Осип Мандельштам 1891–1938 «Мне жалко, что теперь зима…» Мне жалко, что теперь зима И комаров не слышно в доме, Но ты напомнила сама О легкомысленной соломе. Стрекозы вьются в синеве, И ласточкой кружится мода; Корзиночка на голове Или напыщенная ода? Советовать я не берусь, И бесполезны отговорки, Но взбитых сливок вечен вкус И запах апельсинной корки. Ты все толкуешь наобум, От этого ничуть не хуже, Что делать: самый нежный ум Весь помещается снаружи. И ты пытаешься желток Взбивать рассерженною ложкой, Он побелел, он изнемог. И все-таки еще немножко… И право, не твоя вина, — Зачем оценки и изнанки? Ты как нарочно создана Для комедийной перебранки. В тебе все дразнит, все поет, Как итальянская рулада. И маленький вишневый рот Сухого просит винограда. Так не старайся быть умней, В тебе все прихоть, все минута, И тень от шапочки твоей — Венецианская баута. «Мастерица виноватых взоров…»
Мастерица виноватых взоров, Маленьких держательница плеч! Усмирен мужской опасный норов, Не звучит утопленница-речь. Ходят рыбы, рдея плавниками, Раздувая жабры: на, возьми! Их, бесшумно охающих ртами, Полухлебом плоти накорми. Мы не рыбы красно-золотые, Наш обычай сестринский таков: В теплом теле ребрышки худые И напрасный влажный блеск зрачков. Маком бровки мечен путь опасный. Что же мне, как янычару, люб Этот крошечный, летуче-красный, Этот жалкий полумесяц губ?.. Не серчай, турчанка дорогая: Я с тобой в глухой мешок зашьюсь, Твои речи темные глотая, За тебя кривой воды напьюсь. Ты, Мария, – гибнущим подмога, Надо смерть предупредить – уснуть. Я стою у твердого порога. Уходи, уйди, еще побудь. «Твоим узким плечам под бичами краснеть…» Твоим узким плечам под бичами краснеть, Под бичами краснеть, на морозе гореть. Твоим детским рукам утюги поднимать, Утюги поднимать да веревки вязать. Твоим нежным ногам по стеклу босиком, По стеклу босиком да кровавым песком… Ну, а мне за тебя черной свечкой гореть, Черной свечкой гореть да молиться не сметь. Игорь Северянин 1887–1941 «И она умерла молодой…» И она умерла молодой, Как хотела всегда умереть!.. Там, где ива грустит над водой, Там покоится ныне и впредь. Как бывало, дыханьем согреть Не удастся ей сумрак густой, Молодою ждала умереть, И она умерла молодой. От проезжих дорог в стороне Есть кладбище, на нем – островок, И в гробу, как в дубовой броне, Спит царица без слез, без тревог, Спит и видит сквозь землю – насквозь, — Кто-то светлый склонился с мечтой Над могилой и шепчет: «Сбылось, — И она умерла молодой». Этот, грезой молящийся, – кто? Он певал ли с почившей дуэт? Сколько весен душой прожито? Он поэт! Он поэт! Он поэт! Лишь поэту она дорога, Лишь поэту сияет звездой! Мирра в старости зрила врага — И она умерла молодой. Эксцессерка Ты пришла в шоколадной шаплетке, Подняла золотую вуаль. И, смотря на паркетные клетки, Положила боа на рояль. Ты затихла на палевом кресле, Каблучком молоточа паркет… Отчего-то шепнула: «А если?..» И лицо окунула в букет. У окна альпорозы в корзине Чуть вздохнули, – их вздох витьеват. Я не видел кузины в кузине, И едва ли я в том виноват… Ты взглянула утонченно-пьяно, Прищемляя мне сердце зрачком… И вонзила стрелу, как Диана, Отточив острие язычком… И поплыл я, вдыхая сигару, Ткя седой и качелящий тюль, — Погрузиться в твою Ниагару, Сенокося твой спелый июль… «Она, никем не заменимая…»
Она, никем не заменимая, Она, никем не превзойденная, Так неразлюбчиво-любимая, Так неразборчиво влюбленная, Она вся свежесть призаливная, Она, моряна с далей севера, Как диво истинное, дивная, Меня избрав, в меня поверила. И обязала необязанно Своею верою восторженной, Чтоб все душой ей было сказано, Отторгнувшею и отторженной. И оттого лишь к ней коронная Во мне любовь неопалимая, К ней, кто никем не превзойденная, К ней, кто никем не заменимая! |
