«Мне жаль», — извинился Флейм, его надломленный голос нарушил тишину.

«Нет», — прошептал я.

«Пламя... пламя было слишком жарким...» — пробормотал он, его глаза были тяжелыми от усталости.

«Давай ляжем спать», — предложила я и подождала, пока он пошевелится. Я не оставлю его на этом месте. Флейм моргнул, глядя на меня, и он все еще был самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела. Меня поразило, как он продолжал красть мое сердце каждый день. «Тебе нужно спать, детка. Давай поспим». Он открыл рот, как будто хотел что-то еще сказать. Но слова не находили у него сил. Взяв его за руку, я помогла ему встать. Флейм последовала за мной в спальню. Он лег, а я легла перед ним. Я сжала его руку и поднесла ее к губам. «Я люблю тебя».

Сначала Флейм не ответил, а потом сказал: «Тебе не позволено умереть». Его глаза закрылись, рот приоткрылся во сне, но его слова прокручивались у меня в голове, как смерч. Тебе не позволено умереть…

Я оставалась абсолютно неподвижной, держа его за руку, пока его дыхание выравнивалось со сном. Я осматривала его тело. Мое внимание сосредоточилось на его руке, теперь забрызганной свежей кровью. Выпустив свою руку из его руки, я молча отошла от кровати и взяла мочалку. Осторожно, чтобы не разбудить его, я провела мочалкой по его руке, смывая кровь и следы боли. Я вытерла его живот и бедра, а затем остановилась, просто наблюдая за мирным сном, в котором он сейчас находился. Моя грудь сжалась. Я провела рукой по его темным волосам. «Ты нужна мне со мной», — призналась я никому, кроме себя. «Я не могу сделать это без тебя, детка».

Я накрыла Флейма одеялом, затем пошла в гостиную и вытерла беспорядок, который был устроен всего несколько минут назад. Когда я направлялась в спальню, входная дверь открылась, и в комнату ввалился Эшер. Я учуяла запах алкоголя еще до того, как он вышел на свет. Во второй раз за сегодняшнюю ночь мое сердце плакало по брату Кейду.

«Ашер», — тихо сказал я, когда он направился на кухню.

Его налитые кровью глаза поднялись и попытались сфокусироваться на мне. От него тоже пахло табаком. «Мэддс», — пробормотал он и пошел в свою комнату.

Я хотела поговорить с ним. Я хотела, чтобы он поговорил со мной. Я знала, что в этом нетрезвом состоянии это было бессмысленно. Но темные круги под глазами, его спутанные черные волосы... Эшер был живым воплощением боли и горя. Там, где Флейм не показывал этого выражением лица, Эшер рассказывал историю своей потери и вины каждой чертой своего лица. Эшер и Флейм, возможно, были двумя совершенно разными людьми, но они оба были поглощены своей виной и грехами, пока это не стало самой сутью того, кем они были.

Видя Эшера в таком состоянии, я не могла его оставить. Когда он уже дошел до двери в свою комнату, я сказала: «Эшер?»

Его плечи напряглись под кожаной курткой. В конце концов он повернулся ко мне. «Что?» — рявкнул он, огонь и бунт заменили печаль в его глазах. Но глубина боли на его лице разорвала мое сердце.

Я подошла к нему. Ашер был как статуя — такой же высокий, как Флейм, с такими же темными глазами и волосами. Я представила, что именно так выглядел Флейм, когда ему было столько же лет, и этот образ оставил еще один синяк на моем сердце. Я потянулась к его руке и нежно сжала его пальцы. Губы Ашера сжались. Я думала, он отстранится, но, к моему удивлению, он держался.

Он держал меня так крепко.

«Ты любим». Я хотел исцелить его. Я хотел снова увидеть мальчика, который никогда не видел, как умирал его лучший друг, спасая ему жизнь. Милого мальчика, который краснел, когда кто-то говорил с ним, мальчика с улыбкой, которая покоряла даже самые глухие сердца. Я верил, что он все еще где-то там, скрытый под слоями боли. Я верил, что однажды, если мы сможем снять эти слои, мы снова увидим его. Приблизившись, я положил руку ему на щеку. Его дыхание прервалось от прикосновения. Я не был уверен, знал ли он об этом, но он наклонился к моей ладони, ища утешения. «Ты любим. Ты так очень, очень любим».

Ашер обнимал мое прикосновение несколько секунд, прежде чем отстраниться, и моя рука снова упала на бок. Дверь закрылась, барьер между нами. Он снова был потерян для меня. Я не двигалась. Я стояла, переводя взгляд с комнаты Ашера на ту, что держала моего мужа. Они оба были сломлены. Я любила их обоих. И каким-то образом я увижу, как они оба исцеляются.

Чувствуя волну усталости, я пошла обратно в свою кровать. Флейм все еще спал, но его брови были напряжены. Когда я скользнула в кровать рядом с ним и взяла его за руку, его лоб перестал быть напряженным, и он перекатился ко мне. Тепло, которое проросло в моем сердце, было теплом надежды. Мы справимся с этим. Мы всегда будем бороться со своими демонами и побеждать, независимо от того, насколько тяжела борьба.

Подняв ночную рубашку, я положила его руку на свой голый живот, положив свою руку сверху. «Мы можем это сделать», — прошептала я и положила голову ему на широкую грудь. «Мы можем быть родителями, и мы можем быть счастливы. Я знаю, что мы можем. Нам просто нужно верить в это, Флейм. Нам просто нужно доверять себе и верить…»

Лил Эш

Тьма. Это вся моя гребаная жизнь. Чёртова чёрная тьма. И гнев такой сильный, что я трясся от ярости. Каждый раз, когда я закрывал глаза, я возвращался в тот момент, когда картель и Ку-клукс-клан взяли нас, потенциальных заложников. Когда они сказали, что отпустят нас невредимыми... но вместо этого Диего вытащил свой пистолет и направил его мне в голову. Когда он направил ствол на мой череп, я понял, что это конец для меня. Я знал, что пришло моё время идти. Это было чертовски странно. Чувство оцепенения нахлынуло на моё тело, когда я посмотрел на своих товарищей Палачей и нашёл своего брата. Он наблюдал за мной, расхаживая, теряя самообладание, увидев меня в руках Диего. Я ждал смерти. Но что-то сбоку сбило меня с ног. Я поднял взгляд как раз в тот момент, когда Диего снова нацелил пистолет в сторону от меня. Из патронника его пистолета вылетела пуля — пуля, предназначенная мне.

Слэш. Грёбаный Слэш, мой лучший друг, на земле, кровь льётся из его головы. Он пожертвовал собой ради меня. Слэш, блядь, умер ради меня. Я пытался выкинуть из головы образ его широко открытых глаз, уставившихся в никуда. Но образ оставался на месте. Он преследовал меня, постоянно напоминая мне, что это я должен был лежать мёртвым на земле, а не гребаный Слэш. Я хотел вырвать этот образ из своего мозга. Но вид моего лучшего друга, мёртвого, никогда не исчезал. Это было, блядь, татуировкой в моём мозгу навсегда. Моя вина была как грёбаная гноящаяся язва, отравляющая моё тело гневом, насилием и такой грёбаной тьмой, что я чувствовал себя гребаным VIP-персоной в Тартаре.

«Мистер Кейд?» Голос пытался вклиниться в мои мысли, воспоминание о том, как я потянулся за пистолетом и открыл огонь по ублюдкам, которые только что убили моего друга. Я использовал новообретенную тьму, которая заполонила мою душу, чтобы отомстить. Мне нужно было что-то сделать для моего друга, который только что истек кровью на земле у моих ног. Моя кровь пела, когда пули разрезали плоть, чувство доставки смерти было похоже на дозу героина. Но неважно, скольких людей я уничтожил, гнев оставался на месте. С каждым днем гнев становился сильнее, а чернота становилась темнее, пока это не стало всем, что определяло меня. У него был пульс, сердцебиение, пульсирующее каждый чертов день, пока я не выдохнул только ярость. Ничто не помогало. Казалось, что нет никакого гребаного пути назад к прежнему мне.

«Мистер Кейд!» — более громкий тон мистера Бенсона вырвал меня из ямы, которой был мой вечно ебанутый разум. Я моргнул, и ярко украшенный класс снова оказался в фокусе. Другие ученики в классе смотрели на меня, некоторые тупо от скуки, другие с отвращением. Я был ребенком Палача. Для этих богатых, титулованных ублюдков я был дерьмом на подошвах их дизайнерских ботинок. Зейн и я были никем. Я был рад. Я никогда не был одним из этих привилегированных ублюдков. Я был воспитан, запертым в подвале. Что, черт возьми, они знали о борьбе?