– Мой брат Джон поведал мне, что вы сказали во время представления королеве, – говорит Джордж во время одной из танцевальных фигур. – Вы произвели впечатление на нее и, как следствие, на весь двор.
– Я всего лишь была честна. – Очередная ложь из моих уст. – Мне кажется, королева устала от лести и ложной скромности.
– Знаете, и я тоже, – признается он с улыбкой. – Честность – желанный глоток свежего воздуха в этих душных залах.
Когда он берет меня за руку, чтобы развернуть к себе, его пальцы на мгновение сжимают мои.
Если это не пробудило меня ото сна, то я не знаю, что пробудит. Мне до сих пор трудно поверить, что все мои ощущения – не плод моего воображения.
Может быть, это все же сон. И я определенно не хочу, чтобы он заканчивался. Никогда.
Когда музыка заканчивается и мы возвращаемся на другой конец комнаты, чтобы присоединиться к Китти и Сэмюэлю, то обнаруживаем, что к ним уже подошли Джон Китинг, баронесса Ричмонд и (о нет!) леди Реммингтон.
Даже не знаю, кто больше разозлился, увидев, что мы возвращаемся рука об руку, – она или Сэмюэль Хаскелл.
– О, Лавиния, я вижу, ты не теряешь времени даром, – ядовито говорит леди Реммингтон. – Герцог Олбани, мое почтение. Я прекрасно помню, как в прошлом сезоне вы были так дружны с моим сыном Чарльзом. И только посмотрите на вас! Как вы изменились!
– Много всего произошло за год, – признает Джордж. – В мои восемнадцать лет мой дядя уже передал мне все обязанности герцога.
– Столь скорая смерть вашего отца стала большой трагедией, – ворчит баронесса. – Среди такого количества простофиль было приятно пообщаться с кем-то, у кого есть хоть немного мозгов. – Она хмурится, глядя на Джорджа. – Вы пошли в его породу или нам придется вдвойне сожалеть о потере вашего отца?
– Бабушка!
– Боюсь, у меня не так много смекалки, как было у отца, – признается Джордж и заливисто смеется, немного смягчая повисшую неловкость. – Мой брат унаследовал его мудрость. Мне же досталась его сила.
– Сила, не имеющая цели, опасна, – невозмутимо продолжает баронесса. – В таком случае, герцог, окружите себя хорошими советниками. Это величайший признак мудрости.
– Я так и поступил, – признает он, кивая на своего брата Джона (который возвращает жест с благодарным выражением лица) и Сэмюэля (который не меняет своего скучающего выражения лица). – И, насколько я могу судить, ваша внучка последовала тому же совету.
– О да! – восклицает Китти. – Лала – лучшая подруга, которая только могла быть у меня. Она такая умная и добрая… И она всегда знает, что сказать, чтобы успокоить меня.
– О, неужели? – спрашивает леди Реммингтон (и взгляд, которым она меня одаривает, далеко не такой милый, как ее притворный тон).
– А что бы вы посоветовали сделать вашей подруге сейчас, мисс Лабби?
Я поворачиваюсь к Сэмюэлю. Боже, он похож на ворона, который вот-вот выклюет мне глаза.
– Танцевать, – отвечаю я. – С джентльменом, который готов вести себя как таковому подобает.
Лорд Хаскелл прищуривается. Я поднимаю подбородок. Китти прикусывает губу.
А Джордж смеется.
– Не смотри так, Сэм; мисс Лабби права, – поспешно говорит он. – Я компенсирую твое недостойное поведение. Мисс Реммингтон, не подарите ли вы мне следующий танец?
– О, правда? – Китти бросает на меня быстрый взгляд, как бы спрашивая разрешения, и я киваю (хотя все мое нутро противится этому). – Благодарю за приглашение, с удовольствием.
Джордж протягивает ей руку, и Китти не раздумывая принимает ее. Герцог хмурится и, развернув соединенные ладони, видит, что между ними лежит пирожное.
– А это?..
Не знаю, кто из всех нас больше удивлен, но баронесса выглядит так, словно вот-вот разразится хохотом.
– Это… это… Считайте это подарком, – наконец отвечает Китти. – Вы же герцог, вероятно, вы были очень заняты. Нашлось ли у вас время перекусить с тех пор, как вы пришли сюда?
Джордж моргает, и удивление разливается по его (идеальному, прекраснейшему) лицу.
– Если честно, нет.
– Ну так прошу. Самое лучше, что есть сегодня в зале, – это сладости. – Осознав, что только что сказала, она спешит добавить: – Не поймите меня неправильно, милорд, вы очень любезны, но вы не кремовое пирожное.
Через секунду герцог начинает хохотать. Затем он подносит их по-прежнему соединенные руки к своим губам и съедает пирожное.
Хоть губами он не дотрагивается даже до перчатки, жест все равно получается слишком спонтанным и интимным для тех нравов, что преобладают в этом обществе, поэтому вокруг раздаются приглушенные возгласы.
В возгласе леди Реммингтон звучит радость. В моем – разочарование.
Я замечаю блеск в глазах Джорджа. Нужно быть слепой, чтобы не увидеть этого.
Очевидно, что он начинает влюбляться в нее.
Ну что же… В глубине души я ожидала этого. Что бы я ни делала, что бы ни происходило, Китти и герцог влюбятся друг в друга. Так написано черным по белому (лучше и не скажешь). В этом романе нет места для новой любовной линии. И уж точно не для меня в роли Лавинии Лабби. Очевидно, что фраза «всегда на вторых ролях» – мой девиз по жизни.
Джордж и Китти удаляются (такие красивые, такие блондинистые, все такие-растакие). Феи на люстрах возбужденно повизгивают, наблюдая за тем, как они готовятся танцевать, и осыпают их золотой пыльцой. Блестки, оседающие на их коже, делают парочку похожими на небожителей. Идеальный Аполлон. Невинная Афродита.
Ахр-р-р, как же они отвратительны.
Через несколько секунд к нам подходит слуга с бронзовым подносом, на котором сверкают два кубка. У одного позолоченный ободок, у другого – посеребренный.
– Прохладительные напитки для дебютанток, – объявляет мужчина, кланяясь.
– О, боюсь, дамы не будут пить, – начинает леди Реммингтон.
– Это вино, разбавленное водой, миледи. Сделано парижскими горгульями.
– Но все же…
Незамужним дамам не рекомендуется употреблять алкоголь. Я знаю, потому что эта сцена есть и в романе. Хотя на этот раз она немного отличается. В оригинале присутствует Китти, потому что (не вмешайся я) она бы уже оттанцевала с герцогом. И к тому же, как и ожидается, она бы деликатно отказалась от предложенного бокала вина.
Но Китти здесь нет. И я не она.
Мне хочется попробовать это французское вино, позволить себе хоть какой-то приз (ведь я явно упустила свой шанс с Джорджем), поэтому я протягиваю руку и уверенно беру бокал с золотистой каемкой.
– Мне передали, что этот бокал для мисс Реммингтон, – комментирует слуга.
– Какая разница? Вкус лучше? – Мужчина молчит. – Спасибо, можете идти.
Он так и поступает. И прежде, чем леди Реммингтон успевает отчитать меня за мое поведение, я выпиваю содержимое залпом.
– Лавиния!
– Что, неужто вы сами хотели попробовать?
Леди Реммингтон надувает губы, баронесса усмехается, а Джон Китинг удивленно моргает.
Только Сэмюэль Хаскелл, который, должно быть, является чемпионом мира по покер-фейсу, осмеливается что-то сказать.
– Вам понравилось, мисс Лабби?
– О да. – Я взмахиваю бокалом; пыль феи оседает на ободок кубка и заставляет его блестеть еще ярче. – Хотя и не так сильно, как мне хотелось бы…
Мой голос обрывается. Я чувствую… что-то странное в горле. Его словно сжали.
В то же мгновение я начинаю слабеть с поразительной скоростью. Рука с бокалом вяло опадает, бокал падает на пол и разбивается на тысячу осколков. Другой рукой я хватаюсь за шею.
– Лавиния?
Я не могу ответить. У меня такое же чувство, как тогда в переулке ведьмы Олвен. Как будто что-то неизвестное течет по моим венам.
Это магия. Это огонь. Сначала слабый. Едва заметное пламя. Но вскоре под кожей вспыхивает настоящий пожар.
Первым реагирует лорд Хаскелл. Этот проклятый стервятник должен был бы радоваться моей беде, но он выглядит еще более злым, чем раньше.
Он подхватывает меня, осторожно кладет на пол. Холод плитки не помогает погасить жар и облегчить судороги, парализующие тело. Не помогает и лед в голубых глазах Сэмюэля, которые ни на секунду не отрываются от моих.
