Мачеха нервничала. Несколько раз выглядывала за ворота, к вечеру и вовсе распорядилась:

— Василиса! Ступай в сарай. Сиди тихо, пока не позову.

Я прислонилась к стене сарая, когда скрипнула калитка. Послышались мужские голоса — двое, может, трое. Когда все вошли в дом, я тихонько выскользнула наружу, подкралась к двери и прислушалась.

— … товар-то через Чёрный лес пойдёт… — прогудел грубый бас.

— Гляди в оба. Дружинник тутошний всё вынюхивает. Осторожнее надобно, — ответил второй, голос хриплый.

— А девка-то? — встревоженно вставила мачеха. — Не видала вас, часом?..

Холодок пробежал по спине.

— Коли видала — плохи дела.

Противный, утробный смех.

В кармане сквозь ткань юбки вдруг обожгла кожу куколка. Я вскрикнула и отшатнулась от двери.

За дверью вмиг стало тихо.

Потом — тяжёлые шаги.

Дверь распахнулась. На пороге стояла мачеха, а за её спиной маячили тёмные силуэты мужчин. Она вглядывалась в меня долго, оценивающе, будто решала, что со мной делать.

— Что ты тут позабыла, Василиска?

— Я… задремала. Шум какой-то разбудил, — попыталась изобразить, что сонная, зевнула. — А ногу-то отчего трёшь, полуночница? — Об угол ударилась, пока шла. Темно ведь.

Повисла тишина.

— Она, что ли? — хрипло донеслось из-за мачехиной спины.

— Она, — не оборачиваясь, бросила та. — Да только глухая она у меня, ничего не слыхала. Правда ведь, Василисушка?

Я судорожно кивнула. Мы обе знали, что это ложь.

— Ступай спать, — отрезала мачеха и захлопнула дверь прямо перед моим носом.

Крик разбудил меня глубокой ночью:

— Огонь погас! Беда-то какая!

Я выскочила из сарая. Мачеха стояла посреди двора. Сёстры охали.

— Как же так! Угли-то остыли! — причитала мачеха театрально.

— Матушка, замёрзнем ведь! — Акулина изобразила испуг.

— Ой-ой-ой… — Агриппина всхлипывала.

Я смотрела на эту постановку и понимала: вот оно. Задумали что-то.

Мачеха обернулась ко мне:

— Василиса! А ну, сходи за огнём!

— К соседям? — даже не знаю, зачем спросила, ведь ответ уже знала ответ.

— Поздно! Все спят! — она сделала паузу. — Одна дорога — к Бабе-Яге в лес.

Вот оно. Точно, как в сказке.

— Ой, страшно-то как! — Акулина еле сдерживала злорадство.

— А что делать? Кто ж пойдёт? — подхватила Агриппина.

Мачеха смотрела на меня выжидающе:

— Али боишься? Али семью сгубить хочешь? Без огня не проживём!

Я молчала, просчитывая.

Отказ — и я продолжаю впахивать на мачеху и её дочурок. Согласие — шанс: а вдруг Яга не такая и плохая. Может, ещё и домой меня отправит. А если мачеха в сговоре с Ягой, тогда, возможно, смогу узнать что-то о купцах. Всё-таки польза от меня будет.

— Хорошо. Я пойду.

Триумф мелькнул в глазах мачехи:

— Вот и умница! Молодец, доченька!

Сёстры переглянулись, давясь ухмылками.

Мачеха суетилась. Отыскала платок, лукошко. Дала инструкции:

— Ступай прямо по тропе. Никуда не сворачивай. Учтиво попроси огня. Яга хоть и сварливая, но на добро не скупится.

Агриппина вдруг протянула кусок хлеба:

— На вот… в дороге подкрепишься.

Я удивлённо взяла. Проблеск совести?

Оделась, спрятала куколку за пазуху, хлеб в карман.

У колодца обернулась. Мачеха стояла в дверях, подсвеченная лучиной. На лице — холодное торжество. Она усмехнулась.

Дверь захлопнулась.

Я осталась одна перед лесом.

— Ступай, Василисушка, — шепнула куколка. — Я с тобой.

Я сделала первый шаг. Потом второй.

Тропа повела в темноту. Ветви сомкнулись над головой, и мир за спиной исчез, словно его и не было.

Вокруг тишина.

Путь едва различался. Луна пробивалась сквозь тучи редкими проблесками, выхватывая то корявый ствол, то изогнутую ветку. Деревья здесь были огромные, старые. Казалось, они наблюдают за мной — безмолвно и недружелюбно.

Где-то вдали завыл волк.

Холод пробирался под одежду, щипал кожу. Я куталась в платок и шагала дальше, сжимая лукошко.

«Просто лес, — убеждала я себя. — Обычный лес. Темнота искажает восприятие. Страх активирует миндалевидное тело мозга — отсюда ощущение опасности. Дыши. Анализируй. Не поддавайся эмоциям».

Куколка в кармане молчала, но грела. Я периодически касалась её сквозь ткань — проверяла, на месте ли.

Справа между деревьями, мелькнуло слабое мерцание.

Я остановилась. Присмотрелась.

Синеватые огоньки плыли в воздухе, словно светляки. Один. Два. Пять. Десять. Они двигались… ко мне?

«Болотный газ, — подумала я. — Метан от разложения органики. Совершенно естественное явление». Я вздохнула. Не зря всё-таки в школе училась.

Но огоньки вдруг выстроились в ряд. Замерли. И медленно поплыли в сторону — манящие, зовущие.

Куколка в кармане вдруг обожгла ладонь. Я вскрикнула и шагнула назад, на тропу.

Обернулась — огоньки исчезли.

Галлюцинация? Нет. Куколка среагировала. Значит, опасность была реальна.

Не стала задерживаться и пошла дальше. Не оглядываясь.

Шёпот начался минут через десять.

Сначала тихий, почти неслышный. Шелест листвы? Ветер в ветвях?

Но ветра не было. Воздух застыл, неподвижный и тяжёлый.

Шёпот усилился. Слова неразборчивы, но интонация… манящая. Ласковая.

«…сюда… сюда…»

«…устала… отдохни…»

И вдруг — ясно, отчётливо:

«Василиса…»

Я замерла.

Кто-то произнёс моё имя.

Голоса доносились отовсюду: спереди, сзади, слева, справа. Окружили. Нашёптывали что-то.

«Слуховая иллюзия, — попыталась я убедить себя. — Парейдолия. Мозг находит паттерны в шуме. Я напугана, вот и слышу своё имя там, где его нет».

Но руки дрожали.

Куколка в кармане потеплела — не обжигая, а успокаивая. Я сжала её сквозь ткань и пошла дальше, глядя только на тропу перед собой.

Шёпот затих.

Какое-то время луна пряталась за тучами, и пробираться сквозь чащу было совсем тревожно, но вот она выглянула из-за туч, и тени от деревьев легли на землю — длинные, искажённые.

Тень справа от меня дёрнулась.

Остановилась — тень замерла.

Снова шаг — тень шевельнулась. Но не так, как должна при движении света. Она тянулась ко мне, будто хотела схватить.

Я отскочила в сторону, уставившись на дерево. Обычное. Старое. Кривое.

Посмотрела на тень — неподвижна.

«Показалось. Усталость. Периферийное зрение искажает движение».

Но объяснения больше не помогали. Страх въелся в кожу, как в одежду въедается дым.

Тропа всё петляла и петляла.

Я была уверена, что иду прямо. Но вот снова это искривлённое дерево с наростом, похожим на лицо. Я уже проходила мимо него. Точно.

Хожу по кругу?

Куколка потеплела. Я достала её из кармана, положила на ладонь.

— Ты знаешь дорогу?

Она не ожила. Не заговорила. Но чуть наклонилась… влево.

Я поняла. Она указывает направление.

Доверилась и свернула влево, в темноту между деревьями. Через несколько шагов тропа снова появилась — узкая, заросшая, но настоящая.

Ощущение появилось внезапно.

Кто-то следит.

Не шёпот. Не тени. Реальное присутствие. За спиной.

Я остановилась, прислушалась. Тишина.

Обернулась — тропа пуста.

Но ощущение не ушло. Взгляд. Тяжёлый. Оценивающий.

Может, волк?

Нет. Волк бы не молчал. Были бы звуки — дыхание, шаги, хруст веток.

Человек?

Холодок пробежал по спине.

Кто-то из людей мачехи?

И вдруг холод усилился.

Дыхание превратилось в густой пар. Пальцы онемели.

Не может быть так холодно. Осень же.

Но земля под ногами стала твёрдой, промёрзшей. Трава покрылась инеем. Деревья почернели, ветви оголились.

Лес изменился.

Ни птиц. Ни зверей. Только хруст моих шагов по ледяной земле.

Я поняла: я перешла границу.

Тропа вывела на поляну, и тут я увидела избушку.

Кривая, покосившаяся, срубленная из почерневших брёвен. Стояла на огромных, узловатых… ногах. С когтями, вросшими в землю. Вокруг избушки — высокий забор. И на каждом столбе — череп.