— У вас есть своя версия? — спросил я, чувствуя, как пересохло в горле.

Профессор долго молчал, словно взвешивая, стоит ли говорить дальше. Наконец, он вздохнул:

— Есть определенные… подозрения. Но ничего, что я мог бы доказать. Просто сопоставление дат, событий, некоторые характерные черты… — он покачал головой. — В любом случае, это опасная тема и мне бы очень не хотелось ее развивать.

Я обменялся быстрым взглядом с Кристи. Странно, но именно в этот момент я окончательно поверил в свое видение из катакомб. Марта действительно была дочерью Демидова. Лидер сопротивления, на которого мы работали, была дочерью человека, свергнувшего мою семью.

— Давайте сменим тему, — я отвел взгляд от фотографий, намеренно уводя разговор от опасных подозрений профессора. — Что случилось с остальными Белозерскими после переворота? С моими родственниками?

Он на секунду замолчал, поправляя чашку на столе.

— После захвата дворца Демидов действовал быстро и безжалостно. Официальная версия гласит, что император и императрица погибли при штурме. Твой старший брат Александр был публично казнен как «изменник отечества». — Он замолчал, словно не решаясь продолжать. — А младшего наследника… тебя… объявили трагически погибшим. Тело так и не нашли, но никто не сомневался в твоей смерти. Демидов лично возложил цветы на символическую могилу.

— А мой дядя? — спросил я, вспоминая обрывки информации из амулета. — У отца ведь был брат?

— Великий князь Михаил, — кивнул профессор. — Он командовал северным гарнизоном и попытался организовать сопротивление, но был предан своими же офицерами. Говорят, его казнили прямо на плацу перед строем солдат. Те из дальних родственников, кто успел бежать за границу, были лишены гражданства и объявлены врагами государства.

Профессор неторопливо поднялся и направился к стеллажу, кряхтя от натуги.

— Демидов не оставил камня на камне от прежней системы. Все, кто был связан с Белозерскими, все, кто носил вашу фамилию или состоял в родстве, были либо уничтожены, либо отправлены в лагеря. Даже слуги, десятилетиями служившие при дворе, исчезли бесследно.

Мы проговорили еще несколько часов. Профессор рассказывал об истории Империи, о событиях, предшествовавших перевороту, о первых годах правления Демидова. Это была история, которую не услышишь в официальных новостях или школьных учебниках — история предательств, интриг и личных трагедий.

Еще утром я порывался уйти, чтобы найти Гаррета и остальных, но профессор настоял, что мы должны переждать хотя бы день.

— На улицах сейчас слишком опасно, — сказал он тогда. — Серые перекрыли весь район. Патрули на каждом углу, ищейки проверяют подвалы. Лучше дождаться темноты, а еще лучше — завтрашнего утра, когда они переключатся на другие районы.

Я решил последовать совету старика, а заодно дать Кристи еще немного времени на восстановления. Если случится очередная передряга, то ее способности будут единственным возможным способом быстро смыться.

К середине дня он предложил перекусить. На обед была простая, но сытная еда — тушенка с макаронами, хлеб и даже немного сыра. После обеда разговор продолжился, и я не заметил, как день начал клониться к вечеру.

Когда солнце стало опускаться к горизонту, Лебедев вдруг насторожился.

— Уже поздно, — сказал он, поднимаясь и разминая затекшие плечи. — Пойдемте, покажу вам комнаты.

Мы поднялись на второй этаж, где профессор открыл двери в небольшие, но опрятные помещения. В каждой стояла кровать, застеленная свежим бельём, и умывальник с чистой водой — настоящая роскошь по нынешним временам.

— Отдыхайте, — сказал он. — Утром обсудим, как вам безопасно выбраться из города.

Когда профессор ушёл, я сел на край кровати, перебирая в голове всё услышанное. Демидов и мой отец, бывшие друзья, ставшие врагами. Елена и её дочь, ставшие пешками в их игре. И где-то там, в тени, Марта — дочь врага, ведущая свою собственную войну.

Я уже собирался лечь, когда заметил движение внизу. Через щель в плохо прибитых половицах пробивался тусклый свет. Осторожно опустившись на колени, я приник к щели.

В гостиной профессора появилась тёмная фигура в плаще — женщина средних лет с коротко стриженными волосами и жёстким, волевым лицом. Она тихо разговаривала с Лебедевым, и хоть я не мог разобрать слов, что-то в её облике, в манере держаться заставило мое сердце ускорить бег.

А потом она повернулась так, что свет от лампы упал на её лицо. Я мгновенно узнал эти черты, хоть и видел их всего пару раз.

Марта. Здесь. В доме историка.

И судя по тому, как они разговаривали, это была не случайная встреча.

Явин. Где-то в другой части города…

Явина разбудил резкий гудок — пронзительный, бьющий по нервам, совершенно не похожий на привычные звуки просыпающихся трущоб. Секунду он лежал, дезориентированный, пытаясь сообразить, где находится. Жёсткая, идеально заправленная кровать под ним. Металлический потолок с рядами люминесцентных ламп. Стены из серого бетона, окрашенного в унылый голубовато-стальной цвет. И этот гудок, повторяющийся каждые пять секунд.

Точно, он в Академии. В Академии Одарённых.

Явин сел, протирая глаза и пытаясь стряхнуть остатки сна. Он здесь второй день, а всё ещё не мог привыкнуть просыпаться в стерильной комнате. В трущобах у него тоже была небольшая каморка, не больше этой — пусть обшарпанная, с пятнами плесени на потолке и выщербленными половицами, но своя, пропахшая улицей и свободой. Здесь же всё до зубовного скрежета правильное — идеально заправленная кровать, вылизанный до блеска пол, равнодушные серые стены и крохотное окно, больше похожее на бойницу.

Макс. При одной мысли о бывшем друге желудок сжался от смеси обиды и гнева. Грёбаный наследник престола, выросший с ними в грязи и отбросах. И всё это время он молчал, прикидывался обычным беспризорником, а сам, небось, мечтал о троне и короне.

«Мог бы хоть намекнуть», — с горечью подумал Явин, натягивая серую форму, которую выдали вчера. Шершавая ткань неприятно царапала кожу, но хотя бы была чистой — без заплат и чужих следов, как одежда с барахолки, которую они обычно носили. — «Мы ж вместе сколько дерьма прошли. А он мне — ментальным приказом в лоб, словно я какой-то левый лох с улицы».

Гудок повторился, теперь с другой тональностью — нужно было спешить. Явин в последний раз осмотрел своё отражение в маленьком зеркале над раковиной: пятнадцатилетний пухлый пацан с всклокоченными тёмными волосами, которые отказывались укладываться как надо. Форма сидела неуклюже, воротник натирал шею, а рукава казались короткими. Щёки раскраснелись от волнения, а в глазах плескалась тревога, смешанная с вызовом.

— Как с плаката о благотворительной столовой, — пробормотал он, скорчив рожу своему отражению.

За дверью его уже ждал надзиратель — лысеющий мужчина с безразличным лицом и планшетом под мышкой.

— Опаздываешь, кадет Морозов, — отчеканил он, делая пометку в своих бумагах. — Минус пять баллов. Первая трапеза через три минуты, потом ориентация.

Явин только кивнул, сдержав желание огрызнуться. Здесь это было чревато. В первый же день он выяснил, что любое нарушение правил карается штрафными баллами, а набрав определённое их количество, можно заработать «корректирующие мероприятия» — эвфемизм для наказаний, о которых ему пока только рассказывали другие кадеты.

Коридор Академии напоминал завод — длинный, с рядами одинаковых дверей и тусклым освещением. Явин семенил за надзирателем, пытаясь запомнить маршрут. Вчера его провели по основным помещениям, но он всё ещё терялся в этом лабиринте.

Они миновали несколько пустых учебных классов — занятия для основного потока еще не начались. Через стеклянные вставки в дверях Явин увидел идеально выровненные ряды парт, доски с математическими формулами от вчерашних уроков. Все слишком упорядоченное, словно расчерченное по линейке.