными зубами прямо у моего уха.

— За огнём пришла. У нас в доме очаг погас, мачеха послала.

— Мачеха, значит? — Яга хмыкнула. — Знаю я таких мачех. Огонька захотела? Недаром ведь огонёк даётся, девка. Послужи мне денёк — дам огня. А не послужишь…

Она провела костлявым пальцем по моей щеке. Ноготь оставил холодный след.

— В печи изжарю да съем.

Я сглотнула, всматриваясь в темноту за открытой дверью. Печь в избушке и правда была огромная — человек поместится.

— Что нужно делать?

Яга расхохоталась — каркающий, неприятный звук.

— Ишь, деловая! Ну, слушай: избу вымыть до блеска надобно, чтоб ни пылинки! Баню истопить, воды натаскать. Ужин сварить на двенадцать персон: щи, каша, пироги, кисель. И вот ещё…

Она достала мешок и высыпала содержимое на стол. Зёрна вперемешку с землёй и песком.

— Крупу от сора отделить. По зёрнышку. К полуночи управишься — огонь получишь. Нет — в печке сгоришь.

Я посмотрела на гору работы. Мачеха показалась ангелом. Физически невозможно. Даже с помощью куколки… хотя куколка уже доказала, что невозможное здесь относительно.

— Поняла, бабушка.

— То-то же! — Яга схватила ступу, что стояла у двери. — А я полетаю покуда. Дела у меня в лесу. Вернусь к полуночи — проверю.

Она плюхнулась в ступу и взмыла в воздух, заметая следы помелом. Черепа на заборе вспыхнули зелёным светом, освещая ей путь.

Когда шум стих, я выдохнула и вошла в избу.

Внутри она оказалась больше, чем казалось снаружи. Низкие потолки, закопчённые балки. Полки ломились от странных банок, связок трав, каких-то порошков. В углу — прялка. У печи — кочерга, ухваты, горшки.

И грязь. Сколько же грязи! Пол покрыт слоем пыли и чего-то липкого. Паутина свисала гроздьями. В углах — кучи непонятного хлама.

Я достала куколку, протянула ей остатки хлеба от Агриппины и воду из кувшина на столе.

— Поможешь?

Куколка ожила, потянулась.

— Конечно, Василисушка. Но дел много. Начнём?

— Начнём.

И началось волшебство.

Тряпки взлетели в воздух, принялись тереть стены. Вёдра сами наполнялись водой из ниоткуда. Веник заплясал по полу, выметая сор. Зёрна струйками отделялись от земли — чёрные в одну сторону, песок в другую.

Пока куколка управлялась с уборкой, я решила получше всё изучить. Всё-таки психолог во мне требовал анализа.

На полке между банками — расчёска. Деревянная, старая. В зубцах застряли седые волосы. Рядом — зеркальце, потрескавшееся. Флакончик с цветным сыпучим порошком, похожим на тени для глаз.

Странно. Зачем Бабе-Яге косметика?

У печи обнаружились стоптанные тапочки. Мягкие, вышитые. Явно женские. И размер… обычный. Не для костяной ноги.

На столе — связки сушёных трав. Я принюхалась. Мята, ромашка, зверобой. Валериана. Набор от бессонницы и нервов. Моя бабушка подобные на даче сушила.

Баба-Яга страдает от тревожности?

Картина складывалась странная. Не абстрактное чудовище из сказки, а… человек? Старая женщина со своими проблемами, привычками, слабостями?

За печкой что-то блеснуло. Я отодвинула заслонку и обнаружила тайник. Свёртки шёлка. Мешочки с пряностями — корица, гвоздика, перец. Склянки с чем-то маслянистым. Ничего себе!

И платок. Синий, с вышитым золотом гербом. Такой же, как я видела… где же? Ах да, у одного из мужчин, что приходили к мачехе ночью.

Контрабанда. Баба-Яга — часть контрабандной сети?

Грохот снаружи заставил меня захлопнуть тайник. Черепа вспыхнули. Ступа с размаху приземлилась во дворе.

— Проклятая колымага! — донеслось ворчание. — Опять помело барахлит! Тьфу!

Яга ввалилась в избу, отряхиваясь от листьев. Выглядела она уставшей — плечи опущены, дыхание тяжёлое.

Замерла на пороге.

Изба сияла чистотой. Пол блестел. На столе — горшок щей, каша, горка пирогов, кувшин киселя. Зёрна аккуратно ссыпаны в чистый мешочек.

Яга медленно обошла избу. Провела пальцем по полке — ни пылинки. Понюхала щи. Откусила пирог. Пересыпала зёрна из ладони в ладонь.

Потом уставилась на меня. В мутных глазах появилась опасная ясность.

— Как ты это сделала, девка? Одна?

— Благословение матушкино помогло, — ответила я. Технически не соврала.

Яга прищурилась.

— Благословение, говоришь? Хитра ты. Ладно, заработала ужин. Садись.

Она плюхнулась на лавку, налила себе щей. Ела жадно, по-стариковски чавкая. Обычная еда. Никакого поедания человеческих костей.

— Вы очень устали, — заметила я. — Тяжело одной со всем справляться?

Ложка застыла на полпути ко рту.

— Чего?

— Большое хозяйство, лес огромный. Вы одна следите за всем. Это требует колоссальных усилий.

— Что за дурь несёшь⁈ — Яга вскочила. — Я те не подружка, чтоб душу изливать!

— Вижу, используете агрессию как защитный механизм, — кивнула я. — Это нормальная реакция на попытку эмоциональной близости, особенно после длительной изоляции.

Яга открыла рот. Закрыла. Снова открыла.

— Ты… ты вообще кто такая?

— Я просто замечаю детали. Например, вы принимаете валериану от бессонницы. Тапочки мягкие любите, нога, наверное, болит. Косметикой пользуетесь, хоть и прячете. Вы не монстр, бабушка. Вы человек, который очень долго живёт в одиночестве.

Лицо Яги прошло через целый спектр эмоций. Ярость. Недоумение. Страх. Снова ярость. И что-то ещё — растерянность?

— Никто… никто никогда… — она осеклась. — Да я тебя сейчас!..

— Можете съесть, — согласилась я. — Но это не решит ваших проблем. Одиночество останется.

Яга застыла с занесённой рукой. Потом медленно опустила её.

— Ты странная, девка.

— Возможно. Но я умею слушать, если захотите поговорить.

Какое-то время она молча смотрела на меня. Потом хмыкнула и снова села за стол.

— Поговорить она, значит, желает… — протянула, будто пробуя слова на вкус. — Век за веком живу, не сосчитать уж, — никто рта не открывал. А тут девка пожаловала…

Она замолчала, уставившись в щи. Я ждала.

— Триста лет, — вдруг глухо сказала она. — Триста лет в этом лесу маюсь. Знаешь, отчего черепа на заборе торчат?

— Защита?

— Компания, — усмехнулась Яга горько. — Хоть мёртвая, а всё ж не одна с сумерками да ветром.

Это же клинический случай социальной депривации. Триста лет изоляции — неудивительно, что она стала такой.

Но тут взгляд Яги изменился. Стал острым, подозрительным. Она проследила, куда я смотрю, и поняла, что мой взгляд скользнул к печке. К тайнику.