Он ещё немного постоял, помолчал, вдыхая густой, маслянисто-химический запах свежей покраски.

Затем нехотя развернулся и медленно пошёл домой спать.

Боярин просыпается через пару часов. Что-то сразу не так — тело затекло, а подушка… какая-то подозрительно жёсткая. Он морщится, приподнимает голову — и в ту же секунду остатки сна сгорают без следа. Под его щекой — обугленная покрышка. Чёрная, деформированная, с едким запахом гари. На расплавленной резине зияет герб его рода.

— МОЯ ЛАСТОЧКА-А-А! — вырывается из груди вопль, срываясь в истеричный визг.

Он вскакивает, дёргается, как подстреленный зверь, потерявший опору в мире. Рядом, между спиц, небрежно воткнут клочок бумаги. На нём размашисто выведено: «Последнее предупреждение».

Пальцы Годунова дрожат, бумага едва не выскальзывает. Он поднимает взгляд — и замирает. На скошенном крае шины, прямо у герба, чётко отпечатались мелкие зубы. Будто кто-то вгрызался в символ его гордости откровенным наслаждением.

Федот Геннадьевич выбегает из дома, спотыкаясь, захлёбываясь воздухом, в одном носке и домашнем халате. Сердце колотится, как молот по латуни. Во дворе уже орёт один из гвардейцев:

— Не входите туда, милорд! Не входите! Там пожар, там…

Но он не слышит. Врывается в гараж, сквозь удушливую гарь и стену жара. И там — в центре бетонного ада — горит она. Его «Волга». Его сокровище. Пылает ярко, с хрустом металла и звоном лопающихся стёкол.

Годунов оседает на колени. Не в силе кричать. В глазах пепел и отчаяние. В животе — пустота, в которой раньше был смысл жизни. А в это же утро, в других частях столицы, у других бояр Семибоярщины — ровно такие же послания.

Идем по лагерю некромантов, держу курс к восточному сектору, где разместили глушилку.

Вокруг — дым костров, уставшие солдаты, прибывшие маршем с разных концов острова и тянущие свои ноги к теплу.

Совсем не вовремя, в сознании раздаётся голос Гришки.

К голосу казаха в свей голове я не привык и ощущение, как выстрел из подствольника — внезапно, гулко.

— Слушай, Даня, прикинь, Семибоярщина отступила. Войска ушли от границы твоего графства. Не знаю, что ты там с боярами сделал, но они сдулись как проколотый дирижабль. А небольшая группировка Паскевича, что полезла — мы их всей нашей группировкой жуза вместе с твоими гвардейцами почесали.

Я закатываю глаза, не сбавляя шаг:

— Гриша, ты серьёзно? Отдай уже кольцо Студню. Он хотя бы умеет передавать информацию без стендапа. Ты же не мой гвардеец, чтобы отчитываться. Поиграл и хватит!

Казах фыркает:

— Да какая уже разница? Всё равно я тебе всё рассказал.

— Гриша-а-а…

— Ну ладно, ладно… Сейчас. Сейчас будет твой любимчик Студень. Я думал, что ты по лучшему другу соскучился, а ты вот так значит, — бросается он мнимой обидой напоследок.

Связь на секунду щёлкает — и вот уже в голове звучит неторопливый бравый голос Студня:

— Подтверждаю, шеф, слова Его Благородия Григория. Семибоярщина сама отступила. Паскевичи понесли потери. Границы под контролем.

Еще бы не под контролем — Ломтик опять заслужил утку.

Вообще щенок не любитель убийств, а вот такие задания как погрызть покрышки Годунову, заодно подорвав и тачку, или любимый портрет Трубецкого — это запросто.

Также он не пожалел и аномального попугая Мстиславского, но тот все равно был чучелом — попугай, не Мстиславский, хотя и это спорно — так что ничего страшного, думаю.

Мы подходим к глушилке. Стоит она, как памятник инженерной самоуверенности — массивный каменный столб на колесной платформе, два с половиной метра высотой, весь в вязи резьбы и вставках полупрозрачных кристаллов, которые пульсируют слабо, будто пытаются напомнить, что всё ещё важны.

Вокруг — дюжина гвардейцев в чёрных куртках с вшитыми серебристыми бляхами. Стражники отдыхают и играют в какие-то нарды или просто курят.

Оставив позади своих «зомби», иду прямиком к бравой охране.

— Эта штука, по-моему, не работает, — произношу я, кивая в сторону стелы.

Один из охранников хмурится и смотрит на столб. Другие тоже забеспокоились.

— Как это — не работает? Мы всё проверяли! Вот даже сейчас я вижу, что работает, — ну понятно, сканер, потому и уверен в своей правоте. — Импульсы идут, сеть стабильна, подавление полное. Всё функционирует как положено!

— Да нет же, — лениво отмахиваюсь. — Говорю же, не работает. Очевидно же.

Показываю рукой направо. Охранники поворачивают головы. А там, между двух деревьев, стоит Змейка. Махнула хвостом — и исчезла.

На самом деле хищница просто прошла сквозь дерево и вышла позади него, но со стороны это выглядит как чистая телепортация.

Неудивительно, что охранники сразу повскакивали в ужасе.

— Вот видите? — развожу руками. — Вражеские лазутчики шастают, где хотят. Прямо у вас под носом носятся. Пиши пропало. У нас диверсанты в лагере, господа! Интересно, что с вами сделает начальство, когда узнает, что ваша стела ни хрена не глушит.

— Лазутчик⁈ Раз это лазутчик, надо объявить тревогу! — взвизгивает главный охранник, хватаясь за голову.

— Всё уже объявили без вас, дубины! — рявкаю, не стесняясь в выражениях. — Глушилку чинить, живо! Потому что, когда начнётся разбор полётов и выяснится, что ваша хреновина не работала, вас не просто расстреляют — вы следующую пятилетку будете чистить солдатские нужники уже в статусе нежити.

Охранники срываются с места, бегут к стеле.

Сканер падает на колени, прикладывает ладонь к поверхности, второй трясёт артефактный анализатор, проводя по поверхности камня.

Руна на пьедестале вспыхивает и гаснет, кто-то бормочет формулы, кто-то уже матерится вслух.

— Она пульсирует! — паникует один. — Вот, идёт импульс! Сигналы проходят! Должна же работать!

Ну всё, такой момент нельзя упускать.

Поэтому велю Горгоне начинать.

Из каменной поверхности стелы, прямо перед лицами охранников, выныривает Змейка, оскаливаясь и освобождая следом когти.

— Сюрпрааайз, мазака-фааааака! — рычит Змейка и в следующую секунду превращается в мельницу когтей.

Трое некромантов даже не успевают вскрикнуть — их тела разлетаются, словно разрубленные веером стали.

Остальные отшатываются в ужасе, спотыкаясь, надевают доспехи, оказываются огневиками и воздушниками, но уже поздно.

Им в спину бьём мы — я, Ледзор и Айра. Залп магических техник, короткий и точный, сносит весь строй. Маги валятся, как кегли на проклятой дорожке. Не теряя ни секунды, поднимаю солдат нежитью. Один приказ — и они, покорно хрипя, уходят в чащу, скрываются в дальних кустах. Пусть пока посидят там и не отсвечивают.

Затем подхожу к глушилке. Камень дрожит, как зверёк перед последним выстрелом. Провожу ладонью по поверхности, нахожу нужный сегмент. Кристалл слегка тёплый. Поворачиваю его против часовой. Щелчок. Искра. Фоновое излучение прекращается.

Всё. Механизм умер.

— Вот теперь глушилка точно не работает, — говорю я.

Теперь приберёмся, чтобы поломку подольше не заметили. Зомби-охранники уселись далеко, и рычания с вознёй не слышно. Кровь я стёр сам, велев траве и листьям перевернуться — будто никто тут не погибал, а просто ветерок прошёлся. Только закончил с уборкой, как из-за поворота выходит седовласый мужик в генеральском плаще. Квадратная челюсть, шаг уверенный, глаза — острые, как клинок. За ним — двое младших офицеров.

Судя по походке, мимо шёл, но вдруг замедляется, замирает, окидывает нас тяжёлым, цепким взглядом.

— А это что за вмятины в траве? — рявкает он. Голос — как хлыст. — Я что, по-вашему, не вижу, что тут кто-то недавно валялся? Опять бездельничаете, охрана? Или тут у вас лежбище устроено?

Внимательный мужик.

— Нежить мимо прогоняли, милорд, — говорю я с невозмутимым видом, убрав кристалл за спину. — У одного нога отвалилась. Бывает.

Генерал не верит ни на грамм, только фыркает:

— Отмазался, значит, да? Чья очередь сейчас дежурить на глушилке?