У самого порога я постоял. Всё в порядке. Скользнул внутрь, разделся. Быстренько постирал бельё хозяйственным мылом и вывесил на мороз, сушиться. Потом посмотрелся в зеркало. Да, пару кило скинул: с жиром уходят и поддерживающие ткани, и вода, и третье-четвертое.

Ничего, наверстаю. Хлеб есть, сало есть, и прехорошее сало.

Я аккуратно накрыл стол. Напластанное сало с толстыми прожилками мяса и кусочки черного хлеба. Лук, чеснок — это не годится. Не по каким-то мистическим мотивам, а — запах. Чем меньше запаха, тем лучше. Мало ли, вдруг срочно придется работать, а потом пустят по следу ищейку…

Я ел не спеша, даже с ленцой. Пожую, посижу, подумаю.

Всё идет не по плану. Это нормально, это жизнь, а не учения.

Планировалось иное. Первая линия обороны — устрашение. Сжёг бы я машины и балки, сам собой вышел бы перерыв, покуда б новую технику пригнали. Может, и пресса подсуетилась бы, хотя на прессу я не надеюсь — вон сколько «бы» нанизалось. Когда-то, подхваченная мутным водоворотом девяностых «хватай мешки, вокзал отходит», пресса называла себя Четвёртой властью. Смешно. В России власть бывает только одна, первая, она же последняя, это и хотел сказать Булгаков, это и требуется нам знать.

Но Булгаков — ремарка. Дань человеческой сути. Важно же то, что я приступил сразу ко второй стадии — уничтожению. Выбора у меня не было. Во время работы ОМОНА в Листвянке пропали три девушки и мальчик шести лет. Тела не нашли — официально. Неофициально же нашли и утилизировали.

Заявления от родственников поначалу просто не принимали: раз они, родственники, живут в незаконном посёлке, то и сами они незаконны, и как бы не существуют. Потому и заявления от них принимать неизвестно, можно, или нет. Когда же приняли, то тем дело и кончилось. Зачислили исчезнувших в нетях. Сами убежали. Полагаю, власть была только рада слухам, которыми обрастало похищение людей: меньше сопротивляться будут, быстрее место очистят.

И Листвянка пала.

Как знать, вдруг с Дубравкой будет иначе?

Я закончил ночной обед, вымыл и расставил по полкам посуду. Всё в темноте, лишь отсветы печного огня из поддувала придавали комнате вещий багряный оттенок — для тех, у кого есть ночное зрение, разумеется. У кошек, например. Правда, кошки ночью цвета не различают.

А я различаю. В сале достаточно растворенного витамина А. Ещё больше его в печени медведя, но медведи в нашей округе вывелись в позапрошлом веке.

Я подошёл к зеркалу. Глаза светятся отражённым ночным блеском, морда лоснится. Как есть нелюдь. Нелюдь и есть, если точнее. Что делать, так получилось. Кому-то приходится быть и нелюдью. Оборотнем. Вурдалаком. Раньше говорили, что не стоит село без праведника. Добавлю от себя, что и без оборотня ему долго не продержаться. Покойный профессор Мальвайзер считал, что таким, как я, место на алтаре науке. Или на стенде. На операционном столе, наконец. А потом и спиртом залить не грех. Спиртом — по привычке говорят, на самом деле экспонаты помещают в сохраняющую среду «И». Кстати, «И» — значит Ильич.

Но к Ильичу я не спешил. Переменил пробки в «Коктейлях» опять на долговременные и отнёс сумку в сарай. Теперь риск обысков возрастал многократно, но денёк потерпит. А и найдут, там же не написано «Коктейль Молотова». Обычный огнеопасный стеклоочиститель. Оружием предмет делает намерение. Кстати, после войны стали думать, как бы вычеркнуть зажигательные бутылки из памяти. Потому что сделать коктейль Молотова не просто, а очень просто, но народу иметь оружие нельзя. Оружие дурно влияет на покорность. А покорность есть первейшая и важнейшая добродетель нашего народа. Пусть пьёт, пусть подворовывает, пусть руки растут из известного места — лишь бы был покорным.

Как всегда, хотелось спать. Как всегда, Сергей пересилил желание: отбросил одеяло и сел. Посидел минуту, посидел другую — и встал. Вертикализировался. Неспешно. Очень.

В комнате темно, тихо, спать бы и спать.

Пошарил, нашел сотовый телефон, угадал нужную кнопку. Сотовый у него хороший: и связь держать умеет, и будить, и кино снимать, да много чего умеет. Едва только началась вторая побудка, Сергей её остановил. Всё, проснулся, а других будить не след. Другие — это Лариса, что спала рядом. Ей просыпаться только через два часа пятнадцать минут. Это почти вечность.

А для него день начинается в пять ровно. Обычный трудовой день. Для негра все дни трудовые, а он был именно негром. Не африканцем, не афророссиянином, не по генотипу. По генотипу Сергей обыкновенный житель центральной России. Негр — это специальность. Можно сказать, призвание. Особенно, если этот негр — литературный.

Он вышел из комнаты, плотно прикрыл дверь. Что ж с того, что комната одна. Одна, зато своя. Другим снимать приходится, тратя заработанное подчистую. Даже в Огарёвске. Огарёвск хоть и районный центр, но центр знатный. Как Юпитер почти звезда, так и Огарёвск почти губернский город. То есть город он бесспорный, девяносто тысяч жителей по переписи. Главное же — Москва рядом, хоть и другая губерния. Потому — из-за Москвы — и дорого жильё. Снимающий уподобляется белкой в колесе, если заработок обыкновенный и даже чуть больше, отложить ничего невозможно, всё уходит хозяину жилья.

Утренний туалет окончательно пробудил, а чашка чая, зеленого, свежезаваренного (чайная ложка без верха на стограммовую чашку), перевела его в рабочий режим. Кофе? Кофе для спринтеров, а он марафонец. Ему бежать не круг, даже не десять…

Сергей подошел к окну, раскрыл ноутбук, включил. Подоконник кухни, как рабочее место, он выбрал неспроста. Где-то вычитал, что писать лучше стоя: и для осанки хорошо, а, главное, когда стоишь, голова активнее работает. Он попробовал. Понравилось. Возможно, это иллюзия, самовнушение, но писалось бойчее, слова падали стремительнее, мысли появлялись проворнее. И ещё: когда он писал сидя, то неуклонно полнел. Дошел до девяноста шести килограммов — это при ста шестидесяти двух сантиметрах роста. Стоя же килограммы не только не прибавлялись, а уходили. Верно, хотя и медленно.

Он запустил текстовый редактор, открыл нужный файл, прочитал последнюю страницу, написанную вчера перед сном, и прыгнул в текст, как в омут. Либо плыви, либо тони. Тонуть он не собирался категорически, и потому оставалось одно — плыть. Он и поплыл. Из всех доступных стилей сегодня он выбрал брасс — не самый быстрый, но самый надёжный. Писал без изысков, просто, но крепко, подгоняя предложение к предложению так, что абзацы выходили устойчивыми, ладными, образуя конструкцию, которую ветром не сдуешь. Многие негры считают, что проще и быстрее всего строить дом — то есть роман — из соломы. Он же предпочитал строения каменные. Потому что из соломы только-только доведёшь дело до середины, как вдруг подует ветер — и начинай сызнова. В итоге же может не выгодой обернуться, а убытками. А для него убытки непозволительны.

Первые пятьсот слов он написал в сорок пять минут. Учитывая три пятиминутных перерыва, в которые он ходил по кухне и глядел в окно, чистого времени — полчаса. Для Сергея скорость была приличная. Тут, конечно, не в пальцах дело, печатать он мог и втрое быстрее. Мозги за пальцами не поспевали.

После пятисот слов полагался перерыв двадцатиминутный. Он его использовал с толком — вынес мусорное ведро. Заодно и воздухом подышал. Дом ещё спал, и это давало ощущение собственной исключительности: вот какой он работящий! Морозец, ветер, снег ободрили не хуже спринтерского кофе, и следующие пятьсот слов пошли почти так же споро, как и первая. Труд, труд, и труд, тогда, глядишь, придет и вдохновение.

Когда на кухню вышла Лариса, он уже завершил утренний урок — тысячу слов. Лариса сонно улыбнулась ему, глазами показала на телевизор, что стоял на холодильнике.

— Включай, включай, — Сергей скопировал файл на флэшку. Большой перерыв. Даже слишком большой. Он бы предпочёл ещё часок-другой поработать, но жизнь вдвоем накладывает обязательства.