— Ясно все… Значит, мужик твой новый сегодня завалится, с кентами своими…

— Ага, — подтвердила я. — С кентами. Да не переживай, ты нам не помешаешь. Так, посидишь тихонечко. Гостей надо хорошо кормить, так что давай, в темпе вальса, картошка сама собой не почистится.

— И чо, как он вообще? — спросил Гвоздик, ерзая на табуретке. — Много зарабатывает?

— Поболе тебя! — рубанула я. — Хочешь жрать — бери картошку и чисти. Ножи, кстати, тоже можешь наточить — вон брусок валяется. Давай готовить!

Что-то недовольно пробубнив себе под нос, Никита со странной фамилией «Гвоздик» взял брусок, кое-как наточил нож и принялся выковыривать «глазки» из коряво почищенных им картофелин. Предстоящая встреча с моим новым «возлюбленным» и его кентами явно не входила в его планы.

Ровно в восемь часов раздался звонок в дверь. К тому времени я уже закончила все приготовления: пожарила картошку, котлеты, открыла баночку лечо, которую берегла на Новый Год, и настрогала салат. Помощник по кухне из Гвоздика вышел никакой — за час он начистил только еще два клубня, не переставая бубнить про то, какой великолепный шанс я упустила, разведясь с ним. Улучив минутку, я ужом скользнула в комнату к Вере, которая уже пришла с работы, по дороге забрав дочку с продленки, и тоже кое-о-чем с ней заранее договорилась.

— Ой, ненаглядный мой пришел! — фальшиво воскликнула я, услышав звонок в дверь, побросала тарелки на стол, скинула с себя фартуки, поправила прическу и ринулась в коридор. — Пойдем, пойдем! Я вас познакомлю.

Гвоздик, кряхтя, поднял зад с табуретки и поплелся за мной.

Макс, по договоренности играющий свою роль, выглядел безупречно: все тот же бежевый плащ, в котором он звал меня в театр, начищенные до блеска ботинки, костюм, чистые волосы, одеколон, аккуратно подстриженная борода… Немного смущаясь, он протянул мне букет цветов и нежно обнял, как мы и договаривались заранее по телефону.

— Здравствуй, любимая! — сказал он погромче, специально так, чтобы слышал Гвоздик. — Это тебе! Какая ты красивая сегодня. — А это — к столу: тортик и батон «Докторской», добыл по случаю.

— Только сегодня? — начала я кокетничать, нарочито не обращая внимания на пунцово-красного от злости Гвоздика.

— Всегда! — констатировал Макс, — но сегодня — особенно. А дочурка наша где?

— К тете Вере пошла в гости, поиграть, — беззастенчиво продолжала врать я. — Сейчас прибежит егоза наша любимая. По папке соскучилась!

— А это кто? — мимоходом поинтересовался Макс, снова приобнимая меня и показывая на Никиту.

— Супруг мой бывший, Гвоздик, — махнула я рукой пренебрежительно. — Он с нами посидит. Проездом в Ленинграде. Скоро уже уезжает. Оголодал болезный, попросил его накормить.

— Вообще-то я Никита, — обиженно протянул Гвоздик. — А «Гвоздик» — это фамилия. Я — поэт!

— Забавная фамилия, — весело сказал Макс и протянул Никите руку. — Здорово, гостем будешь, Гвоздик! Не выгонять же тебя, бедолагу, на улицу, голодного да холодного…

Тут из Вериной комнаты выбежала заранее подговоренная Верой Лидочка и повисла у Макса на шее.

— Папочка, дорогой! Как я по тебе соскучилась!

— А это еще кто? — оторопело вытаращился на ребенка Гвоздик.

— Дочурка моя, Лидочка, от первой супруги осталась, — спокойно сказал Макс, не обращая внимание на удивление Никиты. — С Дашуткой вместе ее растим. Привязалась к ней, как к родной матери. Вот в гостях у соседки Дашиной играла, пока я за цветами да кольцами бегал. Решили вот сегодня помолвку нашу с Дашуткой отметить и съехаться наконец. И Лидочка с нами будет жить, да?

— Ну и правильно! — неожиданно поддержала «папу» Лида. — А то сколько можно? Все в гости, да в гости. Теперь заживем счастливо! Ты, я и Даша.

— Так вы втроем будете жить? — упавшим голосом поинтересовался Гвоздик. — в Дашиной комнате?

— Ну да, — благодушно промурлыкал Макс. — А где нам еще жить? Я свою комнату бывшей жене оставил. Так что поживем тут. В тесноте, да не в обиде. А ты с какой целью интересуешься? — И он обратился к Лидочке: — Беги, зайка, поиграй пока. А папа сейчас придет.

Весело подмигнув мне, Лидочка пулей унеслась по коридору. А Гвоздик так и продолжал понуро стоять, вперив взгляд в свои дырявые носки.

— Я это… пойду, наверное! — промямлил он. — Поезд у меня скоро.

— Уже? — фальшиво расстроился Макс. — Жалость-то какая! Так быстро? Даже не пообщались толком, не познакомились. А я уж было хотел тебе на кухне ночью постелить… Там, правда, тараканы иногда бегают, но это ничего, лучше, чем на вокзале, правда?

Через пять минут о недавнем присутствии бывшего Дашиного супруга в квартире напоминали только неаккуратно почищенные клубни, валяющиеся на кухонном столе. Я так и не решилась пустить их в блюдо для гостей.

— Ладно! — довольно сказал Макс, потирая руки. — Обязательная программа выполнена. Как-то быстро он свинтил, даже подмога не потребовалась. Ты не против, что я Иру с Лехой позвал и еще парочку крепких ребят? Они через полчасика подгрести должны. Я, если честно, думал, что твоего бывшего целой компанией парней выпроваживать придется. А видишь, как быстро обернулись! Даже без вызова участкового обошлось!

— Да нет, конечно! — весело отозвалась я, довольная тем, что спектакль, устроенный для бывшего Дашиного супруга Никиты, удался. У меня будто камень с души упал. — Пойдем в комнату, всех накормлю, напою!

Незаметно, в учительских хлопотах и заботах, пролетел еще один месяц, и наступил холодный ноябрь. Стало совсем скучно и грустно. Ноябрь, признаться — самое нелюбимое мною время года. Вроде и пора золотой осени, воспетая Пушкиным, прошла, и зима еще не наступила. Этакое грязное межсезонье, которое в Москве переносится гораздо легче. Небо в Ленинграде — мутно-серое, под ногами — грязь… Лишний раз даже выходить из дому не хотелось. Спору нет, Петербург, он же Ленинград — самый красивый город мира, только не в ноябре. А если быть совсем уж честной, то я, будь моя воля, добровольно отправлялась бы в спячку с ноября по март, чтобы не видеть всей этой серости.

Световой день сократился до нескольких часов, и я, по уши загруженная работой, едва успевала увидеть кусочек светло-серого неба, улучив минутку для прогулки во время обеденного перерыва. Кажется, теперь я начала понимать, почему большинство начальников-мужчин — или седые, или лысые. Поседеть и полысеть при такой нагрузке и ответственности — плевое дело. Я, признаться, и сама нет-нет, да и осматривала собственную шевелюру на предмет наличия седых волос. Пока, тьфу-тьфу, все было в порядке, и моя грива меня вполне устраивала.

В школе все более-менее налаживалась, и я сама не заметила, как постепенно вошла в роль завуча. Вилена Марковна, по всей видимости, получила хороший жизненный урок и перестала цепляться к ученикам не по делу. Костю же она предпочитала вежливо не замечать, даже на уроках ни разу не вызывала. Парень, безумно довольный тем, что от него наконец отвязались, молча сидел на задней парте с той же длинной прической и читал параграфы.

Историю с ушами школьники обсуждали еще где-то пару недель, а потом все забылось, даже прекратились паломничества желающих посмотреть чудо чудное — заграничные ушные протезы. Случилось новое ЧП — пятиклассник Илья, которому я недавно одолжила ботинки, на спор съел пять шоколадок «Аврора» и угодил в медпункт, мигом покрывшись крапивницей с головы до ног. У него открылась аллергия. А посему тема для школьных сплетен разом поменялась.

Впрочем, все обошлось. Медсестра Томочка, в очередной раз ничему не удивившись, встретила бедолагу в медпункте, сделала ему промывание желудка, угостила пионера антигистаминным и отправила домой. С тех пор у Ильи, кстати, напрочь пропала тяга к сладкому. Даже при виде простецких ирисок «Золотой ключик» он морщился.

Надо сказать, что кое-какие перемены в жизни Кости Заболотного, вмиг ставшего школьной легендой, все же произошли. Решив помочь влюбленной в него соседке по парте, которую Костя абсолютно не замечал, я как-то раз «случайно» закрыла их вдвоем в классе часа на два. В этот день им обоим выпало дежурить. Что у них там произошло, я не знаю. Может быть, за два часа общения вспыхнула какая-то искра или еще что, но со следующего дня Костя и его соседка были неразлучны. А чемпионка по гиревому спорту Мила теперь ходила мрачнее тучи. Ей ничего не обломилось.