– Больно или все еще злитесь?!

Страдания становились невыносимыми, но гордость не позволяла признаться. Сжав зубы, я отвернула голову. Нельзя позволять, чтобы он слышал мои рыдания. Не буду унижаться, что бы он ни вытворял.

Люк начал снимать другой мокасин. Сквозь волны боли пробивалась смутная мысль: что же он собирается делать?! Но, собрав всю волю, я отказывалась взглянуть на него.

– Да, хорошую прогулочку совершили, – иронически заметил Корд, и я возненавидела его еще больше. – Подождите, сейчас вернусь.

Он быстро, словно грациозное животное, вскочил на ноги, постоял, глядя на меня, но я нарочно зажмурилась, а когда открыла глаза, его уже не было.

Я впала в какой-то транс, от усталости и пережитого страха голова кружилась, сознание оставило меня.

Когда я очнулась, в хижине горел огонь, а ногу почему-то щипало. Я, должно быть, непроизвольно дернулась, потому что Корд резко приказал лежать смирно.

Полумертвая от голода и жажды, я откинулась на подушки. Думаю, меня разбудил именно запах еды. Что он хочет? Мучить меня? Но Корд бинтовал мне ногу полосками ткани, оторванными от нижней юбки, молча, ловко, почти не причиняя боли.

Выпрямившись, он отошел и через минуту возвратился с глиняным блюдом.

– Думал, может, вы проголодались… Не бойтесь, не конина и не собачатина. Оленина. Подстрелил сегодня утром.

– Собачатина?!

Я в ужасе уставилась на Люкаса; тот издевательски покачал головой:

– Неужели не знали? Здесь это считается редким деликатесом. Правда, боюсь, ваш желудок к такому не привык.

Теперь Корд казался почти дружелюбным, но я по-прежнему не доверяла ему, хотя обнаружила, что он развязал мне руки.

Осторожно усадив меня, он достал помятую кружку с холодной водой. Я бы набросилась на нее, но Люк предупредил: нужно пить маленькими глотками, иначе с непривычки заболит живот. Потом вручил мне блюдо и ложку. Никогда не ела ничего вкуснее, хотя не осмеливалась спросить, что же там еще, кроме оленины. Но после всех мучений это казалось таким блаженством! Даже сейчас не понимаю, как удалось тогда выжить.

Люкас Корд наблюдал за мной странным взглядом, прищуренными глазами и не отвернулся, даже когда я, неожиданно подняв голову, застала его врасплох, только сказал, хрипловато, насмешливо-издевательски:

– Не ждите, что вам и завтра будут так прислуживать! Жена моего брата приготовила ужин и дала мазь для вашей ноги. Но завтра принимайтесь за работу! В лагере достаточно дел! Маленькая Птичка покажет вам.

Я отставила блюдо.

– Что вы хотите сказать?! Не можете же вы держать меня здесь?

Корд сел, по-индейски скрестив ноги, приблизил ко мне лицо.

– Ты что, не поняла?! Я купил тебя, отдал прекрасную винтовку, стоившую гораздо больше любой женщины, а это означает, что я твой хозяин и могу делать с тобой все, что хочу, заруби это на носу.

Кровь прихлынула к моему лицу, как только смысл его слов стал ясен. Ослепляющая ярость лишила меня дара речи, а довольный взгляд Люкаса только усилил ненависть.

– Вот так-то лучше. Пока делай как сказано и подчиняйся, тогда мне не придется тебя бить, чтобы заставить покориться!

Вынести это было невозможно. Я швырнула блюдо прямо в голову Корда, но тот ловко уклонился, и остатки тушеного мяса разлетелись по земле.

Люкас выпрямился с таким видом, будто был готов убить меня, но вместо этого, как ни странно, расхохотался:

– Будь я проклят, если у нее не тот еще характер! Да к тому же посмела разбросать такую еду! Что ж, тем хуже: завтра можешь остаться голодной!

Тон его внезапно изменился, но я не успела встревожиться. Двигаясь с обманчивой небрежностью, он в один миг очутился возле меня; жесткие пальцы сомкнулись на запястьях, пригвоздив руки над головой, тяжелое тело придавило к земле, презрительный взгляд был словно пощечина.

– Только на этот раз тебе это сойдет с рук, и то потому, что сегодня тяжелый день, а ты была достаточно вынослива и смогла выжить. Но с завтрашнего дня мне плевать – устала ты, боишься или закатываешь истерики?! Попробуй швырнуть в меня чем-нибудь – шкуру с тебя спущу!

Я извивалась, пытаясь вырваться, в надежде, что он прочтет в моих глазах ненависть и отвращение, но Корд только издевательски скривил губы.

– Давай дергайся, это только заводит меня…

Намеренно непристойный смысл его слов заставил меня оцепенеть.

– С такой женщиной, как ты… трудно понять, о чем она думает, – мягко продолжал Корд.

Я почувствовала его дыхание. Неужели собирается поцеловать меня?

Отвернув голову, я процедила сквозь сжатые губы:

– Можете не гадать, я сама скажу. Думаю, как ненавижу, презираю вас, какое вы омерзительное животное! Очень рада, что отец не дожил и не увидел, во что вы превратились!

Мне показалось, что Корд затаил дыхание, но он грубо схватил меня за подбородок:

– Значит, вот как ты считаешь?

– Да-да, именно так. Зверь, животное, дикарь и убийца!

Я бы продолжила дальше, но Корд не позволил. Чуть приподнявшись, он обеими руками одним движением разорвал блузу и без того висевшего лохмотьями костюма.

Я кричала, отбивалась, но могла ли слабая, измученная женщина справиться с грубой силой?

Даже сейчас, вспоминая об этом, я заливаюсь краской. Корд сорвал с меня одежду, не обращая внимания на сопротивление. И потом я лежала под ним, придавленная чужим, ненавистным телом, чувствуя обнаженной кожей прикосновение грубой ткани, а Люкас… не спешил встать, глядя на меня так, будто наслаждался моим униженным видом.

– Можешь делать что хочешь, – злобно пробормотала я. – Доказал, что сильнее? Нет, просто подтвердил то, что я сказала. Животное! Зверь, который может брать женщину только силой. Привычка, не так ли?

– Думаешь, я хотел изнасиловать тебя? – спросил он, как ни удивительно, со странным спокойствием. – Ты ошибаешься насчет этого, как, впрочем, и во многом другом. – Корд жестоко усмехнулся. – Взгляни на себя! Леди Ровена Дэнджерфилд! Черная от солнца, нос облуплен, да и, по правде говоря, умыться бы тоже не мешало! И не только умыться! Вымыться! И еще одно: таких женщин я уже видел – сверху высокомерие и красивое личико, внутри – глыба льда!

– Вы!..

– Я еще не закончил! И поверь, стащил с тебя эти лохмотья не потому, что хотел тебя, просто решил показать, на что способен, если пожелаю! Кроме того, этот… постный взгляд не подходит для скво. Завтра принесу другую одежду, и научись понимать, где твое место!

Он откатился, встал и, с отвращением фыркнув, швырнул мне одеяло.

– Лучше постарайся заснуть. Я тебя не свяжу – отсюда не убежишь. До свидания!

Я осталась одна, дрожа от потрясения, пытаясь натянуть одеяло, но, несмотря на все, что случилось, все-таки уснула, должно быть, от изнеможения. Я совсем не отдохнула и все еще была в полусне, когда вернулся Люкас Корд и лег рядом, только повернулась на живот и плотнее завернулась в одеяло. Он не попытался прикоснуться ко мне, и вскоре, как это ни невероятно, сон снова одолел меня.

Прошло два дня, но к этому времени остатки гордости и здравый смысл вновь возвратились ко мне. Да-да, пленница, рабыня, но положение мое гораздо лучше, чем у других несчастных, захваченных индейцами, – не терплю жестоких побоев, не сплю под открытым небом, как собака, не доведена тяжким трудом до изнеможения, женщины и дети меня не мучают.

Я не была женой Люкаса Корда, хотя он спал рядом каждую ночь в крохотном вигваме, который помогла построить Маленькая Птичка, жена его брата, не была его любовницей, хотя, думаю, только он и я знали это; с самого начала Корд дал понять, что как женщина я его не интересую, служу всего лишь орудием мести против Шеннона и, дав согласие стать женой Тодда, превратилась во врага Люкаса. Я была пешкой в какой-то непонятной игре, но Корд не говорил ничего, лишь однажды, в то первое утро, у него вырвалось несколько издевательских фраз. Он разбудил меня рано, чтобы отдать блузку и юбку, типичную одежду женщин племени апачи.