Дамы в атласных платьях, джентльмены в кожаных сапогах, гномы и феи, порхающие среди аристократов, – все столпились вокруг, наблюдая за разворачивающейся сценой.

Стоящий на коленях рядом со мной Сэмюэль – единственный, кто не выказывает ни шока, ни ужаса по поводу моего состояния. Настоящий дьявол посреди обезумевшей толпы.

– Кто-нибудь, сделайте что-нибудь! О, я знала, что не стоило привозить ее в Лондон!

Мое тело неподвижно как у куклы. Я вижу, слышу, чувствую, но не могу пошевелиться.

– Что случилось, Сэм? Что она выпила?!

Мои веки беспомощно, закрываются. Гаснут огоньки свечей. Одна за другой.

– Лала?! О боже, моя дорогая Лала! Очнись!

Какой высокий голосок, такой полный любви, такой… мерзко невинный.

Я ее не выношу. Я ее ненавижу. Все это случилось со мной из-за нее. Бокал был для нее. Бокал…

Бокал.

Яд растекается по моему одеревеневшему телу. Мышцы напрягаются все разом в предсмертных судорогах. Голоса становятся все более далекими.

Я едва могу разобрать, что говорит мне тот, кто находится ближе всех, – тот, кто не раздумывая первым подхватил меня, чтобы не дать упасть.

«Идиотка».

Это последнее, что я слышу. А его руки, держащие меня, – последнее, что я чувствую.

Эхо его пренебрежительного тона до сих пор звучит в моей голове, когда, задыхаясь, я открываю глаза в чужой кровати.

Я нахожусь в той же чертовой комнате, что и сегодня утром.

Проклятие, опять?!

Призрак полковника Реммингтона выплывает из позолоченного зеркала (целого, как будто я лично не разбила его несколько часов назад) и высокомерно улыбается мне.

Я больше не поведусь на его глупые речи. У меня есть дела поважнее, так что в этот раз я игнорирую его – вытягиваю руки (они больше не окоченевшие от только что пережитой смерти) и встаю с кровати. Медленно я подхожу к зеркалу.

Красивое лицо в отражении по-прежнему не мое. Янтарные глаза (а в них усталость, разочарование, что придется начинать все сначала) – единственное, что осталось от меня прежней. На правом виске – родинка, которая появилась после моего второго пробуждения. Теперь на левом виске есть еще одна, точно такая же.

Я провожу по ней пальцем. Она не исчезает.

Что ж, я не идиотка: это очень явный знак. Он обозначает каждую мою попытку быть героиней этого романа, которая закончилась не так, как должна была.

Что, черт возьми, произошло? Я снова умерла, но почему?

В прошлый раз это была на сто процентов моя вина, но в этот раз я всего лишь выпила один бокал…

Бокал, который предназначался не мне, а Китти Реммингтон.

Кто-то хотел убить ее? Но почему?

Я расхаживаю по комнате со сложенными на груди руками, размышляя о случившемся. Тем временем призрак повторяет, чтобы я поторопилась одеться и помогла его внучке, которая нервничает из-за представления королеве.

Но успокаивать здесь нужно меня! Ну же, Лаура, думай! Ты застряла в своем любимом романе. Это хорошо. Но он превратился в лабиринт. А вот это уже плохо. Решение простое: нужно найти выход. Каким бы он ни был.

– Тот, кто не уважает историю, обречен ее повторить.

Я поднимаю голову. После своей стандартной реплики полковник Реммингтон продолжает читать мне лекцию об истории моей семьи, точнее семьи Лабби, и о безмерных амбициях, из-за которых они потеряли все свое состояние и положение.

Тот, кто не уважает историю…

Ладно, я поняла. Я должна обставить все так, чтобы «Бриллиант сезона» шел своим чередом, слово за словом, не пропуская ни одной запятой.

Отлично, это легко. Я выучила урок. С этого момента больше не буду пытаться очаровать герцога. Буду держать рот на замке и знать свое место, обещаю!

Хотя на самом деле, даже когда я танцевала первый танец с Джорджем Китингом, я не помешала ему заинтересоваться Китти. Проблема возникла позже, когда случилось то, чего никогда не было в истории Гарден.

Китти не пила вина из того бокала на балу, но он определенно предназначался для нее. Бокал с ядом, приготовленный для мисс Реммингтон и только для нее.

Очевидно, что кто-то пытается ее убить.

Мне не нравится Китти. Более того, я ее терпеть не могу. Она бестолковая и банальная, и для нее всегда все заканчивается хорошо, без каких-либо усилий с ее стороны. Но совершенно очевидно, что если я не сохраню ей (и себе самой) жизнь, то никогда не выберусь отсюда.

Вот дерьмо! Теперь, помимо сопровождения, я должна следить за тем, чтобы неизвестный убийца не отправил ее на тот свет!

– Лавиния! – Леди Реммингтон врывается в комнату и недовольно кривится при виде меня в ночной рубашке. – Немедленно одевайся! Давай, давай, давай! Нужно подготовить Китти, чтобы та покорила королеву. Если она преуспеет, то преуспеем и все мы, ты понимаешь?

Я понимаю одно: мне крышка.

Кто мог желать Китти смерти? Все ее любят. Да и слуга, который предложил нам бокалы с вином на балу, вряд ли имел что-то против нее; он просто выполнял чей-то приказ.

Я размышляю об этом, пока, уже одевшись, провожаю леди Реммингтон в комнату ее дочери.

За всем произошедшим может стоять главный злодей этой истории, граф Седдон. С другой стороны, хотя у него и есть свои коварные цели, вряд ли он поставит под угрозу свой план покушения на королеву, так грубо отравив дебютантку, до которой ему нет никакого дела.

Может быть, в этой истории есть еще один злодей – тот, кто завидует Кэтрин Реммингтон (я и сама такая, так что могу понять).

Хотя в моей голове зарождается новая теория.

Если я, читатель, проворачиваю здесь свои дела, то кто сказал, что в этой эпохе не может быть еще одного фаната, с гораздо худшими намерениями, чем у меня?

Не задумываясь, я прикладываю палец к родинке рядом с глазом. Она едва заметна, похожа на капельку чернил, но это, бесспорно, метка. Возможно, если я хорошенько присмотрюсь ко всем присутствующим на балу, то смогу найти такую же родинку. Или что-нибудь подобное, что выдаст читателя.

И есть у меня на примете один парень, который очень даже может быть ответственным за случившееся. Заносчивый фигляр, чье имя начинается на букву «С», который назвал меня «идиоткой», пока я умирала (какое дурновкусие), и которому, я уверена, доставляло удовольствие лапать меня…

– Лавиния, ты меня слушаешь?! – Я поворачиваюсь к леди Реммингтон, которая все это время болтала без умолку, идя по коридору. – У тебя есть мнение по поводу платья или нет?

А, черт. Платье.

– Китти должна надеть белое.

Я говорю так решительно и уверенно, что леди Реммингтон на секунду теряет дар речи.

– Что? Белое? Это абсурд! Розовый – это…

– Любимый цвет королевы Шарлотты, – перебиваю я ее.

– А ты откуда это знаешь?

– Я слышала, как ваша мать, баронесса Ричмонд, говорила об этом вчера. – При упоминании баронессы леди Реммингтон изгибает бровь, выражая еще большее удивление. – Сказала, что «даже самая глупая из виконтесс, а к этой категории я отношу туповатую Лили Эллисон, одевает своих трех дочерей словно пышные розовые помпоны – весьма пошлый трюк, который не впечатлит Шарлотту».

Боже, благослови мою хорошую память.

– О. Без сомнения, звучит как слова баронессы… – Она делает паузу, и только тут я понимаю, что мы стоим перед дверью Китти. – Так ты считаешь, что белое платье – хороший выбор?

– Наилучший. – Я выдавливаю из себя улыбку. – А ведь именно этого мы все хотим для Китти, не так ли? Лучшее из лучших.

Леди Реммингтон кивает, убежденная, и тянется к ручке. К счастью, я успеваю сделать шаг вперед и дважды постучать в дверь.

– Китти, это мы! – предупреждаю я. – Можно нам войти?

– О, да, да, да! Только дайте мне секундочку.

Мы слышим шум. Шепот, шаги, сладкий голосок и в конце – фырканье, которое звучит не по-человечески, а по-драконьи.