Я перевела взгляд на сестёр, которые смотрели на меня с разинутыми ртами.

— Слушайте, нас тут трое. Молодых и, будем надеяться, здоровых. Если мы разделим все эти задачи, то управимся относительно быстро. Хотя, если честно, я вообще не понимаю, почему должна это делать.

Воздух в сарае потяжелел. Лица всех троих напряглись.

Первой очнулась Язва. Она прыснула со смеху.

— Слыхали, матушка? «Почему я должна это делать»! — передразнила она меня, картинно закатив глаза. Простушка за её спиной глупо захихикала.

— Я просто предлагаю справедливый подход, — не сдавалась я. — Так все нормальные люди делают.

Но я уже видела, что проигрываю. Лицо мачехи из просто злого превратилось в каменно-непроницаемое. Она молчала, и это молчание было страшнее любой ругани. Я поняла, что задела её за живое — оспорила её власть.

— Да что ты умничаешь тут, девка! — взвизгнула Язва, видимо, почувствовав молчаливое одобрение матери. И, прежде чем я успела среагировать, она подскочила ко мне.

Её толчок не был сильным, но я его совершенно не ожидала. Потеряв равновесие, я попятилась назад и со всего размаху приложилась плечом о твёрдые, выступающие брёвна стены.

Я вскрикнула. Резкая боль пронзила от плеча до самых кончиков пальцев. И боль эта была совсем не воображаемая. В глазах потемнело. Я схватилась за ушибленное плечо, пытаясь отдышаться, и ошеломлённо посмотрела на троицу. Обе девушки смотрели на меня со злорадным торжеством. А мачеха самодовольно сузила глаза.

Кажется, мой маленький бунт был подавлен именно так, как она и хотела.

— Это чтобы дурь из головы выбить, — произнесла она скрипучим голосом. — А теперь за работу. К закату всё должно быть сделано, иначе останешься здесь ночевать. Агриппина, Акулина, за мной!

И все трое вышли на улицу.

Дверь со скрипом закрылась, и я осталась одна в темноте и тишине.

Теории о розыгрыше трещали по швам. В хороших квестах ведущие не позволяют игрокам причинять друг другу реальный вред.

Несколько долгих секунд я пыталась осознать, что только что произошло. Потом медленно сползла по шершавой стене и села на холодный земляной пол. Плечо горело огнём. Я осторожно дотронулась до него пальцами и поморщилась — боль отозвалась тупым, глубоким пульсом.

Боль не врёт.

Это была первая ясная мысль, пробившаяся сквозь вату в голове. Второсортные актёры в дешёвом квесте не стали бы так рисковать. Есть законы, в конце концов. Никто не будет калечить человека ради розыгрыша.

Значит, это не розыгрыш.

А что насчёт сна? Я ущипнула себя за руку. Больно. Потёрла ушибленное плечо. Ещё больнее. Сны не бывают такими… последовательными. Такими упрямо реальными.

К боли в плече добавилось ещё одно ощущение. Пустота в желудке, которая до этого была лёгким дискомфортом, превратилась в настойчивый, сосущий голод.

А ещё холод, который поднимался от земли и, казалось, проникал прямо в кости, заставляя меня дрожать.

Да и тело… Разве оно моё? Ещё раз взглянула на руки, волосы. Всё чужое.

Неоспоримые доказательства.

Обхватив себя руками, я ещё раз перебрала факты.

Я уснула в своей комнате в двадцать первом веке. А проснулась в чужом теле, в каком-то сарае. Меня называют Василисой. И меня только что ударила девица, которая выглядит и ведёт себя как классическая дочь мачехи из сказки. Той самой сказки.

Попытки найти логичное объяснение рассыпались в прах. Это не сон. Это не розыгрыш. И это… происходит на самом деле.

Пошатываясь, я добралась до двери. Надо же осмотреться.

Руки дрожали, но я ухватилась за грубую деревянную ручку и с силой потянула на себя. Тяжёлая дверь поддалась со скрипом и стоном.

В нос ударил густой аромат — смесь печного дыма, сена, свежего навоза и прелой осенней листвы. Тишину нарушало лишь пение птиц. Ни шума машин. Ни гула самолёта. Ничего.

Я шагнула на траву.

Сначала зажмурилась от света. А когда глаза немного привыкли, я медленно огляделась и… замерла…

Нет. Не может быть!

Передо мной — низкая, почерневшая от времени изба, сложенная из огромных брёвен. В щелях между брёвнами — мох. Маленькие, мутные оконца, тускло поблёскивали на солнце. Не было ни одного электрического провода, ни одного столба.

Рядом с избой — тот самый сарай, из которого я вышла.

Двор был неровным, вытоптанным, с лужами, в которых деловито копошились куры. Посреди двора — колодец. Дальше виднелся кривой забор-плетень, а за ним…

За ним начинался лес. Настоящий, дремучий, тёмный лес, стена из сосен и елей, уходящая до самого горизонта.

Это просто невероятно!

Я посмотрела на небо. Оно было пронзительно-голубым, чистым, таким, какого я никогда не видела над городом. И бесконечным…

Я схватилась за стену, чтобы не упасть.

Отдышалась. Снова глянула на дом. Войти?

В университете нас учили, что в основе любого конфликта лежит непонимание. Что агрессия — это защитный механизм. Что если правильно выстроить коммуникацию, можно решить практически любую проблему.

Что ж, пора проверить теорию на практике.

Я направилась к крыльцу, полностью уверенная в своих познаниях в психологии. И толкнула дверь.

Дом оказался небольшим. И хоть снаружи он был неказист, но внутри — вполне добротный. Пахло дымом, кислой капустой и отварной картошечкой. В животе заурчало.

На лавке у печи развалилась Простушка — как её там… кажется, Агриппина. Жевала что-то, уставившись в одну точку. При виде меня даже не шелохнулась.

Я глубоко вдохнула. Спокойствие. Эмпатия. Активное слушание.

— Доброе утро, Агриппина, — я постаралась говорить максимально доброжелательно. — Как ты себя чувствуешь?

Она медленно перевела на меня взгляд. Моргнула. Снова уставилась в пустоту.

— Хорошо, — наконец выдавила она и откусила ещё кусок хлеба.

Я ждала продолжения. Его не последовало.

— Понимаешь, Агриппина, я подумала… — я присела рядом, стараясь выглядеть открытой. — Нам ведь приходится жить вместе. Может, стоит попробовать наладить отношения? Поговорить по душам?

Простушка снова моргнула. Лицо её выражало такую глубокую пустоту, что я вдруг поняла: эмоциональный интеллект этой девушки примерно на уровне той курицы, что кудахтала за окном.

— Хлеб хочешь? — спросила она.

— Да, — ответила я машинально, — спасибо, я просто…

— Тогда иди работай.

Она глупо захихикала, а потом отвернулась к стене, демонстрируя всем видом, что разговор окончен.

Ладно. Один ноль не в мою пользу. Но ведь есть ещё Язва — то есть Акулина. Она хотя бы производит впечатление существа мыслящего. Пусть и злобного.

Я нашла её на лавке за домом. Тощая, остроносая, она возилась в корзинке, от которой пахло выпечкой. При моём появлении поморщилась, будто я была источником дурного запаха.

— Чего встала? Работать иди!

— Акулина, — сказала я, сглатывая. — Послушай, я понимаю, тебе нелегко. Твоя мама, наверное, на вас давит…

— Что ты мелешь, девка⁈ — Она вздрогнула так, что чуть не выронила корзину. — Совсем разум потеряла, что ли?

— Я просто хочу сказать, что понимаю твои чувства. Иногда ревность к сёстрам проявляются через агрессию. Это нормальная защитная реакция. Но если мы попробуем направить энергию в конструктивное русло…

— Сбрендила⁈ — взвизгнула Акулина так, что у меня заложило уши. — Да ты…

Она схватила первое, что попалось под руку — кажется, это был кусок пирога — и швырнула в меня. Я увернулась. Следом полетело печенье, потом ягода.

— Я не это имела в виду, просто агрессия как психологический механизм…

— Пошла вон, бесстыжая!

Последней полетел кусок хлеба. Я поспешно ретировалась.

Так. Два ноль. Похоже, техники ненасильственного общения здесь не работают.

Но оставалась ещё мачеха. Главная в этой семейке. Если установить контакт с ней, выстроить здоровые границы…

Я нашла её во дворе. Она скидывала сено в загон для коров, двигаясь резко и зло, будто сено её обидело.