Бокий кивнул, его лицо стало ещё мрачнее.

— Понимаю, товарищ Сталин. Мы изучаем все шифровки Ленинградского отдела за два года. Если утечки были, мы найдём след. Зайцев знает коды и клянётся, что не передавал их Шульцу, но мы не останавливаемся.

Сергей вернулся к столу, сжимая трубку так, что костяшки побелели. Он чувствовал, как время сжимает его в тиски. Смерть Шульца оборвала нить. Чистки, которые он замышлял, становились неизбежными, но ошибка могла стоить слишком дорого. — Вы обещали результаты, — сказал он, глядя на Бокия. — Шульц мёртв, но его сеть наверняка функционирует. Найдите «Коршуна» и «Барса». Проверьте каждый порт, каждый склад, каждого человека. И выясните, что именно Серов передал немцам.

Бокий выпрямился, его голос не дрогнул:

— Так точно, товарищ Сталин. Я доложу вам о результатах незамедлительно.

Сергей отпустил его жестом. Бокий собрал папку и исчез в коридоре, где шаги его растворились в тишине. Сергей открыл протоколы, выписывая имена: Серов, Пономарёв, Зайцев, Гордеев, Петров, Козлов, Лебедев. Список рос, и каждый новый человек в нём подливал масла в огонь его подозрений. Если Абвер проник в ОГПУ, угроза могла таиться не только в портах, но и в самом сердце системы. В его штабе.

Он потянулся к телефону. Пора было вызывать Павла Судоплатова, главу иностранного отдела. Если немцы знали больше, чем казалось, агенты в Европе были в опасности. Сергей набрал номер и коротко бросил:

— Судоплатова. Сейчас же.

Через полчаса в кабинет вошёл Павел Судоплатов. Его подтянутая фигура и уверенные движения контрастировали с настороженным взглядом, в котором читалась готовность к серьёзному разговору. Он знал, что вызов в Кремль в такой час — предвестник испытаний. Сергей указал на стул, и Судоплатов опустился на него, сохраняя спокойствие, но его пальцы слегка сжались на подлокотниках.

— Садитесь, Павел Анатольевич, — начал Сергей. — Вы знаете о Серове?

Судоплатов кивнул, его лицо оставалось бесстрастным, но глаза выдавали напряжение.

— Да, товарищ Сталин. Я распорядился усилить наблюдение за нашими резидентами в Германии, Польше и Франции. Мы проверяем их каналы связи.

Сергей затянулся трубкой.

— Этого мало, Павел Анатольевич. Серов и его люди могли сдать немцам данные о поставках в Испанию. Возможно, просочилась и информация о наших агентах и готовящихся операциях. Если Абвер получил хоть крупицу наших секретов, то ваши люди в Европе окажутся под ударом. Понимаете, что это значит? Один неверный шаг, и мы потеряем не только Испанию, но и всю сеть в Германии, Франции, Польше. Ваши агенты — это глаза и уши страны. Если их поймают, мы окажемся в темноте и полностью обезоруженными.

Судоплатов кивнул:

— Понимаю, товарищ Сталин. Я уже отдал приказ резидентам в Берлине, Варшаве и Париже усилить меры предосторожности. Мы сменим явки, псевдонимы, приостановим все второстепенные операции. Если есть хоть малейшее подозрение на утечку, мы заменим шифры и переведём ключевых агентов на резервные каналы связи.

Сергей кивнул, но его глаза не отпускали Судоплатова. Он медленно выпустил дым, и тот повис в воздухе, словно завеса между ними.

— Не просто приостановить, Павел Анатольевич. Ваши люди должны стать невидимыми для Абвера. Если немцы знают имена, явки или шифры, они ударят первыми. Проверьте каждого агента, каждую операцию за последнее время. Шульц был не просто контрабандистом — он был звеном в цепи Абвера. Если он или его люди контактировали с вашими резидентами, я узнаю об этом первым. И ещё: ваши агенты в Германии. Они работают в логове врага. Если какие-то предатели, как Серов, сдали их имена, их жизнь висит на волоске. Вы уверены в их безопасности?

Судоплатов выдержал взгляд, его голос стал твёрже, но в нём чувствовалась сдержанная тревога:

— Товарищ Сталин, пока нет доказательств, что их личности раскрыты. Но я понимаю риск. Мы уже сократили их контакты с местными информаторами и перевели на более защищённые каналы. Наш главный агент в Берлине, «Орёл», работает под глубоким прикрытием. Его последняя шифровка пришла три дня назад — он подтверждает, что пока не заметил слежки. Но я дам указание ему и другим залечь на дно. Мы также проверим, не пересекались ли их каналы с Шульцем или его людьми. Если утечка была, мы найдём её источник.

Сергей постучал трубкой по столу, его взгляд стал тяжелее.

— Вы говорите о проверках, но я хочу результатов. Если Абвер получил доступ к нашим шифрам или именам, это не просто ошибка — это катастрофа. Ваши люди в Европе — это не пешки, а ферзи и короли на шахматной доске. Потеряем их — и игра будет проиграна. Я даю вам три дня. Проверьте каждую явку, каждый контакт, каждую шифровку. Если хоть один агент замешан с Шульцем или его сетью, вы доложите мне лично. И ещё: Испания. Убедитесь, что ваши агенты в Мадриде и Барселоне вне подозрений.

Судоплатов кивнул, его лицо стало ещё более сосредоточенным.

— Так точно, товарищ Сталин. Я всё проверю. Если есть след, мы его найдём.

Сергей жестом отпустил его. Дверь за ним закрылась, и кабинет вновь погрузился в тишину. Сергей посмотрел на карту. Он чувствовал, как время ускользает, как тени врагов сгущаются, как тучи. Игра шла на всех фронтах, и проигрывать было нельзя.

Берлин, 2 апреля 1936 года

Вечер в Берлине дышал тревогой, словно город замер в ожидании. Тонкий туман окутывал улицы, смягчая контуры широких бульваров и набрасывая призрачную вуаль на монументальные статуи. Воздух был холодным, слабый дым от угольных печей доносился издалека. На тихом углу Унтер-ден-Линден стояло кафе «Кранцлер», чьи тёплые золотистые огни лились на мокрый тротуар, отражаясь в лужах.

Большие окна кафе обрамляли сцену сдержанной элегантности: официанты в белоснежных рубашках бесшумно скользили между столиками, звон фарфоровых чашек смешивался с приглушённым гулом разговоров, а аромат свежесваренного кофе и сдобной выпечки наполнял зал. Внутри кафе сочетало уют и чопорность, интимность и уязвимость. Круглые столы, покрытые белоснежными льняными скатертями, украшали маленькие вазы с фиалками, чьи лиловые лепестки мерцали в свете латунных люстр. Стены, обшитые тёмным деревом, украшали гравюры с видами старой Пруссии — суровые пейзажи, напоминавшие о былой славе. Посетители — бизнесмены в строгих костюмах, дамы в изящных шляпках, редкие офицеры в выглаженной форме — говорили вполголоса, их слова тонули в мягких звуках скрипки, исполнявшей Шуберта в углу. Мелодия, скорбная и тягучая, словно усиливала ощущение надвигающейся бури.

Мария Лебедева, известная в берлинских кругах как Хельга Шварц, сидела за угловым столиком у окна, её осанка была безупречной, движения выверенными. Тёмно-серое пальто, подчёркивающее стройную фигуру, аккуратно висело на спинке стула. На ней было строгое тёмно-синее платье с высоким воротом, украшенное лишь серебряной брошью в виде полумесяца с крошечным сапфиром, мерцавшим в свете люстр.

Тёмные волосы, собранные в низкий пучок, были закреплены серебряной шпилькой с тонкой гравировкой — той же, что она носила на встрече в Тиргартене. Перед ней стояла наполовину пустая чашка чёрного кофе, пар от которой поднимался тонкими спиралями. Для случайного взгляда она была лишь элегантной дамой, наслаждающейся вечером в «Кранцлере», но её глаза, острые и внимательные, скользили по залу, подмечая каждую деталь.

Напротив сидел Эрих фон Манштейн. Тёмное пальто лежало на подлокотнике стула, открывая серый костюм с белоснежной рубашкой и бордовым галстуком. Его лицо, угловатое и тронутое усталостью, несло следы бессонных ночей. Лёгкий аромат сигары, которую он затушил перед входом в кафе, всё ещё витал вокруг него. Его руки, лежавшие на столе, были спокойны, но пальцы порой постукивали по краю стола, выдавая внутреннее напряжение, созвучное настроению города за окном.

Кафе гудело сдержанным ритмом берлинской элиты, но их столик казался отрезанным от мира, окружённым невидимой стеной. Мария сделала глоток кофе, её движения были неспешными, пока она ждала, когда Манштейн заговорит. Манштейн слегка наклонился вперёд.