– Но где же ты теперь будешь жить?

– Ну, я подумал… – Котти поднялся, пригладил волосы и глубоко вздохнул. – Можно было бы построить хижину рядом с вашей… если, конечно, вы не возражаете.

– Возражаю? Конечно же, нет! Нам, напротив, будет гораздо спокойнее с таким соседом. Ты все равно почти все свободное время проводишь с нами, так что и для тебя это лучше. – Фейт помолчала, но потом все же решилась высказать вслух то, что было на душе. – Ты же знаешь, Котти, что мы давно считаем тебя членом семьи. Ты постоянно заботишься о нас, как мог бы только сын или брат.

– Благодарю вас, госпожа. – Котти опустил голову, залившись краской смущения. – Я рад, что могу помогать вам. А теперь, пожалуй, мне пора заняться делами, но днем я вернусь и начну строить хижину.

– Не хочешь сперва позавтракать?

– У меня есть хлеб, сыр и немного вяленого мяса, а вот вечером я, пожалуй, присоединюсь к вам, если можно.

– Ну конечно! – Фейт улыбнулась и, протянув руку, откинула назад волосы с худенького мальчишеского лица, стараясь не оскорбить этим жестом его мужскую гордость, но Котти ответил ей с широкой улыбкой:

– Значит, решено. Днем начну строить.

Засунув руки в карманы и насвистывая, он с независимым видом зашагал прочь, а Фейт смотрела ему вслед со смешанным чувством радости и горечи и думала, что в свои тринадцать лет он больше мужчина, чем многие взрослые. Она догадывалась, что его дела не вполне законны, но не считала себя вправе винить его за это. В такое время и в таком месте каждый делает то, что считает нужным, чтобы выжить. Важно лишь, с какими людьми связывают его эти дела и в какой атмосфере совершаются, ведь, несмотря на зрелость, Котти Старк еще мальчик и его, как тонкий прутик, можно согнуть и сломать. «Интересно, – подумала Фейт, – каким он станет, когда повзрослеет?»

Из дневника Питера Майерса

«День первый.

Поскольку я не имею представления о том, какое сегодня число, буду считать этот день первым в моей новой жизни и в соответствии с этим датировать свои записи в дневнике.

Я жив, о чем пишу с величайшим удивлением и восторгом.

Еще два дня назад у меня уже не было никакой надежды на помощь от аборигенов, я примирился с неизбежным и стал ждать смерти. Именно в момент отчаяния один из сидевших неподалеку на корточках старых туземцев поднялся и приблизился ко мне. Помню, что я улыбнулся и поднял вверх раскрытые ладони, давая понять, что у меня нет враждебных намерений.

Несмотря на мое полубессознательное состояние, этот эпизод четко отпечатался в моей памяти. Подойдя ко мне почти вплотную, он стал пристально смотреть мне в глаза, а я, будучи не в состоянии даже сдвинуться с места, уставился на него. Никогда прежде я не видел так близко никого подобного ему: под темными бровями светились пытливые умные глаза, загорелое дочерна лицо, разрисованное белыми полосами, могло бы напугать, но, как ни странно, я не почувствовал страха.

Он поднял мозолистую руку и что-то мне протянул – как оказалось, это кусок вяленого мяса. Я осторожно взял его и запихнул в рот. Он внимательно наблюдал, как я торопливо жевал и глотал, а затем подал мне чашу, сделанную из человеческого черепа, на дне которой было немного воды, и я с жадностью выпил, несмотря на наводящую ужас емкость.

После того как я вернул чашу, туземец дружелюбно улыбнулся, кивнул и пошел прочь. Хотя не было произнесено ни слова, я догадался, что он позволил мне следовать за ним, если я того хочу. Поднявшись, я неуверенно двинулся за ним туда, где его ждали соплеменники.

Итак, я спасен!

День тридцатый.

Как быстро течет время, но без мишуры цивилизации цена его невелика. Мои новые друзья кое-что знают о течении времени, но только в общих чертах. Они ориентируются по теням от деревьев и скал, и такая точность, по-видимому, их вполне устраивает. Здесь, в буше, дни плавно и незаметно складывались в недели, и меня это нисколько не заботило: слава богу, я жив и нахожусь вдали от этой проклятой сиднейской гавани.

Мне удалось узнать, что моего спасителя зовут Бининувуи. Он здесь вождь, или как там у них называют старейшину племени. Под его началом тридцать пять человек – мужчин, женщин и детей. Благодаря его покровительству меня приняли, но считают слегка не в себе: неуклюжим и беспомощным. Я умею наносить на бумагу непонятные значки, которые кажутся им волшебными, но полный профан в том, что – во всяком случае, с их точки зрения – требуется знать каждому, чтобы выжить на этой земле. Я учусь, и они терпеливо наблюдают за моими стараниями.

Попробую описать этих странных людей. Несмотря на всю их первобытность, они вовсе не просты. В Сиднее я, как и остальные, считал туземцев диким народом с примитивной культурой, но теперь, пожив среди них, понимаю, как все мы заблуждались. Их жизнь подчиняется системе правил, даже, возможно, более стройной, чем наша. С детства их учат послушанию, а тех, кто осмеливается перечить, наказывают. Закон здесь один для всех, и все перед ним равны.

Я для них чужак, и они обращаются со мной как с неразумным ребенком, но поскольку очень стараюсь научиться всему необходимому, гнева или раздражения у них не вызываю. Их обычаи я постараюсь по возможности описывать как можно подробнее. Мой запас чернил заканчивается, но я нашел им замену – некое красящее вещество, которое получают из коры каких-то деревьев названия их мне неизвестны, – раздобыть же перо при здешнем изобилии птиц не составило труда.

День шестидесятый.

Я уже немного понимаю их язык и постепенно завожу друзей среди туземцев. Старый Бининувуи, похоже, относится ко мне, с одной стороны, как к сыну, с другой – как к забавной зверюшке. С каждым днем я узнаю все больше нового и все успешнее мне удается следовать обычаям племени.

Туземцы, которых я видел в окрестностях Сиднейской гавани, жили преимущественно оседло, но выяснилось, что по натуре они кочевники и остаются на одном месте только до тех пор, пока могут охотиться и собирать дары природы, но как только добыча скудеет, перебираются на другие территории. Из-за этих частых перемещений они не строят постоянных жилищ и, если погода портится, просто воздвигают укрытия. Когда поднимается ветер – а он здесь бывает очень свирепым, – из ветвей деревьев быстро сооружаются жилища, а дыры затыкаются травой или соломой. Чтобы такую постройку не снесло ветром, используют камни либо просто привязывают ее лианами к стволам деревьев.

На прошлой неделе мы наткнулись на другое племя. Не обошлось без громких криков и угрожающих потрясаний копьями, но все же кровопролития удалось избежать. Насколько я понял, спор шел из-за каких-то территорий, но учитывая скудное знание языка, мог и ошибиться.

Аборигены в большинстве своем миролюбивы, но и у них случаются стычки, иногда даже между женщинами, которые дерутся не хуже мужчин. Я однажды оказался свидетелем стычки двух женщин, когда одна покалечила другую заостренной палкой, – такими они обычно выкапывают батат, основу их рациона.

В пище туземцы весьма неприхотливы – едят все, что попадается на их пути. Мужчины охотятся на диких животных и птиц, ловят рыбу, когда оказываются у воды. Кроме того, они едят всяких насекомых и гусениц – это считается у них деликатесом. Женщины собирают то, что растет: плоды, семена, орехи, ягоды, корешки, клубни – и добывают сердцевину пальм. У туземцев очень своеобразный хлеб. Это запеченные в золе лепешки из пресного теста, которое готовят из различных размолотых семян и воды. Должен признаться, мне потребовалось время, чтобы привыкнуть к их пище.

Теперь, когда я немного их понимаю, мне стало интересно слушать истории, которые они рассказывают по вечерам у костров. Насколько я понял, они верят в добрых и злых духов и волшебство, определенных животных и птиц, некоторые деревья или даже целые рощи, камни считают священными. В нашем племени есть маг, или колдун, который никогда не располагается в основном лагере. Его считают своего рода богом и относятся к нему с благоговением. Колдун носит древний амулет (мне так и не довелось его увидеть), который издает тот устрашающий раскатистый рев, который я когда-то слышал. Когда я слышу этот звук, мне видится расстояние, отделяющее меня от так называемого цивилизованного мира, и у меня возникает непреодолимое желание молиться, только я не знаю, какому богу.