Всех нас одинаково поразили аборигены – их здесь называют индейцами, – которые ходят без одежды, если не считать тонкой ленточки вокруг головы, а у мужчин еще и узкой набедренной повязки. Их тела, загорелые до черноты, у некоторых тела, как и лица, расписаны белой краской, добываемой из глины, что производит жуткое впечатление. Они мускулисты, хорошо сложены и жизнерадостны. У них глаза, обрамленные густыми темными ресницами, как у пугливой газели, чрезвычайно широкие и плоские носы с вставленными в ноздри для украшения кусочками белой кости, и густые черные волосы, в которых тоже что-то болтается. Когда индейские мужчины увидели наших женщин, их естественной реакцией было удивление и, как следствие, побуждение увидеть все, что там, под лохмотьями, что дало повод для безудержного веселья среди самых неотесанных осужденных обоих полов. Трудно сказать, что аборигены думают о нас, хотя наше первое знакомство прошло вполне успешно.

Кто-то из охраны рассказывал, как один из туземцев положил на песок свой щит в качестве мишени и был очень удивлен, когда офицер выстрелами из пистолета изрешетил покрытую кожей поверхность, но быстро оценил силу нашего оружия, из чего следует, что они, по-видимому, весьма сообразительны. И еще рассказывали, как в один из вечеров, когда капитан Филипп и офицеры ужинали на берегу, из зарослей появилась группа туземцев. Капитан, давая понять, что настроен дружественно, поднял руки над головой, но те, очевидно, не поняли. Тогда капитан обвел то место, где сидели его офицеры, и жестами попытался объяснить, что они не имеют права пересекать эту линию. Поговаривают, что по крайней мере частью своего влияния на туземцев капитан Филипп обязан отсутствию у него переднего зуба, так как этот, по нашему мнению, недостаток считается у них признаком превосходства над остальными. К чему невозможно привыкнуть – это исходящий от аборигенов отвратительный запах, причиной которого является отсутствие привычки мыться и обычай натирать тела жиром животных.

Что у нас вызывает удивление и восхищение – так это кенгуру, если пользоваться терминологией Кука. Они похожи на огромных зайцев, только стоят на больших задних лапах и опираются на толстый мускулистый хвост, в то время как передние лапы у них очень маленькие, и кенгуру, по-видимому, ими почти не пользуются. Это травоядные животные и, пожалуй, не умнее овец или коров, а своих детенышей носят в кармане на животе, как опоссумы.

Всех осужденных сразу отправили расчищать землю, которая в здешних краях чрезвычайно каменистая, а деревья, что на ней растут, мы прозвали «каучук» за смолу, что выделяется из стволов. Древесина у них твердая, как железо. Подходящего инструмента у нас нет, работа тяжелая, а после многих месяцев, проведенных в море, мы все обессилели. Мне не повезло: я оказался приписанным к рабочей бригаде, отданной под надзор «красного мундира» Уилбурна. Высадка на берег ни в коей степени не смягчила его характер и не уменьшила неприязнь ко мне, и придирки, которые приходилось терпеть, помимо прочих трудностей, становится выносить все труднее.

О, моя нежная Элизабет, как хорошо, что ты не видишь, в кого я превратился! На мне, похоже, навечно запечатлелось все пережитое, и остается только гадать, кем я стану в конце концов!»

В последующие годы у Фейт будет немало поводов благодарить Котти Старка, но в этот первый вечер причина для этого оказалась куда значительнее всех остальных.

Когда паренек оставил их у мастерской Симона Марша, пообещав вернуться до наступления темноты, пошел дождь, и Фейт подумала, что, если ему не удастся отыскать для них хижину, придется спать в сырости да еще и голодными.

Мастерская состояла из двух крохотных каморок, где было не очень чисто и пахло шерстью. В дальнем помещении стояли ткацкие станки, а в переднем хозяин принимал покупателей и показывал им выставленные на продажу рулоны тканей. Полом в мастерской служила утрамбованная земля, а крышей – плетеный тростник. Фейт содрогнулась, услышав, как в сухих листьях над головой снуют маленькие зверушки. Хоуп молчала, крепко уцепившись за материнскую юбку, и только маленькая Чарити хныкала:

– Мама, здесь плохо! Мне кушать хочется!

Под пронизывающим взглядом Симона Марша Фейт старалась успокоить девочку, но хозяина, похоже, совершенно не волновал ее плач.

– Это моя мастерская. – Он жестом указал на тесное помещение. – Я ткач, а сюда приехал в надежде улучшить свои дела. – Он сделал кислую мину. – Да, ничего не скажешь: еще как разбогател. Почти все овцы, что я привез, пали, а здесь, на месте, шерсть достать трудно. Ваши корабли привезли шерсть из Лондона, и теперь я смогу производить больше товара, поэтому-то мне и потребовалась помощница. – Его губы изогнулись в едва заметной улыбке. – Я не стану зверствовать. Пока вы будете прилежно выполнять свои обязанности, никаких осложнений не возникнет. Работать мы начинаем с восходом солнца! До завтра!

У Фейт сжалось сердце: она-то надеялась, что ей дадут хотя бы день устроиться на новом месте, а он даже словом не обмолвился о жилье.

– Но я должна найти какое-то пристанище. Или вы дадите нам жилье?

– Это не моя забота. – Марш покачал головой. – От меня вы будете получать только еду и одежду.

– Но мне говорили, что на еду и одежду выделяет деньги правительство.

– Ах вот как говорили? – Его взгляд стал колючим. – Да, это так. Но ведь я не получу никакой выгоды, пока вы не начнете по-настоящему работать.

– А что же делать с детьми, пока я работаю? – совсем растерялась Фейт.

– И это тоже меня не касается. Главное, чтобы они не мешали вам. – Он мрачно взглянул на Хоуп. – Старшая, пожалуй, вполне могла бы помогать вам в мастерской.

– Но ей всего пять лет!

– Скоро будет шесть, мама! – Хоуп выпрямилась, чтобы казаться выше, и у Фейт глаза наполнились слезами.

Такой дочерью можно гордиться, но, повзрослев раньше времени, она никогда не узнает, что такое настоящее детство. Фейт крепче обняла сидевшую у нее на руках Чарити и поцеловала в макушку, мысленно поклявшись, что сделает все от нее зависящее, чтобы защитить хотя бы ее от подобной судьбы.

– Здесь не место для малышей, – проворчал Симон Марш. – Вам следовало оставить их в Англии.

– Это мои дети, и я не могу без них жить! – возмущенно воскликнула Фейт.

– Вам следовало бы задуматься об этом до того, как совершать преступление, за которое вас сюда отправили.

– Сэр, – вскинув голову, заявила Фейт, – это преступление – украсть кусок хлеба для голодных детей?

– Воровство есть воровство, – заключил Марш. – Мы здесь тоже беспощадно с ним боремся, и если вы попадетесь на этом, вам устроят порку. – Он отвернулся, жестом давая понять, что разговор окончен. – Итак, завтра, с восходом солнца, иначе тоже можете заработать порку. А теперь я бы посоветовал вам заняться поисками жилища, пока другие не успели захватить все свободные хижины.

– А как же еда? – чуть не плача, спросила Фейт. – Вы же сказали, что будете кормить нас!

– Буду, – кивнул Марш, – но только завтра, когда получу с корабля провиант. Вам, должно быть, известно, что с продовольствием здесь туго, так что на разносолы не рассчитывайте.

– Да, я слышала, – вздохнула Фейт, – как говорили об этом, когда мы высаживались на берег, но неужели у вас не найдется для нас хоть чего-нибудь? Хоть кусочка хлеба для девочек?

– Идите к солдатам. Это все, что я могу вам посоветовать.

Понурившись и взяв за руку Хоуп, Фейт вышла под дождь и сразу же наткнулась на улыбающегося Котти Старка. О господи! Не передать, какое она почувствовала облегчение! Неужели ей придется положиться на двенадцатилетнего ребенка?

– У меня хорошие новости, госпожа Блэксток! – сообщил паренек. – Мне повезло найти пустую хижину. Правда, там надо кое-что подлатать и заново покрыть тростником крышу, но это уже завтра с утра: я займусь. На одну ночь она вполне сгодится.

– Котти, какой ты молодец! – радостно воскликнула Фейт. – Я тут ломаю голову, где искать пристанище на ночь, и тут появляешься ты! Но разве у тебя нет своих дел?