Купленный за бешеные деньги скакун вынес усталого седока к рощице на широкой лужайке перед Маячившим впереди поместьем. Оба, и лошадь, и всадник, достигли крайнего изнеможения, пересекая всю Англию быстрее, чем кто-либо раньше отважился даже подумать. Их вспотевшие, разгоряченные тела совершенно не чувствовали промозглой сырости.

В замешательстве Остин посмотрел на кирпичную стену, вертикально поднимавшуюся над лепным подножием. Сельский дом Киллариона был возведен недавно и совершенно лишен очарования старинных усадеб. У стен не было ни прочных виноградных лоз, ни кустарника. От леса, когда-то росшего здесь, остался один крепкий дуб.

Мрачный вид симметричных темных окон представлял собой неразрешимую проблему. Остин не думал ни о чем, кроме одного – где может быть Обри. Он не мог даже бросить камешек в окно, чтобы привлечь ее внимание. Оставалась единственная возможность, причем не очень многообещающая.

Посмотрев на свою потрепанную, пропитанную потом одежду, Остин подумал, что скажет дворецкий, когда он постучит в двери и потребует, чтобы его впустили. Лучше было послать за местным констеблем, особенно потому, что, казалось, дом на ночь покинут прислугой.

Выбора не было, и Остин прошел по лужайке, чуть прихрамывая от усталости. Мысль о том, что дряхлый старик держит в объятиях Обри, придавала силы. Он был готов своротить горы и разобрать по кирпичику этот дом, чтобы найти ее.

Крик, разорвавший ночную тишину, заставил чаще забиться его сердце, и он захромал к боковой части дома. Он не стал даже останавливаться, чтобы понять причину крика. Для него причина была только одна, и она находилась в одной из комнат, затененных ветвями старого дуба.

Крепко прижимая Обри, Килларнон заставил ее откинуть назад голову, и заглушил ее крик, засунув ей в рот свой язык. Алчные пальцы добрались до мягкого бугорка на ее груди и с самоуверенным апломбом принялись поигрывать им. У него был огромный опыт, как укрощать капризных девиц, и он не сомневался, что заставит и эту лизать ему руки. Мало кто из мужчин уделяет много внимания ухаживанию за женщиной, и он убедился, что большинство женщин заметно охотнее принимали его благосклонность, когда убеждались в его умениях. Кстати, он почувствовал, что и эта уже ослабела.

Обри боролась не только с его жадными руками, но и со своей тошнотой, и проиграла обе битвы. Когда корсаж ее рубашки под его умелыми руками сполз вниз, и она почувствовала жар его дыхания на своей шее, остатки обеда вместе с потоком едкой желчи выплеснулись наружу.

В этот момент Остин ногой выбил окно, Пробираясь по ветке к окну, он с нарастающей яростью наблюдал за борьбой Обри и готов был голыми руками убить насильника. Сцена, представшая перед ним, когда он проник в комнату, привела его в замешательство.

Килларнон с отвращением отпрянул от своей жертвы, предоставив Обри возможность улизнуть. Звуки ее рвоты аккомпанировали появлению Остина, и Килларнон в удивлении приподнял бровь. Он посмотрел на испорченный халат, затем на разъяренного графа.

– Кажется, леди носит вашего сопляка. – Он говорил с отвращением, холодно разглядывая Остина. – Я должен заставить вас заплатить за чертово окно.

Уставший и опустошенный, Остин насмешливо ответил своему противнику:

– Я должен заставить вас заплатить за мою чертову жену. Килларнон пожал плечами, задержавшись взглядом на широких плечах и узловатых кулаках. Старый кашемировый сюртук и выцветшие бриджи туго обтягивали мускулистые руки и ноги, показывая, что их обладатель не нуждался в подкладных плечах. Он предпочел не спорить.

Кивнув в сторону усиливающегося шума голосов, Килларнон сказал:

– Вызовите меня на дуэль, и имя вашей жены будет на устах у всех сплетниц города.

Звуки рвоты стихли, и Остин уголком глаза заметил Обри, склонившуюся над умывальником. Он отрывисто приказал:

– Оставьте нас.

Килларнон прошел к двери и вышел. Из спальни они слышали, как он успокаивал гостей, говоря, что леди заболела, и затем голоса удалились.

Остин не мог привести в порядок мысли и перейти к разумным действиям и переключил внимание на Обри. Она сбросила ночную сорочку и торопливо переоделась в атласное одеяние с пахнущими лилией кружевами. Вспомнив слова Килларнона, Остин оглядел изящный силуэт в поисках каких-то признаков материнства, но ничего не обнаружил. Однако в мерцающем свете канделябра ее груди, когда она склонилась над умывальником, казались больше и тяжелее, но последний раз он видел ее два месяца назад. Его память и самолюбие легко могли обмануть его. Ложбинка между бедрами не округлилась, и, несмотря на усталость, его чресла живо откликнулись на эту картину, но это было небезопасно. Слишком рано, чтобы доверяться невооруженному взгляду.

Остин порылся в ящиках комода, нашел, свежую сорочку. Он положил ее рядом с Обри, вынес тазик в коридор и завесил разбитое окно одеялом. Затем принялся стаскивать просоленную одежду.

Обри застегнула платье и с подозрением уставилась на мужа. Она ничего не сказала, только отодвинулась, когда он направился к умывальнику. Поежившись, она нырнула под одеяло, пока Остин намыливался. Загорелое тело поблескивало влагой в сиянии свечей, и от узлов мышц под его кожей у нее перехватило дыхание. Как завороженная, смотрела она, как мыльные ручейки стекали с его локонов на грудь, пока он вытирал спину, но он перехватил их льняным полотенцем прежде, чем они затекли за пояс.

Следующее, что она осознала, было то, что он уже потушил свечу, кончил раздеваться и" скользнул в кровать рядом с ней. Мгновенно ей вспомнились все его проступки, и Обри выскочила из-под одеяла с другой стороны кровати.

– Обри, не будьте глупой. Вернитесь в кровать, – устало велел Остин.

– Нет, пока в ней вы, – ровным голосом ответила она, направляясь к креслу у камина.

– Я провел в седле два дня и ночь, и не собираюсь спать на полу. В постели я буду гораздо более безопасным соседом, чем Килларнон.

Обри притащила к креслу подушку и одеяло и завернулась в него, упрямо отказываясь отвечать.