— Уильям, — её голос был напряжённым, но твёрдым. — Уильям, посмотри на меня. Мы должны ответить. Немедленно. Выпустить экстренный номер, опровержение…

— Опровержение? — голос Уильяма был тонким, дребезжащим. Он издал сухой смешок, похожий на треск ломающейся ветки. — Опровержение чего, Сахарисса? Того, что… что всё это правда?

— Не вся! — она встряхнула его. — Он исказил факты, вырвал из контекста! Мы можем… мы можем объяснить! Рассказать нашу сторону истории!

— Нашу сторону? — он повернулся к ней, и в его глазах плескался чистый, животный ужас. Идеалист умер. Остался загнанный в угол лжец. — Он знает всё! Каждую деталь! Он… он копался в этом десять лет! Тут нечего объяснять! Это нужно просто…

Он не договорил. Его взгляд метнулся в угол кабинета, где на специальном постаменте стоял его личный терминал доступа к «Перу». Гномье устройство, всё из полированной меди и тихо светящихся рун. Его администраторская панель. Его трон.

— Нет, — выдохнула Сахарисса, поняв его замысел. — Уильям, не смей.

— Это моя система, — прошипел он, бросаясь к терминалу. Его руки дрожали, пальцы путались, ударяя не по тем рунам. — Я её создал. Я… я имею право на модерацию. На защиту от… от клеветы!

— Это только подтвердит, что он прав! Люди уже прочитали! Они видели! Ты не можешь просто заставить их разувидеть это!

— Я скажу, что это сбой! — в его голосе зазвучала безумная, отчаянная надежда. — Да! Магическая атака! Взломщики рун! Семафорные пираты! Кто угодно! Они… они поверят… они должны поверить!

Сахарисса попыталась его оттащить, но он оттолкнул её с неожиданной силой. Его лицо исказилось. Это было лицо человека, готового сжечь весь мир, лишь бы скрыть свой позор.

— Я просто… удалю, — пробормотал он, склонившись над клавиатурой. — Один раз. И всё закончится. Будто этого и не было.

Он нашёл нужную команду. «Полное стирание публикации ID:7734-b». Палец замер над руной подтверждения, светящейся тревожным красным.

— Уильям, нет! — крикнула Сахарисса.

Он нажал.

На секунду воцарилась блаженная тишина. Статья на «Шепчущей доске» за окном исчезла. Уильям выпрямился, на его лице появилось подобие облегчённой улыбки. Получилось. Он победил.

А потом по всему городу раздался тихий, едва слышный щелк.

Это не был громкий звук. Он был похож на щелчок заводного механизма, становящегося на место. Или на звук захлопывающейся ловушки.

Статья вернулась.

Но теперь она была не одна. На каждой «Шепчущей доске» она появилась снова. Дважды. Одна под другой. Идеальные копии.

Уильям смотрел на это, не в силах издать ни звука. Он понял. Алистер Мамп, гений часовых механизмов и точной механики, создал не просто вирус. Он создал семафорный храповик. Механизм, который мог двигаться только в одну сторону. Любая попытка повернуть его назад, удалить, стереть — лишь заставляла шестерёнку проворачиваться на один зубец вперёд, удваивая и закрепляя результат.

Он был в ловушке. В своей собственной, идеальной, прозрачной системе. Он создал самое честное зеркало в мире, и теперь оно показывало его уродливое лицо, и он не мог его разбить.

Уильям де Ворд медленно опустился на пол, обхватив голову руками, и завыл. Тихо, тонко, как раненый зверь.

Ваймс прибыл к редакции «Правды» минут через десять. Не пытаясь прорваться внутрь, он просто стоял в толпе зевак, наблюдая за хаосом. Он видел панику, видел слёзы, видел сдвоенную статью на доске и слышал тихий, прерывистый вой, доносившийся из окна кабинета на втором этаже.

Но смотрел он не на это. Он смотрел на общую картину, и в его мозгу, привыкшем искать простые мотивы вроде жадности или ревности, наконец-то сложился весь пугающий пазл.

Это была не месть. Не совсем. Месть была лишь топливом для механизма. Сам механизм был идеей. Философским трактатом, написанным на теле всего города.

Алистер Мамп не просто наказывал Уильяма. Он доказывал свою теорему. Он взял первое оружие Уильяма — «объективную правду» журналиста, — и доказал, что оно может быть ложью. Затем он взял второе оружие Уильяма — «мнение толпы», — и использовал его, чтобы уничтожить создателя первого. Он столкнул их лбами, демонстрируя с холодной, академической жестокостью, что оба они — лишь разные способы разрушать. Это был не теракт. Это была публичная защита диссертации по прикладной социальной механике. И оценка была высшей.

Ваймс почувствовал приступ тошноты. Он отвернулся и пошёл прочь, не обращая внимания на суету.

В отдалённом переулке Теней, вдали от центральной паники, сержант Колон и капрал Шноббс совершали свой обычный обход. Шноббс, который недавно научился читать слова длиннее трёх букв, с трудом разбирал заголовки на местной «Шепчущей доске».

— Глянь, сержант, — сказал он, выковыривая что-то из зубов. — Опять эта их политика. Кто-то кого-то обманул десять лет назад. Кому это вообще интересно?

Сержант Колон, не отрываясь от методичного поглощения мясного пирожка, который он купил у старой миссис Плюш, пожал плечами.

— Бывает, Шнобби. Бывает. — Он сглотнул. — Куда хуже, что у старой миссис Герберт опять её паршивая кошка на дерево залезла. Орёт на весь квартал. Вот где настоящая трагедия. Пошли, работа ждёт. А то ещё, не дай боги, отзыв оставят.

Ваймс вернулся в свой кабинет в Управлении Стражи на Псевдополис-Ярд. Воздух здесь был знакомым, пропитанным запахом дешёвого табака, остывшего кофе и пыльных бумаг. Его территория. Место, где он был главным. Он сел за свой стол, чувствуя, как внутри него нарастает холодная, ясная решимость.

Философия — это, конечно, прекрасно. Но ломать жизни людей, пусть даже таких, как де Ворд, — это преступление. Простое, понятное преступление. И за него полагается арест. Он знал, кто виноват. Он знал, почему. И он знал, где его искать. В той заброшенной часовой мастерской. Или, что более вероятно, на какой-нибудь высокой башне, откуда открывается лучший вид на дело рук своих.

Рука сама потянулась к переговорной трубке — отдать приказ Моркоу, чтобы тот взял отряд крепких ребят и отправлялся на задержание.

В этот момент дверь его кабинета тихо скрипнула. Вошёл один из клерков, бледный юноша с глазами кролика. Он молча положил на стол Ваймса небольшой конверт из дорогой, плотной бумаги с гербом города и так же молча испарился.

Ваймс вскрыл конверт ножом для бумаг, который не точился со времён Каменного Века. Внутри лежал один листок. На нём, выведенная безупречным каллиграфическим почерком Драмкнотта, была всего одна фраза.

«Коммандер. Какая элегантная демонстрация тезиса. Проследите, чтобы никто не прервал эксперимент до его логического завершения. Наблюдайте. Не вмешивайтесь. В.»

Рука Ваймса замерла на полпути к трубке.

Он перечитал записку. Потом ещё раз. Холод, который он чувствовал раньше, показался ему тёплым летним бризом по сравнению с ледяной пустотой, которая разверзлась у него внутри.

Это был приказ.

Витинари не хотел, чтобы он ловил преступника. Он не хотел останавливать хаос. Он хотел посмотреть, чем закончится этот блестящий, жестокий научный опыт.

Ваймс больше не был охотником. Он не был даже собакой. Он был сторожем в лаборатории. Его задача была не в том, чтобы спасать подопытных крыс от обезумевшего вивисектора. Его задача была в том, чтобы следить, чтобы они не разбежались раньше, чем эксперимент будет завершён.

Его руки были связаны. Тугим, невидимым, вежливым узлом.

Он медленно опустил руку на стол. Он должен был сидеть и смотреть. Позволить Алистеру и Уильяму доиграть свою партию до самого конца, каким бы кровавым ни был этот финал.

Коммандер Сэмюэль Ваймс сидел в своём кабинете, в самом сердце закона и порядка Анк-Морпорка, и ощущал бессилие нового, Интеллектуального, Вежливого толка, от которого не спасала ни дубинка, ни значок. Он впервые чувствовал себя не просто проигравшим, а фигурой на чужой доске, которую только что лишили права сделать следующий ход.