Я решил попробовать себя в роли фермера. Ой, да разве ж это не комедия, достойная номинации на "Золотую малину"? Я, человек, который мог бы купить целую ферму, не моргнув глазом, теперь пытался доить корову размером с небольшой автомобиль. Буренка смотрела на меня с таким же недоумением, с каким я обычно смотрел на своих конкурентов, пытающихся понять мою бизнес-стратегию. Она, кажется, прекрасно понимала, что я – не ее обычный дояр, и относилась ко мне с тем же недоверием, с каким я отношусь к новым инвестиционным проектам.

— Ну, давай, Буренка, — пробурчал я, неловко хватаясь за то, за что никогда в жизни не думал, что буду хвататься. — Сотрудничаем. Я же олигарх! У меня есть деньги! Я могу купить тебя! И всех твоих родственников!

Мои пальцы, привыкшие к клавиатуре MacBook Pro и дорогим ручкам Montblanc, никак не могли справиться с этой, казалось бы, простой задачей. Каждое мое движение было неуклюжим, неуверенным, а Буренка явно теряла терпение, изредка поглядывая на меня так, словно думала: "И этот человек управляет компаниями?"

Буренка только фыркнула. И, кажется, даже усмехнулась. Я клянусь, в ее коровьих глазах читалось что-то похожее на насмешку.

Люся, которая наблюдала за моими потугами, сдерживая смех изо всех сил, чуть не лопнула от веселья.

— Ой, Максим Игоревич, да вы же не так! Надо же нежно! Ласково! Корова – она живая, она чувствует! Вот так!

Она все еще называла меня Максимом Игоревичем и на «вы»…только ночью говорила «ты»…только ночью шептала мое имя.

Она показала мне, как это делается. Ее движения были такими легкими, такими естественными, словно она танцевала какой-то особый танец. Молоко лилось тонкой струйкой в ведро, создавая ритмичный звук, почти музыкальный.

— Ясно, — пробурчал я, пытаясь сохранить остатки своей вредности и делового авторитета. — Значит, теперь я еще и ученик доярки. Моя жизнь превратилась в бесконечный квест на выживание в альтернативной реальности.

Потом мы пошли на речку. Ой, да разве ж это не приключение для человека моего социального статуса? Я, человек, который привык к бассейнам с подогревом, гидромассажем и системой очистки воды лучше, чем в космических кораблях, к джакузи с панорамным видом на Москву, теперь сидел на берегу самой обычной реки, пытаясь поймать рыбу удочкой, которая выглядела как музейный экспонат. Моя удочка, которую мне торжественно вручил дедушка Люси с наставлениями о терпении и мудрости, была похожа на палку с веревкой, найденную в сарае.

— Ну, клюй, рыба! — прорычал я, неотрывно глядя на поплавок, который упорно не двигался уже полчаса. — Рыбаааа. Давай!

Рыба, кажется, была в курсе моих финансовых возможностей, но совершенно их игнорировала. Или, возможно, у местной рыбы были свои принципы относительно олигархов.

Люся, тем временем, сидела рядом на старом пледе, напевая какую-то деревенскую песню, и ее голос был таким же чистым и прозрачным, как вода в реке. Она распустила волосы, и они развевались на легком ветерке, солнце играло в них золотыми бликами. В этот момент она была прекрасна той естественной, неподдельной красотой, которую не купишь ни в одном салоне красоты.

Анютка-мифутка плескалась в воде на мелководье, в нарукавниках и жилетке, гоняясь за лягушками и смеясь таким искренним детским смехом, что даже мое каменное сердце бизнесмена оттаивало. Люся от нее глаз не отводила.

— Папа, — прошепелявила она, выбираясь из воды вся мокрая и счастливая, — а ты поймал шырую рыбу? Или она тебя перехитрила?

Я вздохнул, глядя на неподвижный поплавок.

— Нет, мифутка. Кажется, местная рыба слишком умная. Или слишком вредная. Видимо, мы с ней родственные души.

Вечером нас ждало настоящее испытание – баня. Ой, да разве ж это не экстрим для человека, который привык к спа-салонам с минеральной водой из Альп и массажам от тайских мастеров? Я, человек, который обычно расслаблялся в хаммамах дорогих отелей, теперь должен был париться в деревенской бане, где пахло дровами, березовыми вениками и чем-то еще, что я предпочитал не идентифицировать.

— Ой, Максим Игоревич, — прошептала Люся, когда я зашел в парилку и сразу же почувствовал, как воздух буквально обжигает легкие, — да вы же не так! Надо привыкать постепенно! А вениками надо аккуратно! Вот так!

Она взяла веник, который выглядел как орудие пыток времен инквизиции, и начала осторожно похлопывать меня по спине. Ой, да разве ж это не пытка, завуалированная под оздоровительную процедуру? Я чувствовал, как моя кожа, привыкшая к деликатным кремам за пятьсот евро за тюбик, горит, как будто меня жарят на медленном огне, а мышцы, привыкшие к расслабляющим процедурам, напрягаются от непривычных ощущений.

— Хватит! — прорычал я, пытаясь увернуться от веника. — Я же не бревно! И не шашлык!

Люся смеялась. Громко, заразительно, искренне, так, что ее смех эхом отражался от деревянных стен бани.

— Ой, да разве ж это не смешно? — воскликнула она, вытирая слезы смеха. — Вы же сейчас похожи на вареного рака! Красного-красного!

Я посмотрел на себя в небольшое, запотевшее зеркальце. Моя кожа действительно была красной, как панцирь вареного рака, а волосы прилипли к голове от пота. Вид у меня был, мягко говоря, не презентабельный. Но, к моему собственному удивлению, я не злился. Наоборот – я смеялся. Громко, от души, искренне, может быть, впервые за много лет.

Неделя в деревне пролетела, как один день, наполненный открытиями и абсурдными ситуациями. Я узнал столько нового о себе, сколько не узнавал за годы психотерапии у дорогих швейцарских специалистов. Научился доить корову (ну, почти – Буренка все еще относилась ко мне с подозрением). Научился копать картошку (и эффектно падать в нее). Научился париться в бане (и не кричать от ужаса при виде веника). И, самое главное, я научился быть счастливым. Счастливым с Люсей, которая принимала меня таким, какой я есть, со всеми моими причудами и недостатками. Счастливым с Анюткой, которая называла меня папой и верила в мифических существ. Счастливым в этом безумном, деревенском хаосе, который так отличался от моей упорядоченной жизни.

Васька, наш деревенский кот размером с небольшую рысь, стал моим личным телохранителем и, судя по всему, назначил себя главным по контролю качества моего сна. Он спал у меня на груди, мурлыкал, словно работающий трактор, и требовал еды каждые два часа, как капризный младенец. Я, человек, который никогда не любил животных, считая их непредсказуемыми и грязными, теперь подолгу гладил этого наглого рыжего кота и разговаривал с ним, как с лучшим другом.

— Ну что, Васька, — пробурчал я однажды вечером, почесывая ему за ухом, — ты доволен своей новой жизнью? Считай, что теперь ты живешь в пентхаусе. Правда, деревенском, но все же.

Васька только мурлыкнул в ответ и уставился на меня желтыми глазами, в которых читалось что-то вроде: "Наконец-то ты понял, кто здесь главный."

Возвращение в Москву было настоящим культурным шоком, только наоборот. Мой пентхаус, который еще недавно казался мне образцом стиля и комфорта, теперь выглядел стерильным и холодным, как операционная в частной клинике. Мои дорогие костюмы, которые я так любил и которые подчеркивали мой статус, теперь казались мне неудобными и сковывающими, как смирительная рубашка. Даже мой любимый кабинет с панорамными окнами и мебелью от итальянских дизайнеров вдруг показался мне каким-то безжизненным.

Люся, тем временем, начала осваиваться в Москве, и это было похоже на интеграцию инопланетянина в человеческое общество. Она, конечно, продолжала создавать хаос, но теперь этот хаос происходил среди дорогой техники и эксклюзивной мебели. Она чуть не взорвала микроволновку стоимостью в сто тысяч рублей, пытаясь разогреть пельмени и поставив их туда прямо в металлической миске. Она чуть не утопила мой планшет iPad Pro в раковине, пытаясь "помыть" его, как обычную посуду, потому что "на экране пятна". Она чуть не спалила мой галстук Hermès, пытаясь "погладить" его утюгом для отпаривания штор, который она по ошибке приняла за обычный утюг.