– Как пожелаешь, но не сомневаюсь, скоро ты обнаружишь, что на такого рода мероприятиях лучше иметь мужчину-сопровождающего.

Элинор вновь зашагала вперед, надеясь, что мистер Локхарт, выполнив родственный долг, оставит ее в покое. Рядом с ним она чувствовала себя ребенком, хотя он был старше ее всего лет на шесть.

Он последовал за девушкой.

– Могу я проводить тебя?

«Нет, не можешь», – сердито подумала она, но не сказала вслух. Может, ей и не нравился мистер Локхарт, но он был для нее самым близким родственником, а она не могла заставить себя сжечь все мосты. Тем не менее это не означало, что она обязана его развлекать.

В молчании они прошли к Сент-Джеймс. Когда вошли в парк, мистер Локхарт заметил:

– Твое деревенское воспитание дает о себе знать. Ни одна леди, воспитанная в Лондоне, не позволила бы себе столь длинной прогулки. Отвезти тебя домой? Мой экипаж стоит прямо у Грин-парка.

Элинор расправила плечи, преисполнившись решимости.

– Если прогулка для вас слишком утомительна, возвращайтесь назад в экипаж. Я пойду дальше.

– Уверяю, мой совет искренен. Ты не часто бывала в обществе, ведь едва оставив школьную скамью, ты вышла замуж за моего дядю. Я бы не хотел, чтобы тебя исключили из общества до того, как начнешь его завоевывать.

Его голубые глаза сверкнули, а тонкие губы сжались. Было ли это предупреждение?

Элинор подавила вспышку гнева, вызванную такой самонадеянностью. Она не хотела доставлять мистеру Локхарту удовольствие наблюдать за ее реакцией.

Они продолжили прогулку и вскоре подошли к круглолицей, розовощекой женщине, вокруг которой паслось несколько коров.

Мистер Локхарт вздохнул.

– Что ты задумала, Элинор?

Она невинно взглянула на спутника.

– Разве мисс Блэйксли не сказала вам? Я хотела попробовать молоко в парке. И вы должны попробовать… прошу, мне хочется угостить вас. – Элинор предусмотрительно захватила из кухни маленькую оловянную чашку. Достав ее из ридикюля вместе с монетой, Элинор подошла к молочнице.

Мистер Локхарт раздраженно сжал губы. На какое-то мгновение ей показалось, что он откажется, но затем его взгляд упал на наблюдавшую за ними женщину, и он выдавил из себя улыбку.

Молоко было теплым и пенистым, значительно вкуснее того, что подавали дома, – как подозревала Элинор, разбавленного водой. В любом случае то, как мистер Локхарт давился им, делая глотки из кружки, которую предложила молочница, компенсировало необходимость оставаться в его компании.

– Напиток, – сказал он вполголоса на обратном пути к экипажу, – который пьют лишь дети и малокровные девицы.

Элинор проигнорировала замечание, явно относившееся к ее худобе, и заверила мистера Локхарта, что никто, увидев, как он пьет молоко, не примет его за ребенка или девицу.

– Конечно же, нет, – ответил он. – Но могут подумать, что мы оба лишились разума.

– Ни в коем случае, – парировала Элинор, мило улыбаясь мистеру Локхарту, пока тот помогал ей сесть в экипаж. – Для этого пришлось бы предположить, что разум у вас был.

Его рука крепче сжала ее, и от силы, с которой мужчина стиснул ее пальцы, Элинор внезапно похолодела. Не слишком ли много она себе позволила? На мгновение ей показалось, будто мистер Локхарт хочет ее задушить. Но вместо этого он отпустил спутницу и легко запрыгнул в экипаж, подхватив хлыст, прежде чем заметить:

– «У нее больше волос, чем ума, больше недостатков, чем волос».

Элинор узнала строку из «Двух веронцев» Шекспира. В конце концов, в школе ее научили кое-чему, прежде чем оплата за обучение, поступавшая от ее загадочного отца, прекратилась, вынудив девушку уехать. Пытался ли мистер Локхарт ответить на ее оскорбление?

Когда экипаж рванул вперед, она сложила руки на коленях.

«Не ввязывайся в ссору», – приказала она себе. Но Элинор всегда предпочитала отвагу благоразумию и не могла отказать себе в хорошем словесном поединке.

– Вы забыли последнюю строчку.

Мистер Локхарт скрипнул зубами.

– Какую же?

– «У нее больше волос, чем ума, больше недостатков, чем волос, и больше денег, чем недостатков», – процитировала Элинор. – Меня можно назвать глупой, но едва ли нищей, не так ли?

После этого мистер Локхарт, ожидавший богатого наследства, пока его дядя не женился на Элинор, проворчал нечто невразумительное и не раскрывал рта до тех пор, пока не высадил ее на пороге дома, – и то лишь для того, чтобы коротко пожелать хорошего дня.

Ювелирный магазин, к которому мисс Блэйксли направила их кучера в тот полдень, оказался аккуратным зданием, втиснутым между двумя чайными домами. Резные окна пропускали свет, который отражался от чистых прилавков и сверкал на украшениях, разложенных в витринах из черного бархата.

Элинор, к ее удивлению, там понравилось.

Когда они вошли, владелец магазина, мистер Джонс, оторвался от разговора с покупателем. Широко улыбнувшись, он сказал:

– Добрый день! У нас сегодня не хватает людей: наша постоянная продавщица заболела. Но я попрошу сына показать вам все, что пожелаете. – Он повернулся и крикнул: – Оуэн!

Из-за двери в конце узкого коридора появился молодой человек с такими же густыми бровями, как у отца. Он был высоким, плотного телосложения и выглядел довольно встревоженно, хмурясь, пока многозначительный взгляд отца не заставил его сморгнуть, и выражение лица прояснилось. Он направился к Элинор и мисс Блэйксли.

– О, Элинор, только взгляни на эту изящную брошь! – воскликнула мисс Блэйксли, разглядывая миниатюрного серебряного павлина с хвостом из сапфиров и изумрудов. Брошь и правда была очень красива, хотя, на вкус Элинор, несколько вычурна.

Молодой мистер Джонс изучал Элинор. Глаза у него были темными и теплыми, и, когда их взгляды встретились, что-то внутри нее дрогнуло, будто она узнала его, хотя была уверена, что никогда раньше с ним не встречалась.

– Нужна ли вам подобная брошь? Думаю, золото больше подошло бы к вашему цвету кожи.

– Полагаю, ваши бухгалтерские книги того же мнения, – заметила Элинор более резко, чем намеревалась, смущенная своей реакцией. Как правило, она не находила мужчин особенно привлекательными – и уж, видит бог, явно не Альберта, хотя он ей и нравился. Но в волевых чертах этого молодого человека было что-то притягательное.

Мистер Джонс склонил голову набок.

– Справедливо. Но и эта брошь стоит достаточно. Более скромный камень в более простом обрамлении вполне бы подошел. – Он повернулся к соседней витрине и взял пару серег: маленькие золотисто-коричневые топазы сверкали, подобно солнечным лучам. – Вот, например.

– О… – Элинор поняла, что не может говорить, горло перехватило от внезапно нахлынувших эмоций.

Мисс Блэйксли пригляделась к серьгам:

– Они довольно красивые, хотя я и предпочитаю хорошие рубины.

Мистер Джонс с беспокойством склонился к Элинор:

– Прошу прощения, я сказал что-то, что вас расстроило? Обычно меня не подпускают к прилавку. Отец говорит, я пугаю покупателей.

– Нет. – Элинор заставила себя улыбнуться. – Вы мастер?

Он испуганно распахнул глаза.

– Господи, нет. Некоторые из украшений делает мой отец, другие он покупает. Я предпочитаю работать со счетами. Цифры, видите ли, не требуют особого мастерства.

– Да, серьги красивые, – заметила Элинор, взяв себя в руки. – Боюсь, сегодня я не собираюсь что-то покупать. – Она открыла ридикюль и осторожно вынула шелковый лоскуток, в который был завернут кулон ее матери.

Элинор развернула шелк, открыв изящный филигранный крестик, украшенный топазами. Такими же золотисто-коричневыми, как на серьгах, которые показывал ей молодой человек.

Мистер Джонс перевел взгляд с ожерелья в ее руке на серьги в своей, затем вопросительно посмотрел на покупательницу. К своему неудовольствию, Элинор почувствовала, что краснеет.

– Это ожерелье моей матери. Видите, застежка сломалась. – Она сжала губы прежде, чем сказала этому незнакомцу, что ожерелье – это все, что у нее осталось от матери, не считая смутных воспоминаний об ореоле золотых волос и милой улыбке, хотя порой она спрашивала себя, не вообразила ли их.