– Черт бы тебя побрал, Монтойа! Я ничего не сделал Луз. И предупреждаю: не вмешивайся, или, клянусь Богом, на этот раз я тебя прикончу!

В голосе Люкаса слышалось что-то смертельно опасное, так что у меня перехватило дыхание, но Монтойа только издевательски засмеялся:

– Без оружия? А если мы будем драться голыми руками, сколько времени пройдет, прежде чем ослабеешь от потери крови?

Люкас шагнул к Монтойа, но приставленный к груди клинок остановил его. Рамон с застывшим лицом молча успел выдернуть из дерева кинжал и сунуть револьвер в кобуру.

– Прежде чем попытаешься убить его, сначала решим наши дела…

– Рамон, я уже сказал, не желаю с тобой ссориться. Но вот с моим старым другом Монтойа… нужно бы свести счеты.

– Прошло то время, когда ты мог мне приказывать, сводный брат-ублюдок!

Лезвие блеснуло в воздухе словно рассекающая тучи молния.

Небрежно расстегнутая рубашка Люкаса Корда была разрезана; тонкая кровавая линия прочертила голую коричневую грудь.

Люкас почти инстинктивно поднял руку, гнев и отчаяние исказили лицо, но опять сверкнул нож, рубиновые капли полились по ладони.

– Нет, – издевательски прошептал Рамон, – кинжал ты у меня не отберешь! Вытаскивай свой, если осмелишься! А потом посмотрим!

– Рамон, ты с ума сошел! Думаешь, я буду стоять и позволю изрезать себя на куски?

Увидев занесенный нож, я не смогла сдержать крика. Люкас схватился за лицо, неверяще глядя на брата.

– Будь ты проклят! Теперь станешь драться?!

На этот раз лезвие вновь прочертило багровую полосу на груди. Кровавые ручейки слились. Я бросилась бы между ними, не удерживай меня Монтойа.

– Оставьте их, – тихо, почти неслышно прошептал он, но что-то в его голосе заставило меня вздрогнуть. – Неужели не понимаете, как оба горды! Все это должно было случиться уже давно. Либо стойте спокойно, либо возвращайтесь в дом, как и должны были поступить раньше.

Я стояла, не желая смотреть, но не в силах отвести глаза. Люкас осторожно отступил, не сводя взгляда с Рамона.

Снова взмах ножом, и опять, опять, пока рубашка не повисла клочьями, руки и грудь были испещрены порезами. Почему он не защищается? Каждый раз, когда клинок опускался, я слышала заглушенный стон Люкаса и сама стонала вместе с ним.

Рамон тяжело дышал, лицо блестело от пота, ноздри раздувались.

– Почему не дерешься? Как еще напомнить тебе, что ты мужчина? – почти всхлипывая от ярости и разочарования, прохрипел он. – Или изрезать тебе лицо так, чтобы ни одна женщина больше не взглянула на тебя?

Через всю щеку Люкаса тянулся длинный порез, и теперь, когда Рамон вновь поднял кинжал, он инстинктивно загородился рукой, лезвие распороло предплечье.

Именно в эту секунду холодная выдержка уступила место ослепляющей ярости.

Как-то в Индии я видела схватку кобры с мангустом. Помню, зверек танцевал вокруг добычи, изредка набрасываясь, словно молния, и, укусив, отпрыгивал, а змея с раздутым капюшоном почти сонно раскачивалась взад и вперед, выжидая момента, когда можно напасть. Туземцы объяснили тогда, что мангуст почти всегда побеждает, но в тот раз либо он был слишком медлительным, либо гадина особенно злобной. Не забуду, как молниеносно она ударила.

И сейчас тело Люкаса мгновенно превратилось в смертоносное отравленное оружие. Он, казалось, едва заметно отклонился, загораживая правой рукой лицо, потом развернулся, в воздухе мелькнула левая рука, ребро ладони опустилось на запястье Рамона. Я успела заметить это прежде, чем нож, крутясь, вылетел и упал на землю. Рамон ошеломленно схватился за кисть, а Люкас приставил кинжал к его горлу.

Хесус Монтойа с шумом выдохнул, и я не могла понять, обрадован он или огорчен. Порыв ветра разметал мои волосы, над головой прогремел гром. Куда исчезли луна и звезды?

– Рамон, – хрипло прошептал Люкас, – довольно!

Но Рамон уже ничего не сознавал, пьяный от ярости и унижения.

– Нет! Ничего не кончено! Дерись же!

Я с ужасом наблюдала, как его руки поползли к кобуре.

– Твой нож – мой револьвер. Бросай кинжал, и побыстрее, Люкас, иначе я убью тебя!

С пренебрежительной легкостью и быстротой Люкас метнул кинжал, вонзившийся в землю между ногами Рамона, и в ту же секунду раздался выстрел.

Иногда я вижу во сне события той ночи и просыпаюсь с криком, вся в поту, – вспышки молнии, громовые раскаты, и Люкас, чудом устоявший на ногах, поворачивается, спотыкаясь, бредет к стене и медленно-медленно сползает вниз.

Голос доносится как будто издалека:

– Господи, Рамон! Ты все равно стрелок никудышный, особенно если разозлишься!

И я, вне себя от облегчения, заплакала – сухими, раздирающими душу рыданиями, потому что поняла: Люкас не убит, Люкас жив! Потом все было словно в тумане. Помню, как вырывалась из рук Монтойа, била его кулаками, крича:

– Пустите, пустите меня к нему!

Но Хесус толкнул меня к Рамону, все еще не выпускавшему дымящийся револьвер.

Я и его ударила; бросив револьвер, Рамон схватил меня за руки; оцепенение его мгновенно прошло, лицо яростно исказилось.

– Чудовище! Животное! – продолжала вопить я. – Все вы животные, все одинаковы. Все, все! Ненавижу!

– Слушай, она всего только женщина и не привыкла к крови, – вмешался Монтойа.

Я вывернулась из рук Рамона, безумно огляделась.

– Он умирает! Ведь ты этого хотел? Ну что ж, прикончи его, прикончи! Ты, Рамон, ты начал это! Хочешь доказать, что мужчина?! Отомстить за мою честь? Чего ждешь?!

Рамон снова с силой сжал мои пальцы, пока я не вскрикнула от боли, но он смотрел поверх моей головы на Монтойа, а голос звучал мертвенно-глухо:

– Я не хотел заходить так далеко! И все же чувствовал, что шел к этому почти всю жизнь.

Люкас привстал. Грудь его была залита кровью; одной рукой он вцепился в стену, из последних сил прислонился к ней. Молча. Думаю, у него не было сил говорить, но когда молния осветила его глаза, я увидела, что они такие же зеленые, застланные болью, как у тигра, подстреленного мной однажды.

– Отведи невесту в дом, Рамон, – спокойно велел Монтойа. – Собирается гроза, буря задержит нас в долине на несколько дней. Я присмотрю за твоим братом.

– То есть убьете его? Закончите то, что Рамон начал, так?

Я едва узнавала собственный голос – жесткий, бесстрастный.

Сверкающие глаза Монтойа вонзились в мои.

– Когда-то Люкас был мне ближе сына. Если я и убью его, то не так! Идите. Вы жених и невеста и должны быть вместе.

Я пошла за Рамоном – больше ничего не оставалось. Стальная хватка его рук не ослабевала, он почти волок меня за собой.

В передней комнате нас встретила Илэна, переодевшаяся из бархатного платья в шелковый халат; облако темных волос спадало на плечи, лицо побледнело и осунулось.

– Господи, что произошло? Я услышала выстрелы и послала Хесуса отыскать вас… Где Люкас?

– Ничего особенного, мать. Мы упражнялись в стрельбе. А теперь нам с Ровеной необходимо кое-что обсудить.

– Где Люкас? – криком вырвалось у нее, и Рамон выдавил безрадостную улыбку:

– Люкас с Монтойа. Думаю, им тоже есть о чем поговорить. Пожалуйста, мать, иди спать и хоть раз в жизни не вмешивайся!

Илэна побледнела, словно от удара, но гордо выпрямилась. В этот момент я испытывала невольное восхищение этой женщиной.

– Куда ты ведешь Ровену? – уже спокойно продолжала она. – Я хочу поговорить с ней.

Почувствовав в Илэне неожиданного союзника, я попыталась вырваться, но Рамон не разжал руки. Да, видимо, мне еще многое предстояло понять в характере мужчин семейства Кордес!

– Боюсь, тебе придется подождать до завтра. Сегодня Ровена занята.

– Рамон! Не забывай, ты еще не женат, – резко вскинулась Илэна.

– Я ничего не забываю, мамочка. Только советовал бы тебе не изрекать ханжеских сентенций!

Он потянул меня за собой, так что я чуть не упала.

– Ты слышала, как Люкас купил ее у апачей. Ну что ж, сегодня я отобрал у него Ровену. И как уже сказал, нам необходимо поговорить… а может, и не только…