– А вы – человек со средствами, Кит? – поинтересовалась Дини, которая в этот момент была занята, что называется, отработкой манер и походки, принятых при дворе. Каждый шаг сопровождался пинком, которым дама отбрасывала шлейф, дабы не запутаться в нем и не упасть. При этом, надо сказать, придворные дамы весьма соблазнительно вертели бедрами. Кит с удовольствием наблюдал за тем, как Дини с поразительной легкостью перенимала все эти ужимки, несмотря на крайне неудобный корсет и прочие причиндалы, поддерживавшие спину женщины в идеально прямом состоянии.

– Что ты хочешь знать? – Кит скрестил руки на груди и сделал шаг назад, едва не наступив на синий бархатный шлейф.

– Я спрашиваю, какими средствами вы располагаете? То есть мне понятно, что они у вас есть, поскольку вы смогли заказать для меня все эти вещи. – Дини перебросила шлейф через руку и отошла к стене, чтобы начать путешествие вновь.

– У меня достаточно средств, которые я получаю от моего поместья Гамильтон. Есть и другие источники дохода. Вот сейчас у тебя очень хорошо получился поворот, Дини.

Еще одна вещь несказанно удивила Дини – почти полное отсутствие белья, за исключением грубой рубахи и льняных штанишек в обтяжку. Даже самые элегантные дамы не имели под платьем ничего другого. Словом, носить придворное платье было непросто. Дини, например, постоянно опасалась слишком высоко задрать подол или, напротив, запутаться в шлейфе ногами и рухнуть с лестницы.

– В сущности, – рассуждала Сесилия, – именно этого от нас и ждут мужчины. Они занимают удобные для наблюдения места и всячески желают дамам оступиться.

Неожиданно королевский двор показался Дини не таким уж и страшным местом.

Мери Дуглас, другая соседка Дини по дортуару, продолжала хранить упрямое молчание, поглядывая на Дини из-под коротких ресниц. Сесилия объяснила, что Мери, как и многие женщины при дворе, тоже стала жертвой обаяния кузена Кита.

– Хотя, – торопливо добавила Сесилия, – он ничем не поощрял ее ухаживаний.

Дини оставалось только посочувствовать невезучей Мери. Она ведь тоже в присутствии Кита испытывала удивительный подъем, своего рода эйфорию, которая охватывала ее всякий раз, когда Кристофер усаживался с ней бок о бок. Одна часть ее существа ликовала, а другая всячески предупреждала об опасности, которая подстерегала ее, влюбись она по-настоящему в этого странного человека. Любовь делает человека податливым, незащищенным, а для этого, по мнению Дини, время отнюдь еще не наступило. Ее собственный, правда, не очень богатый опыт свидетельствовал, насколько ненадежными могут быть мужчины.

Однако, несмотря на все трудности ее новой жизни и весьма реальную возможность того, что ей никогда не доведется больше увидеть свою мать и свой дом, всякий раз, ложась спать между двумя немытыми женщинами с волосатыми ногами, она знала, что утром снова увидит ослепительную белозубую улыбку, а главное – чуть кривой зуб в нижнем ряду безупречных во всем остальном зубов.

Герцога Гамильтона удивить чем-либо было трудно.

Тем не менее та легкость, с которой Дини запоминала имена, титулы и положение некоторых придворных при дворе, а также формы вежливого обращения, вызывали у герцога законную гордость.

– Ничего особенного, Кит, – заявила она ему как-то раз и завела руку за спину, чтобы ослабить шнуровку. Эти шнуровки располагались по всей длине спинки, и Кит сказал ей, что священнослужители именуют их «дорогой в ад». – Я принимала участие в таком количестве званых обедов и концертов в Нэшвилле, что могу запоминать имена и титулы даже во сне. Я, к примеру, могу сообщить вам, как зовут любого продюсера, его жену или любовницу, марку автомобиля, на котором он ездит, и в какую церковь ходит. Такая информация иногда дорогого стоит.

– Кому как. У меня, например, на это ушли годы. Позволь, я помогу тебе. – Кит отвел девушку к чудовищных размеров комоду, стоявшему в коридоре. Ловкими, умелыми пальцами он расслабил шнуровку, но так, чтобы ее было легко затянуть снова. – Так лучше?

Она вздохнула:

– Спрашиваете… Если бы мне еще удалось избавиться от этого проклятого корсета…

– Помилуй, кузина. Ведь не я являюсь законодателем мод.

Прикрыв глаза, Дини глубоко вздохнула и потерла шею забинтованной рукой, которую поранила при знакомстве с мечом Кита. Он наблюдал, как при этом движении поднялись под темно-зеленым бархатом ее груди. Вышитая верхняя часть корсета чуть виднелась из-за корсажа и гармонировала с рукавами, подвязанными шнуровкой у плеч и украшенными точно такой же вышивкой голубого шелка. На голове Дини красовался французский шиньон на каркасе, так называемый «круглый», а с плеч свешивался пресловутый шлейф. Даже столь вычурный наряд при дворе считался слишком простым, и носить его могла только женщина такой удивительной красоты, как уэльская кузина, то есть Дини.

– Не знаю, слышите ли вы, но мне кажется, что собаки подняли лай. – Дини распахнула веки и улыбнулась кончиками губ.

– Собаки? Ничего не слышу.

– Я говорю «собаки лают», когда у меня начинает ныть нога. Каменные полы в замке ничуть не лучше, чем асфальт в разгар лета в Нэшвилле. Только здесь полы ледяные, а асфальт у нас раскален не хуже лавы.

Мимо них промелькнула группка придворных, интимная беседа прекратилась. Дини все время удивлялась тому, насколько густо населен замок Хемптон-Корт. В каждой нише скрывалось спальное место одного из придворных, в каждом кресле ютилось по одному, а то и по два искателя королевских милостей.

Сборище при дворе и в самом деле было чрезвычайно пестрым. Придворные и гости изъяснялись на всех мыслимых языках и носили одежды, говорившие об их принадлежности ко множеству европейских народов. Более всего Дини поразил своей внешностью человек с прической, как у Мо Ховарда и с растрепанной дикой бородой. Хотя его одежда и отличалась роскошью, но она вся была в пятнах краски – красной, синей и пронзительно-желтой. Глаза человека смотрели на людей странным, остановившимся взглядом. Пожалуй, этот придворный был единственным, кого Кит по-настоящему недолюбливал.

– Он пользуется исключительным расположением короля за свои художественные таланты, но я ему не особенно доверяю, – произнес Кристофер, прижимая Дини к себе, чтобы освободить проход для этого господина, мчавшегося, не обращая внимания на окружающих, по направлению к королевскому кабинету. – Он немец, художник, его имя Ганс Гольбейн.

– А вас он когда-нибудь рисовал? – полюбопытствовала Дини, наблюдая, как человек, только что чрезвычайно быстро передвигавшийся, вдруг замер перед дверью, к которой стремился всем своим существом, вскинул вверх руки в немом жесте отчаяния и, повернувшись, помчался назад той же дорогой, едва не сбив ее с ног.

– Нет, – с раздражением в голосе произнес Кит. – У него, когда он работает, постоянно бурчит в животе, а я этого терпеть не могу.

Девушка взглянула на свои руки и заметила, что машинально сжала их в кулаки.

– Догадываюсь, насколько вас может временами раздражать моя глупая болтовня.

Она вовсе не напрашивалась на комплимент и не знала даже, расслышал ли ее слова Кит, когда почувствовала, как его сильная рука легла ей на плечо.

– Ничего подобного, Дини. Для меня твой голос звучит как музыка.

Она внимательно посмотрела на него, желая убедиться, что герцог говорит серьезно, но прежде, чем успела что-либо произнести, он поцеловал ее в лоб.

– Позволь, я покажу тебе музыкальную комнату. Возможно, кое-какие инструменты тебе понравятся.

Приобняв Дини за талию, Кит повел ее по нескончаемо длинным коридорам. По пути он здоровался с придворными и давал короткую характеристику каждому из встреченных.

– Вот леди Коуэн, питает большую приязнь к собственному конюху… Этот джентльмен в туфлях на толстенных подошвах? Небезызвестный сэр Уильям Уэйд. Знаменит своей склонностью к льняным скатертям, кои с большим удовольствием ворует, где только возможно. Однажды ночью его застали в совершенно обнаженном виде с корзиной для грязного белья, которую он нежно прижимал к груди. Свою добычу он складывает в огромный комод из вишневого дерева. Правда, этот комод уже дважды обворовывали слуги. Трудно, знаешь ли, найти настоящего добропорядочного слугу в наше время.