– Честно сказать, я пренебрегаю теми, кто не умеет понимать. Зачем врать и выражать сочувствие там, где нужны экстренные меры по захоронению гор трупов и расчистке дорог? Отправьте в Бразилию части гражданской обороны – вот и будет деятельное сочувствие! Слишком много погибших, чтобы рыдать. Надо мыслить о будущем – оно у нас мрачное, впереди потоп.

– Когда же он настанет?

– Девятнадцатого июля. Но не ждите библейских ужасов, не торопитесь ладить ковчег. Всё произойдёт медленно и всюду, так что рук не хватит. Не рвите на себе волосы – это минует, как проходит всё на свете. Каких-нибудь триста, пятьсот лет – плач Исиды кончится; тогда заплачем мы.

– Всё-таки будущее у нас светлое – сириан мы победим, вода отступит. – Репортёр завершил интервью мажорной нотой. Сэр Пятый уничтожен, все празднуют!

– Может быть, – отозвался старый Франц, не заметив, что его речь больше не записывают. – Есть вещи страшнее потопа – скажем, засуха…

– Большое спасибо, герр профессор! Через час вы – в эфире.

Прошёл час, потом другой. К началу третьего на улице, у ограды профессорского особняка, начала собираться толпа. Законопослушные граждане правового государства уважают заборы, но они могут принести мегафон, изготовить плакаты и запастись гнилыми овощами.

Франц Хонка слушал соотечественников, стоя у прочного пластикового окна, выглядевшего снаружи как зеркало.

– Позор! Вон из Дрездена! Старая сволочь! Расист! Фашист! Чёрная сотня! Под суд! Лишить германского гражданства!

Наконец, нагрев толпы достиг кипения, и в окно влепился первый тухлый помидор. Здоровенный гибридный овощ – дитя преступной генной инженерии, – хлюпнул, распластался алыми соплями и потёк по пластику. Бац! бац! шмяк! – прибывали следом его братья по оранжерее.

Бледная овечка-горничная пряталась в углу и чуть слышно хныкала от страха.

– Невежество… дремучее невежество… – бормотал Франц себе под нос, оставаясь внешне сдержанным.

Нет на свете царицы краше польской девицы

Весела – что котёнок у печки –

И как роза румяна, а бела, что сметана;

Очи светятся будто две свечки!

Пушкин «Будрыс и его сыновья»

* [здесь должен находиться эпизод о поездке Влада Ракитина в планетарный санаторий, о его знакомстве с полячкой Илоной Кучинской и об их сближении, имевшем далеко идущие последствия]

* [эпизод пока не согласован]

* * *

Западная Фрисландия, 1282 год

Я пилигрим. Сколько я видел чудес! Все ждут моих рассказов – дюжий хозяин, его жена, их домашние и челядь. Пыжится от гордости мой слуга – он тоже привёз пальмовую ветвь из Палестины. В конюшенной пристройке холопы чистят наших коней. Я не бюргер и не бур, чтоб странствовать пешим!

Я убийца. Сам епископ Энский назначил мне во искупление греха peregrinationes primariae – великое паломничество ко Святому Гробу. Кровавый грех, да, досточтимые мессеры, грех меча и тяжёлой руки. Я был прав, но кровь вопиёт к возмездию. Я смыл её в иорданской воде, очистился и обелился, как ярина белая.

Вновь я в родных краях. Просторный дом-гульфхёйс с овином в середине, под обширной черепичной крышей, знакомая речь и привычная пища. Всё это снилось мне в долгие месяцы странствий.

Всё это снится и сейчас. Я сплю. Чем ярче сновидение, тем ближе роковой миг, и нет сил вырваться. Я принуждён идти дорогой сна, повторяя чьи-то – нет, свои! – шаги и не ведая, какой из них станет последним.

– Я присутствовал на службе, которую совершал сам папа, – промолвил знатный паломник, поковыряв щепочкой между зубами.

–О-о-о! – вздохнули с восхищением собравшиеся у стола.

Хозяйка истово перекрестилась:

– Папа одарён великой благодатью!

Её румяная дочка тайком заглядывалась на паломника. Черноволосый, нежно-смуглый от солнца далёких дорог, с медовыми глазами – как он красив!.. В запрошлый год он проезжал мимо двора – мрачный, суровый, высоко держа голову в широкополой грецкой шляпе с нашитыми раковинами. Теперь рыцарь сжился с одеяньем пилигрима, щегольски носит плащ с красным крестом, а чётки его переливаются, как жемчужное ожерелье.

–Мессер, кто он – папа-то нынешний? – спросил хозяин.

–Француз. Бывший королевский казначей. Он проклял восточного императора за ересь.

–Во-на! – толкались слуги. – Грецкий ампиратырь – еретик. Стал быть, колдун.

– Ересь – от сырости, – провозгласил хозяин убеждённо. – Мой племяш – лейтенант церковной стражи, знается с попами, всякой мудрости набрался. Так вот, мессер, ересь приходит с водой! Сперва кладези всклень наливаются, везде разводье, низины болотятся, а в болотине – самое чёртово логово. Жабы квачут и прочие гады. При полной луне прямо заливаются взахлёб. Ройтске!

– Чего? – попятилась грязная девка.

– Выдь сюда. Обскажи мессеру, какую лягву ты видала.

– Ой, чур меня! Всякую пакость поминать, тьфу, тьфу! – Девка отмахнулась и шмыгнула в дверь.

–Труслива. Не обессудьте, мессер. И то сказать – большого страху дура натерпелась… Сказывала, лягуха была дивно велика, не менее двух кёльнских фунтов! И глаза горящие. То был сам дьявол, – веско заключил хохяин.

– Наше место свято! – Хозяйка вновь осенила себя крестным знамением.

–Семнадцать пфеннингов я дал попу за молебствие от нечисти. И трёх свинок инквизитору, чтоб нас не подозрили. Страшно нынче с ересью, мессер. Есть подлые бабы, предались болотному бесу. Накликают море на землю для общей погибели…

Туман беспамятства рассеивается. Я начинаю вспоминать свой долгий путь. Картины пережитого встают передо мной как фрески или сцены, вышитые на ковре.

Вот венецианский корабль, на котором я плыл в Египет. Вот белые арапы, кричащие на сарацинском языке. Вот эмир сотни, родом из венгров, благосклонно принимает мой подарок – янтарное ожерелье. «Мой нукер будет сопровождать тебя».

Вот пирамиды, где спят фараоны. Я ступаю по горячему песку, рядом идёт воин с кривым мечом. «Что он сказал?» Толмач переводит: «Он говорит: «Смотри, франк, они живые. Сейчас они выглянут из земли».

Смерть – ещё не конец; бывает хуже. Сухие, жуткие коричневые мумии одна за другой всплывают из песка и скалят зубы. Так выглядят нищие и прокажённые на каирском базаре. На земле или в земле – нет различия; они шевелятся и жаждут солнца, хотят есть и пить. Они пропитаны древней памятью, как солью и смолой. Тот, кто поцелует мумию, узнает её прошлое и забудет своё настоящее.

– Я видел гробницы египетских царей, – продолжал рыцарь. – Они огромные, как горы. Магометане страшатся их, но забираются внутрь, чтоб отыскать сокровища. Многие не возвращаются наружу. Иные выходят на свет безумными… Ещё там живут христиане, называемые коптами; они отрицают, что Христос есть Сын Человеческий.

– Всюду ересь, – согласился хозяин. – А где ересь, там злая ворожба.

– Их поп сказал, что гробы фараонов хранит звезда Сурия. Когда она взойдёт в урочный час, Матерь Божия прольёт слезу, и чаша переполнится. Тогда море зальёт сушу.

–Видать, тот час близок!

– Не очень. Он настанет лет через триста.

– Можно ли верить еретицкому попу, мессер?

Память становится светлее и прозрачнее. Я рассказываю, как брат монгольского хана напал на арапский Багдад и бросил нечестивого калифа под копыта лошадей; как мамлюкский царь Бейбарс во злобе предал мечу толпы христиан, а затем истребил ассасинов; как зловещий шут в Гамельне завлёк и погубил детей; как женщины родят котов и волкоглавых чудищ.

Но меня не покидает чувство, что я должен вспомнить будущее, предстоящее. Оно совсем рядом, протяни руку – и откроешь его.