— Конечно, — прошептала я, чувствуя, как сердце разрывается на части. — Я... я пойду в свою комнату.

— А лучше прогуляйтесь, — мягко предложила Лиза. — Мы с Максимом долго говорить будем.

Прогуляйтесь! Чтобы не мешать им решать свое будущее! Их общее будущее, в котором для толстой няни места нет!

— Люся, не уходи! — заплакала Анютка.

— Я скоро вернусь, солнышко, — соврала я, гладя ее по головке. — Поговори с мамой.

— Не хочу!

— Надо, малышка. Она же твоя настоящая мама.

Настоящая. А я ненастоящая. Временная. Пока настоящая мама не вернется.

Вышла я из гостиной, а у самой слезы градом! Иду по коридору и слышу, как они разговаривают. Лиза говорит нежно, убеждающе:

— Максим, я изменилась! Я поняла, что карьера без семьи — это пустота! Я хочу быть с тобой! Я …давай все сначала. Как раньше.

— Лиза, прошло столько времени...

— Но мы же любили друг друга! Мы можем снова быть вместе! Ради Анны!

Ради Анны! Конечно, ради дочери он согласится! А я... я что? Лишняя!

Хотела я пройти в свою комнату, но остановилась у приоткрытой двери гостиной. Не подслушивать хотела, честное слово! Просто ноги сами остановились!

— Максим, — говорила Лиза таким нежным голосом, — я так скучала по тебе! По нашей дочери! По нашей семье!

— Семье, которой нет уже пять лет ты даже дочь от меня скрыла, — холодно ответил он.

— Я исправлю все! Дай мне шанс! Ради Анны!

И тут я увидела то, что разбило мне сердце на миллион осколков.

Лиза подошла к Максиму, обняла его за шею и... поцеловала! Прямо в губы! А он... он не оттолкнул ее! Стоял и позволял!

Я зажала рот рукой, чтобы не закричать. Значит, все! Значит, он выбрал ее! Красивую, успешную, настоящую мать своей дочери!

А я... я дура, которая поверила в сказку! Поверила, что олигарх может полюбить толстую деревенскую няню!

Тихо-тихо прокралась я к себе в комнату, достала чемодан и начала складывать вещи. Немного у меня вещей было — все поместилось в одну сумку. Как и положено временному человеку в чужой жизни.

Слезы лились ручьем, а я все складывала и складывала. Платья, которые Максим покупал. Туфли, в которых я чувствовала себя красивой. Украшения, которые он дарил...

Все это не мое! Все это для настоящей женщины! Для Лизы!

— Люся? — раздался тихий голосок у двери.

Обернулась — Анютка стоит, заплаканная.

— Ты куда собилаешься? — спросила она.

— Домой, солнышко, — прошептала я. — К маме, в деревню.

— А почему? Мы же семья!

— Нет, Анютка. У тебя есть настоящая мама. Красивая, умная. А я... я была временной.

— Неплавда! Ты моя настоящая мама! Я тебя люблю!

— И я тебя люблю, мифутка. Но иногда любви мало.

— А папа знает, что ты уезжаешь?

— Нет. И не говори ему. Пусть... пусть устраивает свою жизнь с мамой.

— Но я не хочу с мамой! Я хочу с тобой!

— Малышка, — села я на корточки перед ней, — твоя мама вернулась. Она будет с тобой, будет любить тебя. А я... я буду мешать.

— Не будешь!

— Буду, солнышко. В семье не может быть две мамы.

— Может! — упрямо заявила Анютка. — Ты будешь мифутская мама, а она обычная!

Мифутская мама! Как хорошо звучит! Но сказки кончаются, а в жизни все по-другому.

— Анютка, — позвала Лиза из гостиной, — иди сюда! Мама тебе подарки привезла!

— Не хочу подарки! — крикнула девочка. — Хочу Люсю!

— Иди, — попросила я ее. — Не расстраивай маму.

— А ты останешься?

— Я... я скоро вернусь, — соврала я еще раз.

Анютка ушла, а я быстро дописала записку:

"Максим Игоревич! Спасибо за все! Вы дали мне почувствовать себя нужной, любимой. Но у вас теперь есть настоящая семья. Анютка — чудесная девочка, любите ее. Желаю счастья! Люся."

Положила записку на стол, взяла сумку и тихонько вышла из квартиры. В коридоре еще слышала, как Лиза что-то рассказывает про Лондон, а Анютка плачет...

На улице было солнечно, но мне казалось, что вокруг сплошная тьма. Села я в такси и сказала:

— На вокзал, пожалуйста.

Мой телефон завибрировал. Это было сообщение от Максима Игоревича. Я не стала читать. Я знала, что там будет. Уволит. Ведь жена вернулась.

А я…В деревню. Домой. Туда, где меня никто не будет унижать. Туда, где я буду просто Люсей. Толстой. Неуклюжей. Но своей.

Я смотрела в окно. Городские огни проплывали мимо, словно звезды. А я чувствовала себя маленькой, одинокой точкой в этом огромном, безразличном мире. Я оставила там свою сказку. Свою мечту.

Мой мир рухнул. Не в переносном смысле, как это бывает, когда акции падают на десять процентов или конкуренты запускают более успешный проект и отжимают долю рынка. Нет, он рухнул в самом буквальном смысле, словно карточный домик, построенный на болоте во время землетрясения. И виной тому была не глобальная рецессия, не козни конкурентов, не крах фондового рынка, а одна пышная деревенская девушка с плюшевым зайцем и моя бывшая жена, которая, кажется, вернулась из своего "духовного путешествия" в Тибет не просветленной, а еще более коварной и расчетливой, чем была до отъезда.

Я стоял в гостиной своего пентхауса, как памятник собственной глупости и самонадеянности. Лиза, эта змея в дизайнерском костюме от Chanel стоимостью как годовая зарплата среднестатистического россиянина, только что покинула мой пентхаус, оставив после себя шлейф приторных французских духов и ощущение, что меня только что протащили через промышленную мясорубку. Она улыбалась, словно победительница международного конкурса по коварству, и ее улыбка была такой же фальшивой, как ее слезы раскаяния и внезапно проснувшаяся "материнская любовь". Я, Максим Гром, человек, который мог бы раскусить любой обман на корню, выявить подвох в самом сложном контракте, оказался слепым щенком перед лицом женской хитрости.

— Максим, — пропела она медовым голосом, когда я, стиснув зубы, выпроводил ее за дверь, — я буду ждать твоего звонка. Мы ведь семья, не так ли? И Анютка нуждается в настоящей матери, а не в какой-то деревенской девице.

"Семья". Это слово прозвучало как издевательство, как плевок в душу. Моя семья. Моя драгоценная мифутка. И… Люся. Моя Люся, которая никогда не была просто няней, хотя я упорно пытался себя в этом убедить.

И тут меня пронзило осознание, острое и болезненное, как удар кинжалом. Люся. Где она? Почему в квартире такая подозрительная тишина?

Я бросился в комнату Анютки, и сердце мое чуть не остановилось от увиденного. Она сидела на своей детской кровати, обняв своего потрепанного плюшевого медведя, который был ее спутником с рождения, и ее маленькое личико было залито слезами. Она рыдала так горько, так безутешно, с такой детской безысходностью, что мое сердце, которое я долгие годы считал каменным и неприступным, вдруг сжалось в маленький, болезненный комок.

— Анютка, — прошептал я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, присаживаясь рядом с ней на кроватку с розовым бельем. — Что случилось, мифутка? Где Люся?

Анютка подняла на меня свои огромные глаза, которые она унаследовала от меня. Они были красными от слез, опухшими, и в них читался такой ужас, такая детская боль и отчаяние, что я почувствовал, как что-то внутри меня обрывается с треском.

— Папа! — воскликнула она, и ее голос был похож на крик раненой птицы, такой надрывный и отчаянный. — Не хочю злую маму Лизу! Она шкашная! Она не умеет шказки рассказывать! Хочу Люсу назад! Она ушла! Она ушла из-за злой мамы! Она плакала и говорила, что она дула!

Стоп. Что? Дура? Люся так сказала? Это было настолько не похоже на нее, что мой мозг отказывался это переваривать.

— Мифутка, — осторожно спросил я, — что значит "я дура"? Люся так сказала?

— Нет! — всхлипнула Анютка. — Она шказала: "Я дура! Как я могла повелить, что такой мужчина полюбит такую, как я!" И потом собрала вещи и ушла! Я подглядывала…я не могла к ней подойти. Мне вот тут болело. Где селдце.