Ваймс сидел напротив. Это был не допрос. Это было вскрытие. Вскрытие души хорошего человека, которого убили парой строчек на светящейся доске.
— Они… они сказали, что корочка неправильная, — повторял Бротт, глядя в точку на пыльном полу. Его голос был лишён всяких эмоций, как у голема, у которого из головы вытащили управляющий шем. — Но… она всегда такая. Это наш рецепт. Мой отец так делал. И дед. Он говорил, что хорошая корочка должна… должна хрустеть, как первый лёд на луже. А они сказали… неправильно.
Ваймс слушал, и его внутренний коп вёл смертельную битву с его внутренним циником.
Чушь собачья, Ваймс, — шипел циник. — Бумажки! Слова! Твоё дело — убийцы и воры, а не сопливые пекари, у которых пригорел пирог!
Но коп, тот, что помнил себя тощим пацаном на улицах Теней, видел не просто пекаря. Он видел сломленного человека. Человека, у которого отняли не деньги. У него отняли то, что нельзя положить в банк или застраховать. У него отняли его историю. Его гордость.
Он ненавидел это дело. Ненавидел каждой клеткой своего тела. Ненавидел за то, что оно было липким, нематериальным и пахло не кровью и грязью, а чернилами и самодовольством. Но он знал, что не может его бросить. Потому что если Стража не будет защищать таких, как Бротт, то кого, к демонам, она вообще должна защищать?
Дверь кабинета открылась без стука. В проёме стояла леди Сибилла. В руках у неё была плетёная корзинка, от которой исходил почти божественный аромат мясного паштета и свежего хлеба — что, учитывая обстоятельства, было верхом иронии. Но взгляд её был серьёзнее, чем у судьи, выносящего смертный приговор. Она окинула взглядом съёжившуюся фигуру пекаря, затем перевела глаза на мужа.
Ваймс едва заметно кивнул.
— Спасибо, мистер Бротт. Мы сделаем всё, что в наших силах. Можете идти.
Пекарь поднялся, как во сне, качнулся и вышел. После него в кабинете, казалось, стало холоднее.
Сибилла вошла, закрыв за собой дверь, и поставила корзинку на стол, прямо на стопку нераскрытых дел. Несколько секунд она молчала, давая тишине сделать свою работу.
— Я слышала, — наконец произнесла она.
Ваймс хмыкнул.
— Ещё одна жертва прогресса. Скоро у нас будут отзывы на качество верёвки в Гильдии Палачей. Пять крыс за то, что шея сломалась быстро и без лишних дёрганий.
— Сэм.
Её голос был тихим, но в нём была та сталь, которую веками выковывали её предки, командуя армиями, владея половиной провинции и разводя драконов.
— Я знаю, что ты считаешь это глупостью, — продолжила она, глядя ему прямо в глаза. — Но я всю жизнь ношу фамилию Рэмкин. Я знаю, что такое репутация. Это не просто слова, Сэм. Это невидимый доспех. Доспех, который твоя семья ковала поколениями. Этим людям… — она кивнула в сторону двери, — им пробили их доспех и ударили прямо в сердце.
Её тёплая, сильная рука легла ему на плечо. Прикосновение было твёрдым и уверенным.
— Это работа для тебя.
— Потому что я коммандер? — устало спросил он.
— Нет. Потому что ты единственный в этом проклятом городе, кто полезет в самую глубокую выгребную яму, чтобы найти правду. Даже если эта правда пахнет хуже, чем река Анк в засушливый год.
Убрав руку, она направилась к выходу.
— Поешь, Сэм. На голодный желудок Порядок не наведёшь.
Дверь за ней закрылась. Ваймс остался один. Он смотрел на корзинку. Запах домашней еды смешивался с запахом его кабинета, создавая невозможный, противоречивый букет. Он не хотел есть. Он хотел найти того, кто это сделал. Найти и долго, очень долго объяснять ему разницу между правдой и справедливостью. Желательно, с помощью чего-нибудь тяжёлого и неудобного.
Редакция газеты «Правда» была другим миром. Полной противоположностью участку. Здесь было светло, чисто, пахло свежей бумагой и лёгким ароматом лимонного воска. Воздух был наполнен не криками, а деловитым стрекотом семафорных машин. Это был храм Прогресса. И Ваймс собирался разнести его к чертям.
Он прошагал мимо стола секретаря, который попытался было преградить ему путь с испуганным «Сэр, к мистеру де Ворду нужно записываться!», но одного взгляда хватило, чтобы юноша сглотнул и врос в свой стул. Ваймс толкнул дверь кабинета с надписью «Уильям де Ворд. Издатель» и вошёл без стука.
Уильям сидел за огромным столом из морёного дуба, на котором царил идеальный порядок. Он читал гранки, и на его лице было выражение сосредоточенного превосходства человека, несущего свет Истины тёмным массам. Увидев Ваймса, он вздрогнул.
— Коммандер! Какая… эм… неожиданность. Чем могу быть полезен?
Ваймс пересёк комнату в три шага и опёрся о полированный стол, который жалобно скрипнул. Он навис над издателем, как грозовая туча, готовая пролиться грязным дождём.
— Де Ворд. Мне нужны имена.
Уильям снял очки и начал медленно их протирать. Это был его защитный рефлекс, стена, которую он выстраивал между собой и неприятной реальностью.
— Имена? Простите, не совсем понимаю…
— Не прикидывайся идиотом, де Ворд, у тебя это плохо получается, — отрезал Ваймс. — Имена. Всех, кто оставил отзывы на пекарню Бротта и сапожника Мозоля. Сейчас же.
Уильям вздрогнул, словно от пощёчины. Он надел очки, вставая, пытаясь вернуть себе хотя бы часть роста и авторитета.
— Коммандер, боюсь, это совершенно невозможно. Видите ли, принцип анонимности — это краеугольный камень всей системы! Это гарантия честного и непредвзятого…
— Мне плевать на твои камни! — рявкнул Ваймс, и его голос заставил задрожать стопку бумаг на краю стола. — Мне на них плевать с высоты башни Незримого Университета! У меня два человека, чьи жизни, к твоему сведению, разрушены! Их бизнес, их имя — всё, что у них было!
— Но это же и есть глас народа! — Уильям тоже повысил голос, в его глазах блеснул фанатичный огонь. — Свободный обмен мнениями! Если услуга, по мнению потребителя, некачественная, он имеет право об этом заявить! Это основа свободного рынка!
— Некачественная?! — Ваймс рассмеялся. Это был короткий, злой, лающий смех, от которого стало неуютно. — Один из них жалуется на толщину корочки! На два, чтоб его, миллиметра! Крысиные зубы, да я бы посмотрел, как ты будешь рассуждать о качестве, когда тебе в тёмном переулке вскроют брюхо, а потом поставят одну крысу за то, что нож был недостаточно острым!
— Я… ну… я понимаю вашу озабоченность! — Уильям перешёл на панический полушёпот, его уверенность трещала по швам под напором этой первобытной ярости. — Разумеется! И я уже работаю над решением! Мы введём систему верификации! Возможно, даже трёхуровневую, с подтверждением через реестры Гильдий! Это отсеет злоумышленников и… и значительно повысит качество общественного дискурса!
Ваймс замолчал, выпрямляясь, и посмотрел на де Ворда. Посмотрел долго, изучающе, как энтомолог смотрит на особо редкое и совершенно бесполезное насекомое.
— Дискурса?.. — тихо переспросил он. — Де Ворд, ты не понимаешь. Ты не систему верификации придумал. Ты дал каждому ублюдку, каждой завистливой сволочи и каждому мелкому пакостнику в этом городе дубинку и назвал это «свободой слова». А теперь я требую имена тех, кто этой дубинкой воспользовался. По-хорошему.
Уильям отступил на шаг. Его лицо было бледным. Он был оскорблён до глубины своей идеалистической души.
— Я не могу, — прошептал он. — Это… это будет предательством моих принципов. Предательством моих пользователей.
Тишина. Ваймс смотрел на него ещё несколько секунд. Он понял, что стена перед ним была не из кирпича. Она была из идей. А такие стены не пробить тараном. Их можно только дождаться, пока они рухнут под собственным весом.
Он молча развернулся и пошёл к двери.
На пороге он остановился и, не оборачиваясь, бросил через плечо:
— Хорошо, де Ворд. Когда они придут за тобой… когда тебе поставят одну крысу за «неправильный шрифт в передовице» или за «недостаточно прозрачную метафору»… не звони в Стражу. Разбирайся со своим «дискурсом» сам.
