Стоило прикрыть веки, как сцена ударила по глазам назойливой вспышкой.
Гильдия Алхимиков пахла безумием. Она была похожа на брошенную мастерскую нервного бога-изобретателя. Колбы пузырились, реторты шипели, по изогнутым трубкам струилось нечто, не решившее до конца, быть ему жидкостью, светом или чистой катастрофой. Воздух здесь не просто имел запах. Он дрожал.
Томас Трансмут, глава Гильдии, вёл его по коридорам. Левый глаз Трансмута жил своей, отдельной жизнью, а опалённые брови намекали на несколько неудачных, но очень личных экспериментов.
— Вот! Наша новая лаборатория точности! — провозгласил он, толкая тяжёлую, обитую свинцом дверь. Его энтузиазм был сродни энтузиазму торговца, рекламирующего новый, особо эффективный яд. — Мы всегда ценили… э-э… порыв. Но точность! Точность — это божественно, коммандер!
Ваймс шагнул внутрь. Тишина. После остальной Гильдии она давила на уши. Помещение было холодным, стерильным, как операционная. В центре, на столе из чёрного, как застывшая ночь, обсидиана, громоздилась конструкция из стеклянных сосудов. Стекло было странным, оно казалось жидким, словно с трудом сдерживало запертую внутри энергию.
А за столом стоял Алистер Мамп.
Кожаный фартук, защитные очки с десятком линз. Он был глух и слеп ко всему, кроме своей работы. В одной руке — пипетка, похожая на серебряную паучью лапку. Другой он поворачивал вентиль на одной из колб. Медленно. Бесконечно медленно. Ваймс проследил за его взглядом. Алистер смотрел не на приборы. Он смотрел на одну-единственную каплю густой перламутровой жидкости, набухающую на кончике пипетки. Она дрожала, готовая сорваться под собственным весом.
Его руки.
Крысиные зубы… его руки не дрожали.
Ни единого тремора. Они были неподвижны, как скала. Как фундамент мира. Абсолютная, нечеловеческая точность, которой он был одержим и которую так безжалостно требовал от других.
Они взяли его безумие и дали ему работу.
Идеальную. Чудовищную. Он больше не создавал часы. Он отмерял ингредиенты для чего-то, что могло превратить свинец в золото. Или просто испарить половину улицы. И делал это с благоговением священника, склонившегося над алтарём.
Лицо Трансмута просияло, голос упал до заговорщического шёпота.
— Невероятный дар! Погрешность? Коммандер, её нет! Мы говорим о сотой доле капли! Он творит чудеса! Конечно, он немного… э-э… в себе. Но кого это волнует, когда результат такой?
Ваймс смотрел на Алистера, и его внутренний коп, тот старый, грязный стражник из Теней, что верил в простые вещи вроде камер и решёток, орал. Орал благим матом. Этот человек — террорист. Он сломал десятки жизней. Он довёл до отчаяния честных людей. Его место в самой глубокой и тёмной яме, под замком, ключ от которого нужно утопить в реке Анк.
Но другая его часть… та, что стояла под дождём в Часовой Башне и слушала тихий плач сломленного гения… видела в этом извращённую, больную, но всё же… логику. Справедливость, если смотреть на неё через кривое зеркало этого города. Алистера Мампа не наказали. Его пристроили. Как уникальный, но сломанный инструмент, который нельзя выбросить.
Решение Витинари.
Элегантное. Циничное. И, чтоб его, дьявольски эффективное.
Ваймс ненавидел это. Ненавидел каждой клеткой своего существа. Потому что это было не правосудие. Это был, чтоб его, эффективный менеджмент.
Ваймс моргнул. Кабинет. Отчёт на столе.
Резким, злым движением он смахнул папку в ящик стола. Тот захлопнулся с глухим стуком, похоронив дело «Летописца». Закрыто. Но горький привкус во рту — привкус того, что тебя снова использовали, как тупую, но надёжную дубинку, — остался.
Из этого состояния его вырвал шум. Не обычный городской гул, а нечто целенаправленное. Шум толпы.
Тяжёлый вздох вырвался сам собой. Ваймс подошёл к окну. Площадь перед редакцией «Правды» была забита людьми. Все смотрели на импровизированную трибуну из капустных ящиков, на которой, бледный как смерть, стоял Уильям де Ворд.
«Крысиные зубы, только не революция», — устало подумал Ваймс, накидывая плащ.
Он спустился и вклинился в задние ряды, надвинув шляпу почти на нос.
— Граждане Анк-Морпорка… — Голос Уильяма был тонким, как паутина. Он явно репетировал речь, но сейчас все его любимые слова застревали в горле. — Я… я стою здесь, чтобы говорить о… прозрачности. О той идее, что, по сути своей… является краеугольным камнем нашего… ну… дискурса…
— К делу, бумагомарака! — рявкнул кто-то из толпы. Несколько человек одобрительно загоготали.
Уильям вздрогнул. Вся его напускная уверенность треснула, как тонкий лёд.
— Да. К делу, — сглотнув, проговорил он. — Система «Перо»… была ошибкой.
Толпа затихла.
— Не в задумке! — поспешно добавил Уильям, цепляясь за тонущий корабль своей идеологии. — Идея была благой! Глас народа! Но я… я не учёл…
— Что мы все идиоты?! — крикнул другой весельчак. — Ха! Мы это и без тебя знали!
Смех стал громче, и в этот момент что-то в Уильяме сломалось окончательно. Маска спала, и под ней оказался просто напуганный, доведённый до края человек.
— Я НЕ УЧЁЛ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ПРИРОДУ! — почти закричал он, и в его голосе прорвалось такое отчаяние, что толпа снова притихла. — Я не учёл, что правда без контекста — самая страшная ложь! Что анонимность превращает людей в монстров! Я не учёл… — он сделал судорожный вдох, словно ныряя в ледяную воду, — …что моя собственная карьера борца за правду… началась со лжи. Статья о чиновнике из Гильдии Аудиторов… та самая… была обманом. Я всё выдумал.
На площади повисла мёртвая тишина. Даже голуби, казалось, перестали гадить на статуи. Город замер. Это было публичное харакири. Ваймс напрягся, ожидая, что сейчас полетят гнилые овощи.
Но Анк-Морпорк снова поступил по-своему.
После долгой паузы кто-то неуверенно хлопнул. Раз. Другой. И через несколько секунд площадь наполнилась не свистом, а неуверенным, но реальным гулом одобрения.
Уильям стоял, ошарашенно глядя на людей. Он не понимал.
А Ваймс понял.
Жители Анк-Морпорка презирали напыщенных идеалистов. Но они инстинктивно уважали человека, у которого хватило духу не просто ошибиться, а публично, на глазах у всего города, сесть в самую глубокую и грязную лужу. Это было шоу. Это была честность. Это было так по-анк-морпоркски.
Ваймс мельком взглянул на крыльцо редакции. Там, прислонившись к колонне, стояла Сахарисса Крипслок. Она смотрела на Уильяма с выражением усталого облегчения. Она покачала головой и пробормотала себе под нос что-то, что Ваймс легко прочёл по губам: «Ну наконец-то. Теперь, может, сможем нормально работать». Затем она достала блокнот и карандаш. Дедлайн не ждёт, даже если твой босс совершает акт публичного самосожжения.
На следующее утро свежий номер «Правды» вышел с гигантским заголовком: «Я СОЛГАЛ».
Его раскупили ещё до обеда.
— …таким образом, «Летописец» нейтрализован. Де Ворд покаялся. Город, кажется, успокоился.
Ваймс закончил доклад. В Овальном Кабинете было тихо. Слышалось лишь мерное тиканье часов на камине. Часов, которые, Ваймс был уверен, никогда не ошибались.
Лорд Витинари слушал, не меняя позы, соединив кончики пальцев в шпиль.
— Успокоился, коммандер? — произнёс он после долгой паузы. Голос ровный, тихий, как шелест страниц. — Любопытное слово. Я бы сказал, адаптировался. Скажите, вы когда-нибудь думали о пользе канализации?
По спине Ваймса пробежал холодок. Разговор с Патрицием — это прогулка по минному полю, где мины замаскированы под философские вопросы.
— Она уносит… нечистоты, — осторожно ответил он.
— Именно, — кивнул Витинари, и в его тёмных глазах блеснул холодный огонёк. — Она не уничтожает их. Она собирает их в одном месте. Концентрирует. И направляет по одному, вполне предсказуемому руслу. Что, согласитесь, лучше, чем если бы они текли по улицам, где им вздумается.
