После венчания было деревенское застолье. Ой, да разве ж это не пир на весь мир? Столы ломились от еды: пироги с мясом, с капустой, с яблоками, блины размером с велосипедные колеса, домашние колбасы, которые делала еще моя бабушка по секретному рецепту, соленья, варенья, которых хватило бы на небольшую армию. Все было таким вкусным, таким домашним, приготовленным с душой.

Максим Игоревич, который привык к мишленовским ресторанам и молекулярной кухне, сначала смотрел на еду с подозрением, словно боялся отравиться. Но потом… потом он попробовал мамин пирог с мясом. И я увидела, как его лицо изменилось. Удивление, потом удовольствие, потом что-то похожее на восторг.

— Это… это невероятно вкусно, Люся, — пробурчал он, и в его голосе прозвучало что-то похожее на искреннее изумление. — Гораздо вкуснее, чем все эти … суши и устрицы. Это же настоящая еда! Еда с душой!

Ой, да разве ж это не победа? Я же говорила! Моя деревенская еда лучше всех их заморских деликатесов!

Потом были танцы под гармошку дедушки Семена. Деревенские танцы, простые, веселые, от души. Максим Игоревич, который привык к бальным танцам и светским раутам, сначала стеснялся, стоял в стороне, словно боялся опозориться. Но потом Анютка, моя мифутка, схватила его за руку и потащила в круг.

— Папа, танцуй! — командовала она. — Все танцуют!

И он… он начал танцевать! Неуклюжий поначалу, он постепенно входил во вкус. И смеялся! Громко, искренне, заразительно. И я поняла, что вижу настоящего Максима Игоревича. Не олигарха, не бизнесмена, а просто человека, который умеет радоваться простым вещам.

А потом случилось событие, которое окончательно покорило его сердце. Появился Васька. Наш деревенский кот. Огромный, рыжий, наглый до невозможности. Он запрыгнул на праздничный стол, как будто это был его личный ресторан, и попытался стащить целый кусок колбасы.

— Это… это что? — прорычал Максим Игоревич, указывая на Ваську дрожащим от возмущения пальцем. — Это… это кот? Он… он такой большой! И… и такой наглый! Он что, думает, что это его стол?

— Это Васька, Максим Игоревич, — сказала я, хватая наглого кота. — Он член нашей семьи. И да, он действительно думает, что все вокруг принадлежит ему.

Васька, кажется, тут же проникся симпатией к новому человеку. Он спрыгнул с моих рук, запрыгнул Максиму Игоревичу на колени и начал мурлыкать, как маленький трактор. Максим Игоревич сначала застыл, словно к нему подсадили бомбу. Но постепенно его лицо расслабилось, и он начал осторожно гладить рыжего наглеца.

— Странно, — пробормотал он. — Он… он теплый. И мурлычет. А я думал, что коты – это просто декорация.

Ой, да разве ж это не чудо? Мой вредный олигарх гладит деревенского кота и улыбается, как ребенок!

Вечер закончился под звездами, которых в деревне было видно в миллион раз больше, чем в Москве. Мы сидели на крыльце, обнявшись. Анютка спала у меня на руках, измученная счастьем и впечатлениями. Васька мурлыкал у ног Максима Игоревича, окончательно присвоив его себе. И я смотрела на своего мужа. На моего вредного, но такого любимого олигарха, который за несколько дней превратился из недоступного бизнесмена в обычного человека.

— Я люблю тебя, Максим Игоревич, — прошептала я в тишину звездной ночи.

Он поцеловал меня в макушку.

— И я тебя, Люся. Моя пышная, неуклюжая, но такая искренняя Люся. Моя жена. Мое спасение от стерильного мира, в котором я жил.

А потом взял меня за руки и увел в дом, в отдельную комнату, которую нам выделила мама…И это была самая незабываемая ночь в моей жизни.

Я еще не знала, что нас ждет впереди. Медовый месяц в каком-нибудь экзотическом месте. Возвращение в Москву, где мне предстоит стать женой олигарха. И новые сюрпризы, которые приготовила нам жизнь. Но я знала одно: я была счастлива. Счастлива, как никогда в жизни. Моя жизнь, которая до этого была предсказуемой и спокойной, теперь была наполнена хаосом. Хаосом, который, возможно, был именно тем, чего мне не хватало. И Максиму Игоревичу тоже.

Я, Максим Гром, олигарх с состоянием, которое могло бы купить небольшую европейскую страну, повелитель миллиардов и сарказма, который панически боялся детей и всего домашнего, словно они были носителями особо опасного вируса, теперь был женат. Женат на пышной деревенской девушке, которая умела взорвать блендер стоимостью в пятьдесят тысяч рублей, покрасить мои рубашки от Armani в розовый цвет и упасть в обморок от цен на сыр в "Азбуке Вкуса". И, черт возьми, я был счастлив. Счастлив так, как не был никогда в своей идеально спланированной, стерильной жизни.

Наш "медовый месяц" проходил в деревне. В той самой деревне, где туалет был на улице (и это было настоящим испытанием для человека, привыкшего к японским унитазам с подогревом), а вода из колодца. В той самой деревне, где я впервые увидел настоящих коров, не подозревая, что они такие большие и... ароматные, и научился копать картошку (и эффектно падать в нее, пачкая костюмы дороже автомобиля). Это было… незабываемо. И абсурдно до смешного.

И наша ночь, наша незабываемая ночь, когда я так любил ее как никогда и никого в своей жизни. Первый…единственный, так говорила она мне. Задыхаясь в моих объятиях. Родной. Никто меня так не называл.

Первое утро после свадьбы началось с того, что меня разбудил не мой персональный будильник за три тысячи евро, не звонок Игоря с утренними сводками рынка, а… петух. Да-да, обычный деревенский петух, который решил, что шесть утра – это идеальное время для своего персонального концерта. Причем концерт этот был настолько громким и пронзительным, что мне показалось, будто кто-то включил сирену противовоздушной обороны прямо у меня в ушах. Я прорычал что-то нечленораздельное, больше похожее на рев раненого медведя, пытаясь натянуть подушку на голову, но было поздно. Мой священный сон, который я так ценил и который обычно длился строго восемь часов, был безжалостно растоптан деревенской фауной.

— Чертовая птица! — проворчал я, пытаясь найти выключатель, забыв, что находился не в своем пентхаусе с умным домом, а в деревенском домике, где самой продвинутой технологией была керосиновая лампа.

Я спустился вниз, чувствуя себя как зомби из фильмов ужасов, и обнаружил Люсю, которая уже вовсю хлопотала на кухне, готовя завтрак. Она была похожа на маленького, но очень усердного хомячка, который готовит запасы на зиму и при этом невероятно счастлив. На ней был простой домашний халат, волосы заплетены в косу, на щеках румянец от утренней прохлады, и она... пела. Пела какую-то народную песню, слова которой я не понимал, но мелодия была такой жизнерадостной, что даже мое угрюмое утреннее настроение начало оттаивать.

Анютка-мифутка сидела за столом, обняв своего потрепанного плюшевого медведя, который, судя по внешнему виду, пережил не одну войну, и счастливо улыбалась, размазывая варенье по щекам.

— Доброе утро, Максим Игоревич! — пропела Люся, и ее голос был таким же свежим, как утренний воздух, полный запахов трав и цветов. — Я уже подоила Буренку! И собрала яйца! И покормила кур!

Я поперхнулся кофе, который оказался самым обычным растворимым, а не моим привычным эспрессо из зерен, собранных монахами в горах Ямайки. Подоила Буренку. Моя жена. Которая еще вчера была в белом платье, стоила как мой автомобиль, а сегодня с утра занималась сельскохозяйственными работами.

— Ты… ты доила корову? — пробурчал я, пытаясь переварить эту информацию..

Люся кивнула, ее щеки слегка покраснели от смущения, но в глазах читалась гордость.

— Ну да! А что такого? Я же с детства дою! Мама меня научила, когда мне было семь лет!

Ой, да разве ж это не чудо? Моя жена – доярка! Мой мозг, привыкший к тому, что женщины в моем окружении занимаются благотворительностью, шопингом на Рублевке и обсуждением последних коллекций модных дизайнеров, сейчас лихорадочно переваривал информацию о ручной дойке коров на рассвете. Это было… шокирующе. И, как ни странно… восхитительно.