Наполнитель переходов студенисто вибрировал. Вспыхивали металлическим блеском и смыкались створчатые чаши.
– Кто передний глава?
– Я, я. В цепь, за мной.
– Мы, мы. Все прочь. В цепь, цепь.
Мешки одевались твёрдой скорлупой, складывались вдоль хода спиралью, переплетаясь выростами.
– Кто следом?
– Я, я, мы, мы. Рядом, рядом.
Спираль к спирали, и третья спираль, и ещё. Стенка под плотно лежащими мешками шла частыми волнами; вдоль хода полилась дымчатая муть. Передние мешки опустили стебли в стенку.
– Это место. Слышь приметы. Колесо камней – слышь! Глаза обращения – слышь! Имена глаз – слышь! Первый путь – слышь!
– Есть, – охнул весь ход.
– Риски? – пронеслось по первой из спиралей.
– Два десять по десять и два десять – быстрые, раз. Десять и пять – сильные, два. Два десять и шесть – дальние, три. Это главные, следить! Других не считать. Места дальних, обзор дальних – слышь! В обзор не входить.
– Есть.
– Следом придут две опекуньи, отстанут на полпути. Их метки – слышь!
– Есть.
– А Богоугодный? – одиноко пролетело по второй спирали.
Все затихли.
– Богоугодный? – повторил голос.
Глава первой цепи медлил с ответом.
– Богоугодный ушёл. В другое, дальнее место.
– Точно?
– Вон из цепи!
Спираль разомкнулась, выпустила одного. Отплывая вспять, он цедил из пор струйки мути:
– Вдруг не ушёл. Вдруг ошибка. Проверить…
– Выйди совсем. Негоден. Цепь – единись!
Отторгнутый мешок канул в раскрывшуюся диафрагму двери. Сжал сопла, проваливаясь вверх, вынырнул и влип в когти захватов. Резак опустился, вспарывая жилистую плоть между чешуями; в тело со всхлипом вошёл воздух; забились, извиваясь, потревоженные внутренности. Брызнул густой багровый сок. Хрип, сочный звук выдираемого мяса…
– Обзор места по шару, – диктовал глава первой цепи. – Скрыть! Цель – сахи в замкнутом обладателе. Места нет. Путь неясен. Примерный путь – слышь!
– Сахи, сахи.
– Они годные?
– Они старые.
Сомнения передавались по цепям, заставляя их колебаться. Где-то вновь смутно, глухо проплыло имя: «Богоугодный».
– Выходим, – пресёк все колебания решительный глава. – Богоугодного нет. Если есть, звать меня. Я убью.
Спирали винтом вошли из кольчатой трубы в ветвистый узел. Их принимали ниши в тупиках; проходы затягивались и перекрывались щитами шершавой коры.
– Сахи. Много сахов! Просто взять.
Покров летящего во тьме титана вскрылся в нескольких местах. Из отверзшихся дыр полилась частая огненная капель – сорвавшись, острые сияющие капли резко сворачивали в разные стороны. Но когда главы цепей издали призывный вой, быстро снующие стрелы огня сплотились в стаи и веером разлетелись от породившей их глыбы. Сияние стрел померкло и растаяло в черноте космоса.
Каждая стая образовала конус, обращённый остриём к центру системы. Набрав скорость, летящие стали тусклыми, неровными, в грубых выбоинах, словно впопыхах отлитые из чугуна.
– Сахи!
– Найду и вопьюсь.
– Сосальщик. Я возьму тёплых, подвижных.
– Если не встретишь Богоугодного.
– Богоугодный не встречал нас, потому и жив.
За стрелами рассеивался, быстро исчезая, слабый синеватый отсвет. Взоры проникали далеко вперёд и в стороны, отыскивая внешне бесполезный и ничтожно малый в сравнении с бездной осколок твёрдой материи, где заключено сокровище.
Глава первой цепи думал о вопросе, который задал изгнанный из строя.
Что, если сведения неверны? Или при передаче случилась ошибка? Всё-таки новости шли эстафетой, через многих…
Открылся эфирный рупор, струны настроились на нужный лад, и быстрее стаи полетело:
– За-прос. За-прос. За-прос. Богоугодный – где он?
* * *
«Я настоящая, – Рома изучала себя в зеркале, пытаясь распознать: – Во мне что-то изменилось?.. или ещё нет?»
Притворяясь больной, она в страхе ждала, когда начнёт действовать капсула. Вспоминала товарища У и его наставления глупым овечкам: «Нельзя ничего есть из чужих рук». Сердце билось чаще, чем обычно, но мысли оставались ясными. Любовь грела, навевала сладкие мечты: «Он и я. Мы вдвоём. В своём доме».
Только сны стали другими, яркими. Она вновь видела белые с розовым цветы, плывущие по водам. Необъятные поля осоки, колышущиеся под благодатным ветром, ширь прохладной зелёной реки. Иногда Рома летела по тёмному ночному воздуху, разглядывая спящих внизу людей и мысленно целуя их. Колючие кривые тени прятались под камни, когда она с угрозой заносила руку.
Или она – золотая рыба, – плыла в бирюзовой глубине, а наверху, среди солнечных бликов, скользила длинная тень лодки и мерно взмахивали вёсла. Как в сказке!
Голос издали звал: «Нейт-ти-ти! Нейт-ти-ти!»
Она откликалась: «Да! Иду!»
– Ромка! – Её тряхнула Лава-Лава. – Ты спишь или собираешься?
– А?.. – мигом проморгалась Рома от нахлынувшего забытья. Словно заснула, стоя перед зеркалом. Даже рука у лица замерла.
– Классно навелась. – Лава-Лава оценила её макияж. – Как индейский сепаратист. Глазки до ушей…
– Провались!
– Миндальный разрез, понимать надо, – оттащила Лава-Лаву деловая Маха. – Ей так идёт. Называется: «Глазишшша»!
Бригада отправлялась на обеспечение тусовой вечеринки Райта. Американы платят за веселье! Роме идти не хотелось – в голове царил Гер, блуждали сны, подступала изнутри гордость, – но овечья покорность, опека и звание велели подчиняться.
«На вечеринке можно затеряться. Шнырь-шнырь, и нет меня».
В задумчивости слишком вызывающе накрасилась. Прямо нарисовала на лице рекламу: «Я такая, я сякая, я огнём дышу». Пилоты отмечали её зоркими прицелами: «Супер-овца – золотое руно». Оттираться некогда, надо забиться за Маху или строить козью морду: «Уйдите, я невкусная».
– Ты б ещё лыжные брюки напялила, – хмыкнула Маха, осмотрев Рому. – Не жарко?
– Надо одеваться, как капуста, – парировала та. – Пока всё стянешь, тут домой пора.
– Ленивая ты. Раз Ма даёт «добро» резвиться без квитанций, то лови ребят, сшибай подарки. Такое сборище, а баб не густо. Вон, смотри, Лава-Лава вертится. Уже с тремя договорилась. Мальчики, ку-ку! ля-ля! – встав на носочки, Маха позвала кого-то вскинутой рукой.
– Маха! – Райт, торопясь к новым гостям, предостерёг кралю шлепком. – О-го-го, парни!
– Зря стараешься, – вяло заметил проходящий Локс. – И Райта злишь. Им хватает друг друга.
– Ну и вали к ним!.. Убери стек, змеище.
– Хуже нет военных вечеринок, – вздохнул Локс, проводя по её ляжке кончиком телескопического хлыстика – то ли выкидной указки, то ли мини-удочки, не разберёшь. – Особенно когда нет никого из твоего полка.
Тонкий чёрный стержень привлёк Рому, почти очаровал. Движения, которыми Локс дразнил Маху, отзывались в Роме щекотной дрожью, ненавистью и желанием сказать что-нибудь дерзкое, наглое. Его глаза становились медовыми, неотступными и безумно глубокими. Он притягивал, она готова была двинуться навстречу – чтобы вцепиться ногтями в белые, белые щёки. Белые как Луна.
«Какая Луна?» – ужаснулась она. Нет никакой Луны!
У неё прервалось дыхание. Вмиг пришло ледяное ощущение – это не стены, не дом, это хрупкая коробка в пустоте, набитая людьми; она лопнет – пок! – все вздуются, окоченеют, увидев последнее – чёрное небо без Луны.
Она зажмурилась, ныряя в убежище сна. Вокруг бесшумно полилась прозрачная вода, зашелестела осока, зажужжали пчёлы.
Пчёлы? что это?.. маленькие живые пули, снующие в воздухе. Да. Они там, где зелёная река.
Приступ немой паники прошёл. Рома открыла глаза, но увидела всё иначе – как за незримым стеклом. Даже Локс выглядел лучше, хоть остался противным притырком. Ей стало спокойнее. Локс гнул своё:
– У русских есть песня: «Первым делом космолёты, ну а девочки потом». Мужики – это жестянщики, им хорошо только с железом.
– А сам ты кто?
