— В Большоооой? — удивилась я. — Ничего себе! Пойдем, конечно!

— Ага! — воодушевленно ответила подруга! — Давай платья праздничные гладить! Аккуратно сложим и завтра на работу возьмем, а завтра после работы приоденемся.

Веры на следующий вечер в общежитии снова не было — она, как всегда, после работы убежала в библиотеку готовиться к поступлению. Там она перезнакомилась еще с несколькими девочками, которые тоже упорно готовились — кто в МГУ, кто в педагогический, и у них сложилось что-то вроде своего кружка. Они менялись конспектами, ходили друг к дружке в гости и подбадривали товарок, если у какой-то из них снова не получалось поступить. С Верой Лида была менее откровенна, считая ту, хоть и подругой, но не такой близкой. А еще она, кажется, побаивалась Веру, хоть и вида не подавала: та имела обыкновение долго молчать и предпочитала не ввязываться в конфликты, но в случае чего могла дать хороший отпор.

Зато меня Лида считала своей в доску и рассказывала абсолютно все. А пойти с ней в Большой театр я согласилась с удовольствием — ни разу там не была. Нет, потом, когда я приехала в Москву на «Сапсане» с Георгием, мы, конечно же, туда сходили, но это было совсем недавно… И это была уже совсем другая Москва, совсем не советская. А тогда, в 1956 году, состоялись первые за почти двухсотлетнюю историю полноценные зарубежные гастроли Большого театра. В это время Великобританию с официальным визитом посетил «Кукурузвельт» — Никита Сергеевич Хрущев. Труппа Большого театра приехала в Лондон, а Королевский балет отправился с гастролями в Москву. Тогда-то Лидочка очень удачно и выпросила контрамарки у Родиона.

Места у нас были не особо хорошие — на балконе. Высоко, далековато от главной сцены. Ну и что? Дареному коню в зубы не смотрят. Зато впервые в своей жизни я побывала в таком месте! А еще я увидела настоящих артистов из Англии. Даже для меня, человека, выросшего во время, когда наличие загранпаспорта не было уже чем-то из ряда вон выходящим, это было в диковинку — продавщица Галочка за границу никогда не выезжала. А уж для лимитчицы Лиды, приехавшей в пятидесятых из крошечного провинциального городка в Москву, это и вовсе было диво дивное! В антракте, протиснувшись сквозь толпу пришедших, я взяла бинокли — себе и Лиде. С биноклем смотреть представление было гораздо интереснее.

— Слушай, может, подождем артистов лондонских у служебного входа? — предложила я, когда мы уже смотрели второй акт представления. — Автограф возьмем, познакомимся? Смотри, какой красивый парень танцует…

Симпатичный молодой человек в костюме, сидевший слева от меня, вдруг насторожился и как бы невзначай придвинулся ближе. Я украдкой кинула на него взгляд. Глаза у него были холодные и совершенно пустые. Парень сделал безразличный вид, но я все равно нутром чувствовала, что он внимательно слушает наш с Лидой разговор.

— Познакомиться, что ли, хочет? — шепнула я Лиде. — А что, он ничего…

— Заткнись, Дашка! — одними губами сказала Лида, метнув быстрый взгляд на незнакомца, и лицо ее внезапно побелело. Я, не осмелившись ослушаться, захлопнула рот и до самого окончания спектакля не говорила ни слова.

Лида заговорила, только когда мы вышли на улицу. Парень в костюме пошел было за нами, но, увидев, что мы его заметили, сделал вид, что отстал. Однако он «провожал» нас до самой конечной станции метро и отстал по-настоящему только тогда, когда мы сели на автобус, следующий до нашего общежития. Этот загадочный молодой человек прилип к нам, как банный лист — вроде бы держался поодаль, но мы постоянно чувствовали его присутствие. Все это время подруга крепко держала мою руку, молчаливо сигнализируя: «Ничего не говори!». Когда мы наконец заняли места в конце автобуса, а странный молодой человек в неприметном сером костюме остался на остановке и разочарованно зашагал к метро, Лида выдохнула и отпустила мою руку.

— Ты чего? — изумилась я, потирая затекшее запястье.

— Не поняла, что ли? — обругала меня подруга.

— Чего? Вроде приятный парень, познакомиться просто хотел. Одет прилично, обувь вычищена… Может, постеснялся?

— Эх, глупая ты Дашка, — вздохнула Лида. — Я, как его глаза увидела, потом все представление как на иголках сидела. Неужели не понятно, что он — комитетчик? По глазам видно. Взгляд у них у всех такой, особый.

— Комитетчик? — тихонько прошептала я, оглядываясь вокруг.

— Ага, — тоже шепотом сказала Лида, уже успокоившись. — Я их сразу замечаю. Они везде есть. И в театре, и в транспорте, и даже у нас на заводе. Ты как про знакомство с иностранцами заговорила, так он тут же к тебе и приклеился. Я тебе тыщу раз говорила: «Думай, Дашка, что говоришь, и зря языком не трепи!». А ты все мимо ушей пропускаешь…

Слушая вышагивающего рядом Сережку, я вдруг вспомнила статью «Хождение в страну Хиппляндию», которая попалась мне на глаза, когда я, вернувшись из своего второго путешествия в СССР, жадно собирала материалы о той эпохе. Не помню точно, когда она была написана, но, кажется, в конце шестидесятых — меня в СССР в ту пору уже не было. Написал ее некий автор в пропагандистском ключе. Мол, американские подростки бегут от своих буржуазных родителей, отвергая их лживые ценности, бла, бла, бла. В то же время автор статьи издевался и над бездуховностью самих подростков.

Статья вызвала неожиданный эффект, совершенно противоположный тому, что ожидалось — тысячи советских юношей и девушек заинтересовались взглядами своих ровесников, живущих где-то там, далеко за океаном, и захотели быть такими же, как они. Так и стали ходить по городам СССР компании длинноволосых ребят в одежде разной степени обтрепанности. Эти компании, в отличие от гулявших в восьмидесятых «люберов», совершенно не искали никакого конфликта. Они никому не мешали, просто, сидя в парках и скверах, пели песни под гитару, например — «Битлов». Вечерами, когда парки закрывались, компании добродушных пацанов и девчонок перемещались к кому-нибудь домой, у кого «предки» ушли. Как и у стиляг когда-то, у новой субкультуры был свой устоявшийся сленг.

— А милиция вас вообще не трогает? — с удивлением спросила я Сережку, разглядывая его полосатые клеши из брезента и тряпичные цветные ботинки на платформе.

— Пару раз бывало, — признался Сережка. — Один раз какой-то мужик крикнул мне: «Не девка, не парень, а оно!». Я не сдержался, мигом забыл про миролюбивость и хотел было пару лещей ему отвесить, да тут добропорядочные граждане вмешались, скрутили меня — и в кутузку. Но такое нечасто бывает.

— А что в кутузке было? — похолодела я, вспомнив, что в начале нового 1964 года меня привезли в застенки, где коротала свои дни задержанная Алевтина Дмитриева, сожительница маньяка по прозвищу «Мосгаз». МУРовцы очень хотели, чтобы я, пообщавшись с ней, переняла кое-какие ее черты в поведении. Это было необходимо для участия в поимке «Мосгаза». До сих пор меня бросает в дрожь, когда я вспоминаю холодную одиночную камеру с нарами, на которых приходилось спать молоденькой девчонке, попавшей, как кур в ощип… До сих пор иногда в страшных снах я вижу прехорошенькое личико ни в чем не повинной Али, свято уверенной, что ее жених — майор КГБ.

— Не знаю, как Володя мог на такое пойти, — всхлипывала она, дрожа и заворачиваясь в пальтишко, которое сотрудниками милиции вот-вот предстояло у нее забрать (во время поездки в Казань я должна была выдавать себя за Алю). — Не верю я, что это он.

— Да все обошлось, — весело сказал Сережка, оторвав меня от грустных воспоминаниях о зиме шестидесятых. — Так, профилактическую беседу провели и отпустили. Я — птица мелкая, за мной охоты не будет. «Контора» беспокоится, когда о каких-то крупных слетах узнает.

— А такие бывают? — спросила я, удивившись. Раньше я думала, что неформалы собирались только мелкими кучками: попеть, погулять, поплясать, и очень удивилась, когда узнала о крупной сходке хиппи на «Психодроме».

— Конечно! — охотно сказал Серега, остановившись. За увлекательной беседой и воспоминаниями я и не заметила, как мы дошли до метро. — На ноябрьские праздники как-то решили устроить съезд всей «Системы» в Таллинне. Только Клаус заметил хвост за собой еще в конце октября, а потом его прямо из дома увезли в КГБ.